Вновь приподнявшись, Ульсенн посмотрел на Рорсейна.

— Старика скрутила лихорадка. Он был безумен. Забудьте об этом условии. Отошлите Арфлейна — разделите имущество согласно завещанию. Неужели вы решитесь на еще одно безумное плавание сразу же после неудачи, постигшей нас? Несчастье несет новую беду.

— Клянусь Ледовой Матерью, каким ты стал суеверным, кузен! — усмехнулся Манфред. — Ты прекрасно знаешь, что, отступив хотя бы от одного пункта завещания, мы не сможем вступить во владение. Подумай, как выгодна наша смерть. Моя доля плюс доля твоей жены сделают тебя влиятельнейшим правителем Восьми Городов.

— Я пекусь не о своем, состоянии. Я сам достаточно богат. Я хочу сохранить жизнь своей жене!

Вспомнив, как Ульсенн оставил в страхе свою жену во время охоты, Манфред вновь улыбнулся.

Смерив юношу злобным взглядом, Ульсенн, задыхаясь, откинулся на подушки.

Поднявшись, Ульрика произнесла с ничего не выражающим лицом:

— Лучше отнести его в постель.

Подняв носилки, Арфлейн и Манфред пошли за Ульрикой по темному коридору к спальне Ульсенна, где того приняли слуги и уложили в кровать. С белым от боли лицом, почти теряя сознание, он продолжал бормотать о безумном завещании старого Рорсейна.

— Интересно, решится ли он сопровождать нас? — улыбнулся Манфред, выйдя из комнаты. — Вероятнее всего, он скажет, что здоровье и обязанности лорда вынуждают его остаться.

Они вместе вернулись в одну из комнат жилой части дома. Стены ее были украшены яркими картинами, кругом стояли кресла и кушетки, представляющие собой деревянные и фибергласовые рамы с натянутыми на них шкурами животных. Арфлейн сел на одну из кушеток, напротив него села Ульрика, опустив глаза вниз.

Манфред остался стоять.

— Я должен идти, чтобы объявить завещание дяди, по крайней мере, большую его часть, — сказал он. — Для этого мне придется подняться в верхнюю часть города и прокричать слова завещания в мегафон. Фризгальт почтил смерть Петра Рорсейна трехдневным трауром.

После ухода Манфреда Ульрика не изъявила желания, как ожидал Арфлейн, остаться в одиночестве. Напротив, она приказала слугам принести горячий хесс.

— Выпьете немного, капитан? — тихо спросила она.

Кивнув, Арфлейн с любопытством посмотрел на нее. Она поднялась и прошлась по комнате, как бы разглядывая картины на стене, которые были ей знакомы до мельчайших подробностей.

Наконец Арфлейн не выдержал.

— Не следует думать, что вы поступили плохо, леди Ульсенн.

Повернувшись, она изумленно подняла брови.

— Что вы имеете в виду?

— Вы не бросили своего отца. Мы все думали, что он уже полностью оправился. Он сам говорил нам об этом. Вы не виноваты.

— Благодарю, — с легкой иронией в голосе произнесла она, наклонив голову. — Не уверена, что я чувствую себя виноватой.

— Прощу прощения, я подумал так, — ответил он. Подняв голову, она посмотрела ему в глаза. Отчаяние и страх наполнили ее взгляд.

— Поднявшись, он шагнул ей навстречу и крепко взял ее за руки.

— Вы сильный человек, капитан Арфлейн, — прошептала она. — Я слабая.

— Вовсе нет, — с трудом произнес он.

Мягко высвободив руки, она села на кушетку. Вернувшийся слуга поставил на небольшой столик бокалы и кувшин с хессом и удалился. Налив напиток в бокал, она протянула его Арфлейну. Он стоял рядом с ней, держа в руках бокал, и смотрел на нее с нежностью во взгляде.

— Я подумал, что у вас много общего с отцом, — произнес он. — Сила, например.

— Вы совсем не знали моего отца, — напомнила она тихо.

— Думаю, что достаточно хорошо узнал его. Вы забыли, что я видел его, когда он умирал в одиночестве. Именно силу, такую же силу, какую я вижу в вас, я заметил в нем. Иначе я просто бы не стал его спасать.

Она вздохнула. Ее золотые глаза наполнились слезами.

— Возможно, вы ошибаетесь, — сказала она.

Сев рядом с ней, он покачал головой.

— Вся сила вашей семьи досталась вам. Впрочем, как и ее слабость.

— Какая слабость?

— Богатое воображение. Оно влекло его в Нью-Йорк, а вас на китовую охоту.

Ульрика благодарно улыбнулась.

— Если это попытка успокоить меня, капитан, то она имела успех.

— Я успокоил бы вас еще больше, если бы…

Он не хотел говорить этого, не хотел брать ее руки в свои, но все-таки сделал и то и другое. Однако она не сопротивлялась, и хотя лицо ее оставалось задумчивым и серьезным, она не казалась оскорбленной.

Теперь уже Арфлейн заволновался, вспомнив, как обнимал ее на льду. Она залилась румянцем, но по-прежнему позволяла держать себя за руки.

— Я люблю тебя, — почти несчастно произнес Арфлейн.

Разразившись слезами, она прижалась к нему. Он крепко обнял ее, перебирая ее прекрасные волосы, целуя ее в лоб, глядя в глаза. Смутно сознавая, что делает, Арфлейн поднял ее на руки и понес из комнаты. Коридор был пуст, когда он прошел в ее спальню, где он предполагал положить ее в постель и оставить.

Комната находилась как раз напротив спальни Ульсенна. Она была уставлена креслами, шкафчиками, тут же находился небольшой столик. Кровать покрывали белые меха, такие же меха драпировали стены.

Он вдруг понял, что, несмотря на испытываемое чувство вины, он уже не может контролировать себя. Он поцеловал ее в губы. В ответ она обвила его шею руками, и он навалился на нее всей тяжестью своего массивного тела. Арфлейн ощущал тепло ее тела через ткань платья, чувствовал, как она дрожит под ним, как испуганная птица. Одной рукой он стал поднимать подол ее платья. Схватившись за руку, она попыталась остановить его. Но он с упорством продирался сквозь складки одежды, пока не добрался до ее голого тела.

Вздрогнув от его прикосновения, она прошептала ему, что она девственница, что никогда не позволяла Янеку исполнить свои брачные обязанности. Арфлейн овладел ею, окрасив белый мех кровью. Затем они лежали, тяжело дыша, отдыхая, чтобы затем вновь раствориться друг в друге.

Рано утром, глядя на спящую Ульрику, Арфлейн понял, что раскаивается в содеянном. Никакие угрызения совести не смогут теперь разлучить их, но он нарушил закон, который чтил до этого, закон, который, как он считал, единственно необходим в этом мире. Этим утром Арфлейн понял, что он лицемер, обманщик и вор. Факт этот поверг его в глубокое отчаяние. Еще больше угнетало его, что он воспользовался ранимостью женской души в момент, когда ее собственные силы были подавлены чувством вины и скорбью.

И все же он считал раскаяние бесполезным занятием. Что сделано, то сделано, теперь же нужно решить, как жить дальше.

Он вздохнул, осознав, что сделает с ней закон, если ее уличат в супружеской неверности. В худшем случае ее выпроводят из города и оставят умирать на льду. По крайней мере, их обоих подвергнут остракизму во всех Восьми Городах, что само по себе является смертью.

Открыв глаза, она нежно улыбнулась ему. Внезапно улыбка ее померкла.

— Я ухожу, — прошептал он. — Поговорим позже.

Она села на кровати, меха соскользнули с нее, обнажив грудь. Наклонившись, он поцеловал ее и осторожно снял ее руки со своих плеч, когда она попыталась обнять его.

— Что ты собираешься сделать? — спросила она.

— Не знаю, я подумывал о возвращении в Брершилл.

— Янек сравняет твой город с землей, чтобы отыскать нас. Многие погибнут при этом.

— Я знаю. Даст ли он тебе развод?

— Он владеет мной, поскольку я наиболее знатная женщина Фризгальта, поскольку я красива, образованна и богата. — Она поежилась. — Он не заинтересован в требовании своих прав. Он даст мне развод, потому что я отказалась лечь с ним в постель.

— Что же нам делать? Я смогу обманывать его, только пока я буду защищать тебя. Но в любом случае сомневаюсь, что выдержу это долго.

Она кивнула.

— Я тоже сомневаюсь, — вновь улыбнулась Ульрика. — Но если ты заберешь меня, куда мы отправимся?