– Не хотим с места шевелить себя. Мы деревню и отсюда хорошо обирам. Мы отступного дать не отступимся, а что касательно хорошего духу в деревне, то коли его в город нельзя перевезти – надо извести.

Чиновникам без купцов не житье, а нас, мужиков, они и во всех деревнях грабить доставали.

Чиновницы, полицейщицы тоже запах яблонный услыхали:

– Ах, каки приятственны духи! Ах, надобно нам такими духами намазаться!

К нам барыни-чиновницы, полицейщицы заторопились, которы на извозчиках, которы пешком заявились. Увидали наших девок, жонок, у всех ведь оподолье в цветах, оплечье в спелых яблоках. Барыни от зависти, от злости позеленели и зашипели:

– И совсем не пристало деревенским так наряжаться! Это только для нас подходяще. И где таки нарядности давают, почем продавают, с которого конца в очередь становиться? А мы и без очереди, по нашей образованности и по нашей важности!

А мы живем в саду, в ладу, у нас ни злости, ни сердитости. При нашем согласье печки сами топятся, обеды сами варятся, пироги, шаньги, хлебы сами пекутся.

В ответ чиновницам старухи прошамкали, жонки проговорили, а девки песней вывели:

У Малины в огороде
Нова яблоня цветет,
Нова яблоня цветет,
Всех одариват!

Барыни и дослушивать не стали. С толкотней, с перебранкой ко мне прибежали, зубы щерят, глаза щурят, губы в ниточку жмут.

На них посмотреть – отвернуться хочется. Я ногами-корнями двинул, ветвями-руками махнул и всю крапиву с Уймы собрал, весь репейник выдергал. На злыдень городских налепил. Они с важностью себя встряхивают, носы вверх задирают, друг на дружку не глядят, друг от дружки отодвигаются, чтобы себя не примять, чтобы до городу в сохранности свой вид донести.

Прибежали попадьи с большущими саквояжами. Сначала яблоками саквояжи туго набили, а потом передо мной стали тумбами да копнами.

Охота попадьям яблонями стать и боятся: а дозволено ли оно, а показано ли? Нет ли тут силы нечистой? У своих попов не спросили, не сдогадались спросить у Сиволдая, да к нему с пустыми руками не пойдешь.

От раздумчивости у поповских жен рожи стали похожи на булки недопечены, глаза изюминками, а рты разинуты печными отдушинами, из этих отдушин пар со страхом вперемежку так и вылетал.

У меня ни крапивы, ни репейника. Собрал я лопухи, собрал чертополох и облепил одну попадью за другой. Попадьи искоса глянули на себя, видят – широко, значит, ладно.

В город поплыли зелеными кучами. И полицейщицы и чиновницы со всей церемонностью в город заявились. Идут, будто в расписну стеклянну посуду одеты и боятся разбиться. Сердито на всех фыркают. Почему-де никто не ахат, руками не всплескиват, и почему малы робята яблочков не просят?

К знакомым подходят, об ручку здороваться, а знакомы от крапивы и репейника в сторону отскакивают.

По домам барыни разошлись, перед мужьями вертятся, себя показывают, мужей и колют и жгут. В ихних домах ругань да визготня поднялась, да для них это дело завсегдашно, лишь бы не на людях.

Приплыли в город попадьи, а были они многомясы, телом сыты – на них лопухи во всю силу выросли. Шли попадьи, каждая шириной во всю улицу. К домам подошли, а ни в калитку, ни в ворота влезть не могут.

Хоть и конфузно было при народе раздеваться, а верхни платья с себя сняли, в домы заскочили. Попадьи отдышались и пошли по городу трезвонить!

– И вовсе нет ничего хорошего в Уйме. Ихно согласное, ладное житье от глупости да от непониманья чинопочитанья. То ли дело мы: перекоримся, переругаемся – и делом заняты, и друг про дружку все вызнали! И скуки не знам.

Чиновницы заместо телефона из форточки в форточку кричали – попадьям вторили.

Чиновницы с попадьями о лопухах говорили с хихиканьем.

А попадьи чиновниц крапивным семенем обозвали. Это значит – повели благородный разговор. Теперича-то городски жители и не знают, каково раньше жилось в городу. Нынче всюду и цветы, и дерева. Дух вольготный, жить легко.

Ужо, повремени малость, мы нашу Уйму яблонями обсадим, только уж всамделишными.

Инстервенты

Ты, гость разлюбезный, про инстервентов спрашивашь. Не охоч я вспоминать про них, да уж расскажу.

Ну вот, было тако время, понаехали к нам инстервенты, да и инстервенток привели с собой – тьфу!

Понимали, видать, что заскочили на одночасье, и почали воровать вперегонки.

Как наши бабы стирано белье развесят для просыху, вышиты рубахи, юбки с вышитым оподольем, тою же минутой инстервенты сопрут – и перечить не моги.

По разным делам расстервенились инстервенты на нашу деревню и всех коней угнали. Хоть дохни без коней! Сам понимать, как без коня землю обработать? Тракторов в те поры не было, да и были бы, так и трактора угнали бы инстервенты. Меня зло взяло: коня нет, а сила есть. Хватил телегу и почал кнутом огревать! Телега долго крепилась, да не стерпела, брыкнула задними колесами и понесла!

Я на ходу соху прицепил, потом борону. Спахал всю землю, некогда было разбирать, котора моя, котора соседа, котора свата али кума – всю под одно обработал да засеял, и все в один упряг. Да еще огороды справил. Телегу я смазал досыта и поставил для передыху.

Вдруг инстервенты набежали, от горячки словами давятся, от злости на месте крутятся. Наши робята в хохот, на них глядя.

Инстервенты из себя лезут вон, истошными голосами кричат:

– Кто землю разных хозяв под одну спахал? Что это за намеки? Подать сюда этого агитатора!

Мы телегу вытащили.

– Вот она виновата, ейна проделка.

Инстервенты к телеге бросились, а я телегу по заднему колесу хлопнул: знай, мол, что надо делать!

Телега лягнула, оглоблями размахнула, инстервентов которых в болото, которых за реку махнула. Сама вскачь в город побежала ответ держать!

Я за телегой. Как ее одну оставить? Телега разошлась, моего голосу не слышит, сама бежит, себя подгонят.

В городу начальство инстервентско на Соборной площади собралось, все в голос кричат:

– Арестовать! Колеса снять! Расстрелять!

Телега без раздумья да с полного маху оглоблями размахнулась на все стороны. Инстервенты – на землю, а кои не успели опрокинуться, у тех скулы трещат. Работала телега за всю Уйму!

Инстервенты сабли достали, из пистолетов палят, да куды им супротив оглобель!

Я за угол дома спрятался и все вижу. И увидал: волокут пушки большущи, в телегу палить ладят. Я закричал из-за угла:

– Телега! Ты нам нужна, как мы без тебя? Телега, телега, выворачивайся как-нибудь!

Телега услыхала, оглоблями пуще замахала, а сама к берегу, к воде пятится.

Пароходы, что за реку в деревни бегают, да буксиры – народ наш, рабочий брат – увидали, что телега в эком опасном положении, на выручку заторопились. Пароходы по воде вскачь!

К месту происшествия прибежали, кормы приподняли, винтами воду на берег пустили. Инстервентов и их пушки водой залили, пушки и палить не могут. С инстервентов форс смыло, и такой у них вид стал, что срам смотреть.

Пароходы телегу на мачты подхватили. Я успел, на телегу сел. Пароходы свистками марш завысвистывали и привезли телегу домой целехоньку.

Мы телегу в другой двор поставили для сбережения от инстервентов. У телег отлика не велика – поди распознай, котора воевала?

А тебе скажу по дружбе, котора телега. Как в Уйму придешь, считай четырнадцатый дом от краю, у повети стоит телега – та сама.