Кенни Дорчестер был толстяком.

Впрочем, на свет он появился вполне нормальным младенцем среднего веса, но так продолжалось недолго, и очень скоро Кенни стал круглолицым пухленьким малышом. С тех пор показания весов только увеличивались. Он был толстым ребенком, тучным подростком и свиноподобным студентом колледжа, а к выпускному балу уже серьезно страдал от ожирения.

Люди по разным причинам становятся тучными, иногда дело в физиологии, а порой — в психологии. Ну а в случае с Кенни все просто: еда. Кенни Дорчестер любил поесть. Он часто перефразировал Уилла Роджерса, говоря друзьям, что ему никогда не попадалась еда, которую он не полюбил бы. Тут он немного лукавил, поскольку ненавидел печенку и сливовый сок. Возможно, если бы мать чаще давала ему их в детстве, он никогда не стал бы таким чудовищно толстым в зрелости.

К несчастью, Джина Дорчестер обожала готовить лазанью и жареную индейку, сладкий картофель и шоколадный пудинг, телятину «кордон блю», вареные початки кукурузы с маслом и блины с черникой (хотя все это подавалось не в один день), а вовсе не печенку и сливовый сок. Когда же Кенни продемонстрировал свое отношение к данному виду еды — его вырвало после того, как он отведал печенку, — она больше никогда не кормила его печенью и сливовым соком. Таким образом, сама того не ведая, она отправила своего сына по мягкой и жирной дороге к лечению мартышками. Но все это было давным-давно, и несчастную женщину нельзя винить, поскольку Кенни сам проел свой путь туда.

Кенни любил пиццу-пепперони и обычную пиццу, и пиццу с любой начинкой, включая анчоусы. Он мог съесть огромный кусок говядины или свинины, зажаренной на вертеле, и чем острее был соус, тем лучше. Он обожал жареные ребрышки и жареных цыплят, а также курицу с рисом, но не возражал против филе, тарелки жареных креветок или копченых сосисок. Ему нравились гамбургеры с любой начинкой и жареный картофель с луком. Ничто не могло испортить вкус его любимого друга картофеля, но он прекрасно ладил с макаронами, рисом, ямсом и даже брюквой. «Десерты — вот моя погибель», — иногда приговаривал он, поскольку любил сладкое во всех видах, в особенности шоколадный торт, канноли,[1] а также горячий яблочный пирог с взбитым кремом.

«Хлеб — вот моя погибель», — заявлял он в других случаях, когда понимал, что десерта не будет, и с этими словами отрезал очередной кусок свежей булки, намазывал маслом круассан или хлеб с чесноком, к которому питал особую слабость. Впрочем, слабостей у Кенни имелось великое множество. Он считал себя знатоком дорогих ресторанов и дешевых бистро и мог вести бесконечные глубокомысленные дискуссии об их достоинствах и недостатках. Он наслаждался греческой, итальянской и французской кухнями, охотно поглощал индийские, китайские и японские блюда и всегда был готов познакомиться с образцами кулинарного искусства других этнических групп, чтобы «расширить свои культурные горизонты».

После падения Сайгона Кенни рассуждал о том, что теперь вьетнамские беженцы откроют новые вьетнамские рестораны. Когда Кенни путешествовал, он непременно пробовал фирменное блюдо данной местности и мог всегда рассказать вам где лучше всего поесть в двадцати четырех крупнейших американских городах, с наслаждением предаваясь воспоминаниям о блюдах, которые имел счастье отведать. Его любимыми писателями были Джеймс Бирд[2] и Кэлвин Триллин.[3]

«Я живу вкусной жизнью!» — сияя, заявлял Кенни Дорчестер. Так и было. Но у Кенни имелась тайна. Он редко о ней вспоминал и никогда не говорил вслух, но она жила в глубине его сердца под огромными грудами плоти, и даже любимые соусы не могли ее утопить, а надежный друг вилка — оттолкнуть подальше. Кенни Дорчестеру не нравилось быть толстым.

Кенни был подобен человеку, который никак не может решить, какая из двух любовниц ему больше по вкусу, — ведь он с неослабевающей страстью обожал еду, но также мечтал о любви женщин, понимая, что должен отказаться от одного, чтобы заполучить другое. И эти мысли причиняли ему ужасную боль. Кенни полагал, что лучше быть стройным и иметь женщин, чем толстым и удовлетворяться лишь бисквитами, однако надеялся, что ему не придется полностью отказаться от последних.

В конце концов, и то и другое являлось источником наслаждения; страшное горе обрушивалось на тех, кто отказывался от одного и не умел добиться другого. Ничто не огорчало Кенни больше, чем толстяк, вынужденный есть творог. Эти жалкие представители рода человеческого почему-то никогда не худеют, размышлял Кенни, и обречены жить, не зная ни женщин, ни лангустов, — судьба столь скорбная, что он и думать о ней не желал.

И все же, несмотря на сомнения, иногда в сердце Кенни Дорчестера вспыхивала тайная боль, наполнявшая его решимостью добиться невозможного. Встреча с особенно красивой женщиной или сведения о новой, безболезненной и невероятно эффективной диете чаще всего вызывали у Кенни мысли о его «отклонениях от нормы». И когда подобные настроения посещали Кенни, он садился на диету.

За долгие годы он перепробовал все возможные диеты, втайне от окружающих — и не слишком долго. Он садился на диету доктора Аткинса и доктора Стиллмана, на диету из грейпфрутов и риса. Он пробовал диету из жидких протеинов, оказавшихся поистине отвратительными. Однажды он целую неделю обходился только водой, но ничего не добился.

Кенни вступал в клубы тех, кто желает похудеть, и даже посетил несколько встреч, пока не обнаружил, что эти люди плохо на него влияют, поскольку говорят только о еде. Он объявлял голодные забастовки, которые заканчивались, как только он начинал испытывать голод. Он пробовал диету из фруктовых соков и диету пьющего человека (хотя таковым не являлся), а также диету из мартини и взбитого крема (опуская мартини). Гипнотизер убеждал его, что любимая им пища имеет отвратительный вкус и он совсем не голоден. Наглая ложь — и с гипнозом было покончено раз и навсегда.

Кенни пытался менять свои привычки — съев очередной кусок, клал на стол вилку, пользовался маленькими тарелками, рассчитывая, что порция покажется больше, и даже записывал в дневник все, что съедал. В результате у него имелось множество дневников и грязных маленьких тарелок, не говоря уже о том, что Кенни научился с невиданной ловкостью орудовать вилкой. У него даже была любимая диета: ты можешь есть сколько угодно своего любимого блюда, но только его и больше ничего другого. Проблема состояла лишь в том, что Кенни никак не мог выбрать самое любимое, поэтому он неделю ел только ребрышки, потом неделю пиццу, затем утку по-пекински (дорогая, кстати, получилась неделя!) и совершенно не терял в весе — впрочем, он прекрасно провел время.

Обычно подобные помутнения продолжались у Кенни Дорчестера не слишком долго. Затем, как человек, выходящий из тумана, он оглядывался по сторонам и вдруг понимал, что пребывает в ужасном настроении, потерял совсем немного в весе и очень скоро превратится в тех творожных толстяков, которых так жалел. И тогда он отбрасывал в сторону мысли о диете, отправлялся в хороший ресторан и возвращался к нормальной жизни еще месяцев на шесть, пока им вновь не овладевала тайная боль.

И так продолжалось до тех пор, пока в пятницу вечером он не заметил Генри Морони в «Слэбе».

«Слэб» был любимым рестораном Кенни. Здесь специализировались на хорошо прожаренных ребрышках с острыми соусами, которые доставляли Кенни несравненное удовольствие. По пятницам «Слэб» предлагал любое количество ребрышек, которые вы способны съесть, всего за пятнадцать долларов — не слишком доступная цена для большинства, но только не для Кенни, который был способен на более серьезные подвиги. В ту самую пятницу, когда Кенни закончил первую порцию и дожидался второй, потягивая пиво, которое он заедал хлебом, он поднял глаза и с удивлением обнаружил, что в соседней кабинке сидит худой изможденный мужчина — Генри Морони.