От пышных празднеств, которыми славилось когда-то террейро Иле Огунжа, остались каких-нибудь полдюжины старых жриц, до конца преданных своим богам, да десяток оганов. На празднике Ошосси даже не было алабэ[105]. Если бы не Ожуоба и Прокопио, некому было бы управлять оркестром. Поговаривали, будто бы комиссар Педрито грозил, если Прокопио откроет праздник, явиться на террейро собственной персоной, и тогда берегись каждый, кого он там найдет. Он-де предупредил жреца: «Как застучишь в барабан, так ты и достукался».

В кварталах предместья все считали, что Прокопио пропал. Агенты на этот раз не удовольствуются взбучкой, арестами и разгромом капища. Им приказано покончить со жрецом. Вопреки советам и предостережениям упрямый Прокопио решил открыть террейро в день праздника тела Христова, день Ошосси, и почтить своего ориша. «Как же это я не отпраздную день своего святого? – сказал он Педро Аршанжо в «Лавке чудес». – Даже если меня убьют, я обязан это сделать, иначе зачем было принимать скипетр?»

Педро Аршанжо предложил организовать охрану террейро силами капоэйристов, которые заступили бы путь сбирам полицейского комиссара. За годы беспощадной войны агенты полиции убили многих смельчаков, одной из первых жертв был Мануэл де Прашедес. Кое-кто пал духом, бежал, некоторые притихли, бросили капоэйру. Но осталось еще немало бесстрашных, и Педро Аршанжо знал, где их найти. Прокопио от охраны отказался. Если уж придет комиссар, то пусть увидит на террейро только жреца, «дочерей святого" и алабэ. Чем меньше народа, тем лучше.

Людей на празднике и в самом деле было мало, но действо получилось на славу. Святые не заставили себя ждать, пришли скопом: Шанго и Иансан, Ошала и Нанан Буроко, Эуа и Роко, Иеманжа, Царица Морей, Ошумарэ в облике огромной змеи. В центре площадки – Ошосси, повелитель Кету, охотник за дикими зверями с луком и стрелами в правой руке, со скипетром – в левой. Окэ арб! – приветствовал его Ожуоба Педро Аршанжо. Ошосси – Прокопио протанцевал к двери и там испустил свой воинственный клич. Ожуоба и девушки пели в такт движениям танцующего, все шло как надо, тихо-мирно. Окэ арб, Ошосси!

Близкий рокот автомобильного мотора возвестил танцующему Прокопио его смертный час. Выполнение заданий определенного рода комиссар полиции Педрито Толстяк доверял только Зе Широкой Душе: в его огромном теле не было места для страха и сомнения, а уста не утруждали себя вопросами. Когда нужно было заставить навеки умолкнуть какого-нибудь смутьяна, Зе Широкая Душа не знал себе равных.

Как правило, Педрито не использовал Зе для расправы с безоружными людьми в несложных операциях, таких, как разгон кандомбле, круговой самбы, раншо и батуке. Комиссар приберегал своего верного помощника, сторожевого пса, карающую десницу, для самых опасных дел. Всякий раз как предстояло встретить лицом к лицу заклятого врага, отъявленного убийцу либо политического противника, у которого меткий глаз и твердая рука, без Зе дело не обходилось. Так было, когда брали Зигобара: Зе Широкоя Душа свалил бандита одной оплеухой. А когда в Коммерческом клубе журналист Америке Монтейро стрелял в комиссара полиции почти в упор, пистолет из руки стрелявшего выбил не кто иной, как Зе Широкая Душа, и не задушил журналиста только потому, что Педрито пожелал расправиться с противником собственной тростью. «Отпусти-ка его, Зе, пусть он покажет свою храбрость без оружия!»

Зе поручалось также дежурство у подъезда дома свиданий Висензы в Амаралине: в свободные вечера Педрито выступал в роли соблазнителя замужних женщин, а рогоносцы порой бывают свирепы – доказательством тому служит шрам от удара ножом на животе комиссара полиции.

Сверх того Зе Широкая Душа выполнял еще тайные приказы, ответственные задания, за которые хорошо платили. В придорожной канаве утром находили труп с размозженной головой или следами пальцев на шее. Когда Зе Широкая Душа поднимал могучую руку, у любого храбреца душа уходила в пятки. Гуга Марото был отчаянная голова, боец, лев. Но когда он ощутил на шее железные пальцы Зе, пал на колени, запросил пощады.

На операцию по разгону кандомбле Педрито взял его впервые. На случай сопротивления, впрочем маловероятного, прихватил Самуэла Коралловую Змею и Закариаса да Гомейю, у которых были особые счеты с кандомбле и ориша.

Педрито – в безупречном английском костюме, в панаме, с неизбежной тростью, держа в зубах длинный мундштук с дымящейся сигаретой, настоящий денди, – крикнул с порога:

– Прокопио, я тебя предупреждал!

В тоне комиссара Педро Аршанжо услышал смертный приговор своему другу. Среди агентов, ставших за спиной бакалавра, местре Педро узнал Зе Огуна, которого не видел много лет, с тех пор как Маже Бассан лишила Зе права петь и танцевать на празднике, запретила ему даже появляться на террейро за совершенное святотатство: убийство иаво. Когда в Зе вселялся святой, силы его удваивались. Как-то раз, на террейро Консейсан-да-Прайя, разъярившись из-за упрямства одной девчонки, он вошел в транс и положил конец празднику, обратив в бегство целое отделение солдат муниципальной гвардии. Арестовали его лишь на другой день, когда он беззаботно спал на откосе у рынка. Тогда-то комиссар Педрито и взял его в телохранители, вызволив из тюрьмы. Агенты прозвали его Широкая Душа за простоту в обращении и легкость, с какой он отправлял людей на тот свет. Ожуоба, узнав Зе Огуна, понял: можно ожидать всего.

– Прекрати, Прокопио, кончай это безобразие! – приказал комиссар. – Сдавайся, и я отпущу всех остальных.

– Я – Ошосси, меня никто не прикончит!

– Я тебя прикончу сию минуту, сучий святой! – И Педрито указал Зе на Прокопио: – Возьми его! Живым или мертвым!

Черная громадина двинулась вперед, но Ожуоба глазами Шанго приметил, что, ступая в магический круг, душегуб словно запнулся. Самуэл Коралловая Змея и Закариас да Гомейя стали по обе стороны площадки, готовые накинуться на всякого, кто вздумал бы оказать сопротивление. Прокопио продолжал танец, ведь он был Ошосси, бог охоты, хозяин селвы, повелитель Кету.

Говорят, что тут-то и появился Эшу, вернувшись из-за горизонта. Ожуоба сказал: «Ларойе, Эшу!» Дальше все произошло очень быстро. Когда Зе Широкая Душа сделал еще один шаг к Ошосси, он увидел перед собой Педро Аршанжо. Ожуобу Педро Аршанжо, но многие говорят, что это был сам Эшу. Властным голосом выкрикнул он магические слова страшного проклятия:

– Огун капе дан межи, дан пелу онибан!

Услышав колдовской заговор, Зе Широкая Душа, негр ростом под потолок, с руками гориллы и холодными глазами убийцы, остановился, замер. Зе Огун издал вопль, подпрыгнул, далеко отшвырнул ботинки, завертелся волчком и обернулся ориша, сила его удвоилась. «Огунье!» – крикнул он, и все присутствующие откликнулись: «Огунье, отец наш Огун!»

– Огун капе дан межи, дан пелу онибан! – повторил Педро Аршанжо. – Огун позвал двух змей, и они поднялись и зашипели на солдат!

Взметнулись руки ориша, согнутые в кисти, словно поднявшие головы змеи: Зе Широкая Душа, разъяренный Огун, пошел на Педрито.

– Ты спятил, Зе?

Самуэлу Коралловой Змее и Закариасу да Гомейе волей-неволей пришлось стать меж гневным божеством и полицейским комиссаром. Зе Широкая Душа правой рукой схватил Самуэла, который некогда подло убил Мануэла де Прашедеса, добродушного гиганта, шкипера и грузчика. Зе поднял убийцу в воздух, перевернул, словно котенка, и бросил оземь головой вниз. Хрустнули шейные позвонки, голова ушла в плечи, агент тотчас испустил дух у ног комиссара. Закариас да Гомейя выхватил револьвер, но выстрелить не успел: получил пинок в пах, взвыл и рухнул без сознания, вышел из строя навсегда.

Педрито Толстяк за всю свою жизнь испытал страх всего дважды, и об этих случаях никто не знал.

Впервые это произошло в дни его юности, когда Педрито, студент первого курса факультета права, стажировался у опытных проституток. Однажды, после оргии, заснул в постели одной из этих несчастных, худой и чахоточной, и проснулся среди ночи от прикосновения ножа к горлу. Нож разрезал кожу, полилась кровь, у Педрито на память остался шрам. Однако женщина была слишком пьяна, и юный Педрито, в ту же секунду опомнившись от ужаса, схватил ее за руку и тем же ножом исполосовал ей лицо. Свидетелей его испуга, когда он проснулся, почувствовав у горла нож, разумеется, не было.