Пит Джонсон произнес:

— Снег пошел.

Как раз в то мгновение, когда Пит собирался произнести эти слова, Харри увидел лениво закручивающиеся в полете хлопья, ниспадающие с неба в безмолвном балетном танце. День выдался безветренный, хотя рассчитывать на то, что спокойная погода продлится, было бы опрометчиво. Клод Жобер нахмурился.

— Только пурги к вечеру нам не хватало, — сказал он.

Вылазка со станции Эджуэй — она находилась в четырех милях, то есть в шести с половиной километрах от их здешнего временного лагеря по прямой, что равнялось почти десятикилометровой дороге, из-за торосов и расщелин, на снегоходе — не была бог весть каким предприятием. Тем не менее буря или просто сильная метель могла бы сорвать возвращение на базу. Видимость может быстро упасть до нуля, а сбиться с пути очень легко, особенно если и компас откажет. А когда все топливо в баках их снегоходов иссякнет, они замерзнут и никакие полярные костюмы с электронагревом не спасут — что такое все эти ухищрения перед жутким, убийственным холодом, следующим по пятам за снежной бурей?

Правда, ледовый купол Гренландии имеет то свойство, что здесь по причине чрезвычайно низких температур не приходится опасаться слишком глубоких снежных сугробов, в которые мог бы провалиться полярник или снегоход. В какой-то момент разразившегося бурана температура падает так низко, что снежные хлопья превращаются в льдинки, которые называются спикулами[2], и эта метаморфоза происходит чуть ли не во время каждой снежной бури, а видимость в этот момент резко ухудшается.

Вглядываясь в небо, Харри успокаивающе проговорил:

— Быть может, это смерч или небольшой местный шквал.

— Ну да, это как раз та самая буря, о которой неделю назад предупреждали метеорологи, — напомнил ему Клод. — У нас тут бывали локальные завихрения на периферии основного метеорологического процесса. Но и тогда с этими малыми местными бурями у нас бывало столько снега и льда, что Дед Мороз у нас в Рождественский сочельник чувствовал бы себя совсем как дома.

— Так что надо поторапливаться. Лучше поскорее кончать с работой.

— Ее надо было кончить еще вчера.

Словно бы в подтверждение призыва поторопиться подул ветер с запада, такой колючий и лишенный всякого запаха, что таким, верно, может быть только воздушный поток, протащивший кубометры холодного воздуха над многими сотнями миль безжизненного льда. Снежные хлопья словно устыдились былой легкомысленности и стали падать по четким косым линиям под строго выдержанным углом, утратив прежнее сходство с пушинками, кружащимися по витиеватым спиралям внутри огромной нарядной хрустальной вазы.

Пит извлек из скважины бур и вынул из суппорта сверло. Оно легло на его ладонь, которую Пит держал на весу так непринужденно, что можно было подумать, что в этой железке не тридцать девять кило металла, а раз в десять меньше.

Десять лет тому назад Пит ходил в самых ярких звездах американского футбола, выступая за университет штата Пенсильвания. Его наперебой зазывали к себе ведущие команды Национальной футбольной лиги, но он отказывался от самых лестных приглашений. Ему не хотелось соглашаться на роль, навязываемую обществом: мол, располагая девяноста килограммами плоти, вытянутыми в высоту на метр девяносто четыре, да еще обтянутыми черной кожей, прямая дорога тебе в большой спорт, парень! Пит предпочел приналечь на учебу, чтобы защитить сначала диплом, а затем еще пару диссертаций и удостоиться двух ученых степеней, а там уже подвернулась хорошо оплачиваемая должность, связанная с вычислительной техникой, — где, как не в компьютерной индустрии ценятся мозги? Вот он и стал частью огромного интеллектуального резервуара этой отрасли.

Теперь он был жизненно необходим экспедиции Харри. Пит следил за исправностью электронного оборудования, собирающего научные данные для базовой станции Эджуэй, и к тому же не только знал толк во всяких тротилах-динамитах, но и сам изобретал их своими руками, делал взрывные устройства так, что если, не дай бог, стрясется что-то неладное, вполне полагаться можно было только на него. А громадная физическая сила Пита на не очень-то гостеприимной верхушке планеты служила немалым богатством.

Пока Пит вытаскивал бур из скважины, Харри с Клодом успели снять с санок, которые таскал за собой на буксире один из снегоходов, удлинительную насадку в девяносто один сантиметр. Потом они навинтили ее на шток бура, который оставался в скважине, и только участок с резьбой выдавался наружу.

Затем Клод опять запустил генератор.

Пит, навалившись на бур, вогнал его на место, потом, без зажимного ключа, крутанул рукой патрон, добиваясь того, чтобы цанги надежно обхватили шток, и очень быстро закончил бурение. Скважина глубиной более чем в двадцать шесть метров была готова. Оставалось только запихать в ее днище цилиндрический тубус со взрывчаткой.

Пока механизмы ревели и скрежетали, Харри глядел в небо. За какие-то считаные минуты погода настолько ухудшилась, что было о чем тревожиться. Все вокруг потемнело, но лучи блеклого света все же пробивались сквозь низкие тучи. А через секунду все изменилось, снега с неба нападало столько, что ничего похожего на облачный покров нельзя было увидеть из-за этого хрустального ливня. Сам снег, валящийся с небес, тоже успел перемениться: уже не было не только снежинок, но даже снежные хлопья как-то съежились, затвердели и походили теперь больше на мелкий град. Эти заостренные снежные градины больно царапали смазанное смягчающим кремом лицо Харри. Ветер усиливался, сейчас он дул, наверное, со скоростью миль двадцать в час[3], а выводимая воздушным потоком песнь все более походила на погребальную элегию. Во всяком случае, радости этот унылый вой не внушал.

Чувство близкой беды никак не проходило. В нем не было никакой определенности, оно, это предчувствие, как-то расплывалось и расползалось, но не исчезало совсем.

Когда он был мальчиком и жил на ферме, ему и в голову не приходило, что приключение — это тяжелая работа, подчас сопряженная с опасностями. Но что для ребенка опасность? Она превращает приключение во что-то еще более желанное и привлекательное. Но вот он вырос, повзрослел, успел похоронить и отца, и мать, которые очень тяжело болели перед смертью, да и еще кое-что узнал о неистовстве и тяге к насилию на этом свете, так что с романтическими представлениями, пытающимися окутать смерть человеческую каким-то возвышенным ореолом, он давно распрощался. И все равно, признавался себе Харри, иногда он с ностальгической тоской вспоминал — понимая, впрочем, что в тоске этой есть что-то нездоровое, если не извращенное — об утраченной невинности, позволявшей почувствовать приятную дрожь в смертельной опасности, ощутить даже упоение от сознания, что вот сейчас, сию минуту, тебя, быть может, подстерегает гибель.

Клод Жобер придвинулся к Харри и, склонясь к его уху, силился перекричать вой бури и рев бурильной установки:

— Ладно, Харри. Скоро будем на базе. А на станции Эджуэй и коньяку хватит, и в шахматишки сыграть можно, и Бенни Гудмена завести — есть у них такой компакт-диск. Уют, мир и покой.

Харри Карпентер кивнул. Но продолжал пытливо вглядываться в небо.

В рубке дальней связи станции Эджуэй было одно-единственное окошко, у которого и стоял сейчас Гунвальд Ларссон и нервно покусывал некурящуюся трубку, оттого что буря за окном стремительно набирала силу. По лагерю прокатывались неугомонные волны поднятого в воздух снега, похожие на какой-то призрачный прибой, бьющий в берег давным-давно высохшего древнего моря. Полчаса назад он соскоблил наледь на наружном — третьем по счету — стекле этого самого окошка, но мороз уже успел разрисовать его новыми причудливыми узорами. Правда, пока роскошные перья и дивные цветы еще не накрыли собой среднюю часть стекла, можно было разобрать, что творится за стенами станции. Но через час этот «глаз» радиорубки ослепнет из-за бельма наледи.