Огромная сила спохватилась, сникла, и Буслаев был сравнительно культурно опущен на травку. Перед ним стояла раскрасневшаяся Брунгильда. Когда Меф повернулся к ней, она смутилась и, как маленькая девочка, сунула палец в рот.

— Прости, пожалуйста! Я… сама не знаю… Тебе не больно? — спросила она.

— Нет. Но если бы я улетел в болото, мне было бы неприятно! — уточнил Меф.

Брунгильда продолжала держать палец во рту. По мере того как азарт уходил, лицо ее становилось все более озабоченным.

— Ой! Мне же нельзя поднимать больше двух килограммов! И я себе занозу под ноготь засадила! Это не опасно? — спохватилась она.

— Если заражение не начнется — нет! — успокоил ее Меф.

Он не учел, с кем имеет дело. Брунгильда побледнела и, нянча палец, ушла погружаться в адские бездны своей мнительности.

Ирка залезала в палатку, когда в воздухе просвистело копье. Из темноты донесся мгновенно оборвавшийся крик. Заметались лучи фонарей. Мимо Ирки очень спокойно прошла Малара. Ирка увидела, как она выдергивает из земли свое копье, а там, где оно только что торчало, быстро плавится и исчезает длинный белый силуэт.

Потом Малара опять оказалась рядом с Иркой — лениво гибкая и расслабленная, как гепард после удачной охоты.

— Суккуба прикончила! — объяснила она, брезгливо обнюхивая наконечник копья. — Опять духи! Да сколько можно!

Он же к тебе не приставал! И от лагеря далеко прятался! Как ты его вычислила? — не поняла Ирка.

— У меня на них нюх! — сказала Малара. — Десяток в день это норма. Без этого я спать не ложусь! Хотя, бывает, что и ошибешься разик-другой… Пригвоздишь кого-то, а он вовсе и не суккуб, а просто… Ну ты понимаешь!

— А тебе потом совестно?

— Совестно. Прям два дня супа не ем, так стыдно, — хмыкнула Малара и, убрав копье, куда-то ушла.

Маларе совершенно не хотелось спать. Что такое усталость, она узнала только один раз в жизни, когда, отдыхая на море (ей тогда было четырнадцать), ночью заплыла на три километра от берега, а на обратном пути поднялся встречный ветер и Доплыть назад она смогла только через тринадцать часов. Мама Малары, скромный егерь сибирского охотхозяйства, бившая белок в глаз, уже начинала слабо волноваться и даже раздумывала, не позвать ли ей кого-нибудь на помощь.

Часа через два Малара прикончила еще одного суккуба. Ирка определила это по очередному воплю и слабому запаху духов, донесенному ветром. Слышно было, как Брунгильда своим незаглушаемым басом (хоть старалась говорить шепотом, да где там!) секретничает с Гелатой. Она пошла к ней лечить палец и засиделась. Брунгильда жаловалась Гелате на свою личную жизнь, точнее, на то, что та никак не складывается.

— Предположим, — гулко говорила Брунгильда, — какой-то парень нравится одной девушке из тысячи. И девушка нравится одному парню из тысячи. И не факт, что ТОМУ САМОМУ. Сколько же времени пройдет, пока вероятности совпадут? То есть, я думаю, одно из двух: либо браки действительно совершаются на небесах, либо людям, как мухам, вообще все равно, на ком жениться.

— Все это круто! Но, может, кому-то пора баиньки? — с намеком спросил оруженосец Гелаты.

Бедняга свернулся в углу палатки. Зажал уши руками, голову засунул чуть ли не в рюкзак, но все равно не мог заглушить голос Брунгильды.

— Да ты спи, родной, спи! А не спится, так я могу тебя нокаутировать. Иногда помогает! — без тени юмора, очень доброжелательно сказала Брунгильда.

Оруженосец тревожно запыхтел и больше не возникал.

Мефодий и Дафна ночевали в отдельной палатке. Это была старая синяя палатка, которую несколько лет назад прожег еще Мошкин и которая с тех пор дожидалась очередного похода, чтобы финально скончаться. И, кажется, дождалась.

Голова Мефодия лежала на плече у Дафны, и он черпал в ней уверенность и покой. В фильмах все бывает наоборот, но жизнь не кино. Женские плечи очень сильные. Меф лежал с закрытыми глазами. От Дафны пахло полынью и другими непонятными травами, которых никак не могло быть на болоте. Запах Эдема? Но как он мог сюда просочиться?

В темноте палатки тускло мерцала спата. Она то загоралась по краям, то пробегала огоньком по центру. Если недавно Мефу казалось, что он не боится, то теперь его внутренние ощущения поменялись. Чем меньше времени оставалось до боя, тем яснее ему становилось, что к бою он не готов. Не было того петушиного настроя, того легкого азарта, того ощущения противника, какое бывает, когда несколько недель тренируешься без отдыха.

— Может, попросить у Багрова Камень Пути? На время? — предложила Дафна.

— Нет уж! Сам справлюсь! — не согласился Меф, из которого вновь проглянул упрямый баран.

Заснул Буслаев поздно, а проснулся рано, потому что замерзший Депресняк ухитрился втиснуться ему между грудью и подмышкой. Возможно, из-за Депресняка Меф сильно приуныл, ощутил себя вымотанным и уставшим. Воздух в палатке был надышанным. Снаружи едва брезжил серый рассвет, окрашивающий все вокруг в серое. На ткани палатки сидели комары и ждали утренней побудки. Среди комаров был и один овод со сломанным крылом. Мефодий почувствовал, что упал духом, но отжался, встал и решил жить дальше.

Дафна спала легким утренним сном. Лицо у нее было розовое, дыхание свежее. Буслаев поцеловал ее в скулу около глаза, и во сне она вздрогнула щекой, решив, что это комар.

Мефодий потянул молнию палатки вверх и на четвереньках выполз на траву, покрытую изморозью. Кроссовки, которые он накануне оставил снаружи, были насквозь мокрые.

Буслаев вскинул лицо и стал искать солнце. Место, где оно покажется над болотами, уже угадывалось. Тучи там были ярче, и в небе ощущалась уже некоторая надежда.

— Свет! Я знаю, что ты есть! Я не знаю, чего ты от меня хочешь, но пусть будет так, как хочешь ты, а не я! — громко сказал Меф.

За его спиной кто-то хмыкнул — полуодобрительно-полунасмешливо. У костра сидела Малара и жарила на углях утку.

— Птичка тут мимо пролетала. Завтракать будешь? — спросила она у Мефа.

— Нет, — сказал он.

— Ну и правильно! Я бы все равно не поделилась! — одобрила Малара, и на ее смуглом лице блеснули очень белые зубы.

Мало-помалу солнце согласилось зафиксироваться на небе, и над поляной раскочегарился день. Валькирии повыползали из палаток. Ильга и Хола жаловались, что умирают. Хаара числила зубы, сплевывая пасту в болото. На шее у нее болталось полотенце. Оруженосцы возились у костра. Кто-то бросил в него банку сгущенки, и ее раздуло в непонятный шар.

— Кто это сделал? Между прочим, я ее на себе перла! — завопила Радулга, которой с утра обязательно нужно было на кого-то поорать для разогрева голосовых связок. Она присела на корточки и стала выкатывать раскаленную банку палкой.

Алик осторожно поднял палец, показывая на кого-то через костер. Радулга повернулась, пылая праведным гневом. Палец Алика показывал на… Фулону!

— Ну я это сделала! Мы так в студенчестве развлекались! Вареная сгущенка называется. Но сейчас банки другие какие-то… В общем, не получилось!

Вскоре все сидели у костра. Чай из минеральной воды с газом был кошмарный, но другой не оказалось. Покупая в Сургуте воду, оруженосец Гелаты не посмотрел на этикетку.

Малара предлагала взять воду из болота и прокипятить ее, процедив через марлю.

— Ни за что! Я вчера видела, что в болоте еж дохлый плавает! — сказала Ильга.

— И чего такое? Думаете, на какой воде я гречку сварила? Которую вы, уже, между прочим, слопали!

Ильга с Холой позеленели и бросились от костра.

— Странное дело! Чем ты дальше, тем я тебя больше люблю! — задумчиво глядя на Малару, сказала Ламина. Малара усмехнулась: