— Он был арестован по подозрению, но его вина не доказана.

— По подозрению в краже часов?

— Нет, по другому делу. Но то, что при нем были найдены часы, послужило уликой против него. Странно, что именно я купил эти часы. Я случайно проходил мимо суда, заглянул во двор и увидел Раста среди арестантов. Меня это заинтересовало, и я решил узнать, в чем дело. Оказывается, Раста арестовали по подозрению в принадлежности к шайке воров, обокравших несколько ювелирных магазинов. Прямых улик против него не оказалось, но внимание судьи привлекли эти часы. Он спросил Раста, откуда у него часы, и негодяй ответил, что часы принадлежали его покойной кузине, которая перед смертью оставила их матери Раста, а та подарила их сыну. «А как звали вашу кузину?»— спросил судья. Вот тут-то и вышла заминка. Раст сказал, что ее звали Клара Жозен, а судья обратил внимание на то, что буква «J» выгравирована вначале, и передал часы клерку и другим присутствовавшим. Те подтвердили названный судьей порядок букв. А Раст стоял и улыбался, точно не о нем речь! Одет франтом, рожа нахальная — вылитый отец! Я хорошо помню Андре Жозена: большой руки негодяй был покойник…

— Что же, так и не добились, где Раст взял часы? — спросила тетя Модя.

— Нет. Но судья приговорил Раста к тридцатидневному заключению в приходской тюрьме, как подозрительную личность.

— Возмутительно мягкий приговор! — произнесла возмущенно тетя Модя.

— Да ведь, говорят тебе, прямых улик не было, — продолжал Пешу. — Спасибо, что хоть месяц отсидит. Ну, так слушай же, как вышло, что я купил часы. Стоит Раст и болтает с другими арестантами. Слышу — торгуются, один предлагает пятьдесят долларов. «За кого ты меня принимаешь? — говорит Раст. — Положим, деньги мне нужны, но я не так глуп, чтобы отдать дорогую вещь за такую цену». И спрятал часы в карман. Тогда другой предложил шестьдесят долларов. Раст снова не соглашается. Вот тут-то я и подошел. «Позвольте, — говорю, — взглянуть на часы. Если они мне понравятся, я, может быть, и куплю». А сам стараюсь говорить как можно спокойнее, потому что боюсь, как бы он не заметил, что мне очень хочется приобрести эту вещь. Раст подал мне часы, и хотя притворился равнодушным, но я отлично видел, что ему не терпится сбыть их. Я предложил за часы семьдесят пять долларов. «Ишь ты, сенная труха!» («Это он за мою блузу обозвал меня сенной трухой», — заметил Пешу и улыбнулся виноватой улыбкой.)

— И сколько раз я тебе говорила, Пешу, не надевай блузу, когда едешь в город! — не выдержала тетя Модя. — Ведь есть у тебя пиджак… Посмотри, Гюйо и другие — все ходят в пиджаках…

— Не все ли равно — блуза или пиджак? А прозвища меня не интересуют. Я честный человек и не стыжусь рабочей одежды. Я пропустил его слова мимо ушей и предложил девяносто долларов. Деньги со мной были. Достал бумажник и стал отсчитывать билеты. Должно быть, это на Раста подействовало, потому что он тут же согласился. Конечно, я никогда бы не позволил себе купить заведомо краденую вещь (я все-таки уверен, что негодяй украл часы), но я сделал это ради девочки. Я подумал, что, может быть, когда-нибудь часы помогут раскрыть тайну, окружающую ребенка, да и деньги, которые можно за них выручить, всегда пригодятся.

— Твоя правда, Пешу. Конечно, девяносто долларов для нас большие деньги, особенно теперь, когда приходится заботиться о Мари, но если удастся что-нибудь сделать для этого милого ребенка, я не стану жалеть о деньгах.

С минуту тетя Модя сидела молча, рассматривая часы, потом задумчиво сказала:

— Если бы они могли говорить!..

— Погоди, может быть, мы и заставим их говорить, — отозвался Пешу.

— Да, многое могли бы они порассказать, — продолжала тетя Модя и прибавила — Во всяком случае, я рада, что мы вырвали их из лап этого мошенника.

Пешу взял часы и, открыв верхнюю крышку, показал ей что-то на внутренней стороне.

— Если я не ошибаюсь, то вот это должно навести нас на след, — сказал он. — А пока спрячь часы в мою шкатулку и никому не говори, что я их купил. Я не хочу, чтоб даже Маделон знала об этом. И еще вот что, жена: хорошо было бы, если бы ты понаблюдала за этой Жозен — не заметишь ли чего…

— Ах, Пешу, ты ее не знаешь: она так хитра, что ни за что не выдаст себя. Я давно за ней слежу, да толку мало.

— Вот что, жена, — сказал, помолчав, Пешу, — у меня есть план, но только попрошу тебя быть терпеливой и дать мне время привести его в исполнение.

И тетя Модя обещала ждать.

Не прошло и трех дней после того, как папа Пешу купил часики, как утром в садик мисс Дианы неожиданно явилась с визитом мадам Жозен. Лицо у нее было дерзко-надменное. Отворив садовую калитку, она остановилась.

После нескольких общих фраз Жозен достала из бокового кармана туго набитый сверток и, обратясь к Диане, высокомерно произнесла:

— Позвольте получить счет.

— Какой счет, госпожа Жозен? — холодно спросила Диана. — Насколько мне известно, у нас с вами нет никаких расчетов.

— Я вам должна за уроки музыки. Вы занимались с леди Джен в течение нескольких месяцев и имеете право требовать причитающиеся вам за труд деньги.

— Позвольте, госпожа Жозен! Тут, верно, какое-нибудь недоразумение, — дрожащим от волнения голосом возразила мисс Диана. — Мне никогда и в голову не приходило брать деньги за обучение девочки, с которой я занималась с истинным удовольствием. Если я давала ей уроки, то делала эго по собственному желанию. Надеюсь, что и вы не воображали, будто я жду за это платы.

— Напротив, я была уверена, что вы ждете вознаграждения. С какой стати вы будете учить леди Джен даром, когда я в состоянии платить за уроки?

Жозен вытащила пачку банковских билетов и вызывающе подала их Диане.

— Вы в затруднительном положении, и вам нельзя отказываться от денег; я очень довольна, что могу сейчас же расплатиться с вами. Вы действительно хорошая учительница музыки. Успехами моей девочки я вполне довольна.

В первую минуту Диана была ошеломлена наглостью и дерзостью торговки, но затем сказала:

— Весьма сожалею, что вы приняли меня за платную учительницу леди Джен. Благодарю вас, но повторяю: я не возьму денег.

— А я все-таки настаиваю, чтобы вы приняли от меня деньги. — И Жозен, к великому удивлению мисс Дианы, вторично протянула толстую пачку банковских билетов.

— Уверяю вас — это невозможно, — сказала Диана, — нечего об этом и толковать. Позвольте отворить вам калитку.

— Хорошо, хорошо, — надменно ответила Жозен, — но знайте, что с этих пор я не позволю своей племяннице ходить к вам. Я не привыкла что-либо получать даром от других. Если девочке нужно брать уроки, я добуду учительницу, но не такую, что считает унизительным брать деньги за свой труд.

— Неужели у вас хватит духа лишить нас радости видеть леди Джен? Мы так привыкли к девочке, — проговорила Диана, едва сдерживая слезы. — Впрочем, это ваше дело.

— Я не намерена разрешать моей племяннице бегать взад и вперед по улице, — резко возразила Жозен. — Я нахожу, что у нее манеры стали хуже. Пусть сидит дома.

Произнеся это, Жозен кивнула головой, и калитка за ней захлопнулась.

С этого дня леди Джен больше не появлялась в домике мисс Дианы. Диана плакала, тоскуя по девочке. Любимое свое развлечение — музыку она забросила, у нее не хватало сил открыть фортепиано.

Но как-то раз Диана машинально подняла крышку инструмента и, присев на табурет, вполголоса запела любимую арию леди Джен. И тотчас за окном, которое было по обыкновению закрыто ставнями, раздался знакомый детский голосок, безошибочно вторивший певице.

— Это она! Это леди Джен! — вскрикнула Диана, вскакивая с места; на ходу опрокинув табурет, она бросилась к окну.

Как раз в это время перед окном появилась девочка с голубой цаплей под рукой, бледная, худенькая, с блестящими глазами и с кроткой, ясной улыбкой на губах.