Глаза Белль горели медовым пламенем, ногти испускали языки медного огня в воздухе. Она тянулась к Мике. Жан-Клод попытался помочь нам отползти, но мы свалились в груде длинных юбок, длинных камзолов. Смерть из-за моды.

Белль коснулась лица Мики, провела пылающими когтями по его щеке. Запах роз сомкнулся у меня над головой сладкой отравленной водой, и я снова стала тонуть.

Еще одна рука легла на меня, и в этом прикосновении не было ничего теплого. Оно не вызвало ardeur, не вызывало моего зверя — оно вызвало что-то куда более холодное и уверенное в себе. Моя некромантия поднялась как вода из колодца и хлынула на кожу, на тело, и я, глядя в пылающие глаза Белль, могла дышать. Горло саднило адски, но можно было дышать.

Я повела глазами и увидела, что Дамиан держит меня за другую руку. Глаза у него расширились, ему было страшно, но он стоял рядом со мной, не отворачиваясь и не убегая от той силы, чье имя было Белль Морт.

Белль повернула лицо Мики к себе. Казалось, что ее кожа создана из белого света, волосы — из черного пламени, ногти — из расплавленного металла, как и глаза. А губы сверкали как мазок свежей крови.

Рука Мики в моей судорожно сжалась, до боли, и эта боль помогла мне мыслить яснее, острее. Он пискнул, когда Белль прижалась к нему ртом. Я знала, что он не хочет ее прикосновения, и знала, что не может ей отказать.

Но он был мой, Мика. Мой, а не ее. Я села, держа Мику одной рукой, а Дамиана другой, тепло и холод, жизнь и смерть, страсть и логика. Руки Жан-Клода все еще лежали на моих почти голых плечах. Он укреплял меня, а я его но эта сила была моя, а не его. Леопарды подвластны мне, а не ему. Они мои.

Я вызвала ту часть своей личности, к которой привязаны были леопарды, и впервые поняла, что она не связана с Ричардом и даже с Жан-Клодом. Леопарды принадлежали мне — и Белль.

Я села, оказавшись с ней так близко лицом к лицу, что сияние ее огня ласкало мне кожу, и наслаждение этого легкого прикосновение разошлось по мне волнами. Это не значит, что я была иммунна к прикосновению Белль, нет, — это значило, что у меня есть свое прикосновение.

Обычно я сопротивляюсь своему зверю, каков бы он ни был, но не сегодня. Сегодня я звала его, принимала его, и, может быть, поэтому он хлынул из меня обжигающим потоком. Будь я истинным ликантропом, он бы вытек из меня разливом теплой жидкости, только я не ликантроп. Но зверь забился у меня под кожей, вырвался изо рта и ударил в тело Мики как поезд — огромный, текучий, мускулистый поезд. Он оторвал рот Мики от губ Белль Морт и заставил его вскрикнуть, вторя моему крику. Мой зверь бушевал в его теле, и его зверь ответил. Он рванулся из глубин навстречу моему — как левиафан, обгоняющий другого левиафана на пути к поверхности.

Этой метафорической поверхности мы достигли одновременно, и наши звери вились в телах и вне их, как огромные коты, наслаждающиеся игрой меха и мышц. Это невозможно было видеть, но можно было ощутить.

Белль провела руками над нами вплотную, поглаживая бурлящую энергию.

— Tres de bon gout.

Она коснулась кожи Мики, и брызжущая энергия перебросилась на нее, заставив ее ахнуть. Мика повернулся и, я думала, снова мог бы уйти к ней, но я поймала его лицо руками, и мы поцеловались.

Поцелуй начался с касания губ, осторожных движений языков, покалываний зубов, прижатия ртов. Потом звери наши прокатились через рты, как две души, меняющиеся местами. Прилив энергии бросил наши тела друг к другу, вдавил мои ногти в руку Дамиана, сжал пальцы Жан-Клода у меня на плечах. Жан-Клод и Дамиан выгнулись, откинувшись назад, и тут же сила рванулась через них, и вырвавшиеся из двух глоток отрывистые звуки могли быть звуками и боли, и наслаждения.

Мы с Микой сцепили рты в бесконечном поцелуе, и звери будто слились в одного. Потом постепенно переплетенная энергия стала расплетаться, возвращаясь в свои дома из плоти.

Я полностью очнулась, лежа на полу, Мика свалился на меня сверху, Дамиан тоже лежал на полу, и лишь моя рука его держала. Жан-Клод сидел прямо, но тихо покачивался, будто танцевал под музыку, которая мне не слышна. Я думаю, он просто старался не свалиться, но даже это получалось у него грациозно.

Белль смотрела на нас с выражением, близким к восторгу.

— О, Жан-Клод, Жан-Клод! Какие игрушки ты себе создал!

Жан-Клод обрел голос, пока я все еще пыталась восстановить дыхание, а сердце Мики так колотилось о мою грудь, будто готово было лопнуть. Пульс в руке Дамиана стучал у меня под пальцами, как второе сердце. Никто из нас не мог бы сейчас ничего произнести — пульс мешал.

— Не игрушки, Белль. Они никогда не были игрушками.

— Все они игрушки, Жан-Клод. Просто некоторые труднее использовать, некоторые легче. Но все они игрушки.

Светящейся рукой она погладила тщательно уложенные волосы Мики. Ее энергия заплясала по его телу, вызвала у нас у всех вздох, но слабый — рефлекс вроде коленного, с которым ничего нельзя поделать. Мы лежали спокойно под ее прикосновением.

Белль посмотрела на нас сверху вниз, и хотя трудно было рассмотреть сквозь сверкающую маску, но мне кажется, она нахмурилась. Она пробежала пальцами по щеке Мики, и реакции не было. Она воззвала к его зверю, но этот зверь был сытый, сонный и довольный.

Раздался мой голос, довольно гулкий, будто из пустоты.

— Леопарды мои, Белль.

— Леопард был моим первым подвластным зверем, и я призову его.

Я лежала на полу — ленивая, довольная. Мика завозился, повернулся, устраивая щеку на мягкой подушке моих грудей. И мы смотрели на нее ленивыми глазами, как могут только кошки и коты. Мне следовало бы ее бояться, но я не боялась. Прилив силы будто смыл весь страх. В голове прояснилось, появилось чувство безопасности.

Белль вылила на нас ту же туманную силу, но если не считать гусиной кожи и нескольких ленивых вздохов, реакции не было. Она не могла вызвать зверя Мики, потому что Мика принадлежал мне. И моего зверя она не могла вызвать, потому что я принадлежала Мике. Мы были истинными Нимир-Ра и Нимир-Раджем, и вдвоем нам хватало силы, чтобы не подпустить ее.

Ее огненно-золотые глаза глянули нам за спину, и она потянулась к одному из наших леопардов, которые там стояли. Я почему-то знала, что к Натэниелу. Если бы она это сделала до того, как мы с Микой слились, он бы пришел к ней, но сейчас было слишком поздно. Мы закрыли ворота и заложили их засовом. Белль Морт не могла тронуть наших леопардов — сегодня.

— Это невозможно, — сказала она, и в голосе ее как-то убавилось мурлыкающей нежности.

На ее сомнения ответил Жан-Клод:

— Ты можешь призывать почти всех больших кошек, но не можешь призвать тех кошек, что отвечают Мастеру зверей.

— Падма сидит в Совете, а ты — один из моих детей. То, что я не могу взять принадлежащее члену Совета, — в порядке вещей. Но чтобы один из моих детей мог не позволить мне завладеть тем, что принадлежит ему, — невозможно.

— Наверное, — согласился Жан-Клод и встал.

Он протянул руки и Мике, и мне. Обычно я встаю сама, но сегодня я была в длинной юбке, на высоких каблуках и сейчас только что исполнила что-то вроде метафизического секса на публике. Мы оба взяли протянутые нам руки, и Жан-Клод поднял нас на ноги. Дамиан все еще держался жертвой хваткой за мою вторую руку, но остался стоять на коленях, с блуждающими глазами, будто поток силы выбил его из колеи больше, чем нас. Он был среди нас один, кто не был ни мастером, ни каким-нибудь альфой. Я помогла ему сесть и прислониться к моим ногам, но не стала ставить его на ноги. К этому, мне казалось, он еще был не готов.

— По американским меркам, — сказал Жан-Клод, — это не считается сексом.

Белль рассмеялась, и этот звук все еще щекотал мне кожу, но как-то отдаленно. Либо мы слишком отупели, либо слишком хорошо защитились от ее прикосновения.

— Американцы не считают это сексом? Абсурд!

— Возможно, но так и есть. Но мы с тобой считаем это сексом?

— О да! В достаточной степени, чтобы меня развлечь.