— Хоть я и молод, — отвечал граф, — но не настолько, чтобы не мог отличить лжи от истины.

— Неужели и нам с вами, друг мой, — продолжал Камбель, обращаясь к Аллану Мак-Олею, — придется сделаться врагами, несмотря на то, что мы так часто бились вместе против наших общих врагов? Ну, так пусть же само небо, — прибавил он, обращаясь ко всем присутствующим, — рассудит нас с зачинщиками междоусобных смут.

— Аминь! — отозвался Монтроз.

Сэр Дункан вышел из залы в сопровождении Аллана и графа Ментейта.

— Советовал бы я вам, Мак-Олей, — сказал Монтроз, — послать туда музыкантов, а то доводы его могут сбить с толку юного Ментейта и вашего брата.

— Музыкантов у меня нет, — отвечал Ангус, — но я могу послать туда Анноту Ляйль.

Он вышел, чтобы сделать распоряжение, а в его отсутствие завязался горячий спор, кому принять на себя опасное поручение — ехать с сэром Дунканом в Инверрару.

Высшим предводителям кланов нельзя было дать подобного поручения, второстепенные же под разными предлогами уклонялись от него, точно Инверрара была какая-то долина смерти. Монтроз, не желая тратить времени попусту, предложил это опасное поручение Дольгетти.

— Да шея-то, думаю, есть и у меня, — грубо отозвался ротмистр. — Я своими глазами видел, как одного почетного парламентера повесили, как шпиона! А разве римляне при осаде Капуи не обрезывали парламентерам носов и ушей и не выкалывали глаз?

— Клянусь честью, ротмистр, — возразил Монтроз, — если маркиз посмеет поступить с вами так жестоко, то я подниму против него всю Шотландию.

— Мне-то от этого легче не будет. Но если принять во внимание, что в виду у меня моя обетованная земля, мои Друмтвакетские болота, «mea paupera regna», как говорили мы в Маршальской школе, то я готов принять ваше поручение, тем более, что обязан повиноваться начальству.

— Молодецкое решение! — вскричал Монтроз. — Теперь отойдемте в сторону, я сообщу вам условия, которые надо будет предложить Мак-Каллум-Мору, то есть Аржайлю. На этих условиях мы можем заключить с ним мирный договор насчет общих владений в горах.

Окончив деловой разговор, Монтроз прибавил:

— Надеюсь, что опытному воину очень хорошо известно, что от посланного требуется кроме исполнения поручения и некоторая наблюдательность.

— Только бы не запрятали в мешок моей головы, — отвечал Дольгетти, — а то мы сумеем заметить, что нужно.

Ротмистр отправился седлать своего Густава и около конюшни встретил Ангуса Мак-Олея и сэра Мусграфа, которые убедительно начали упрашивать его оставить им своего Густава и не морить его голодом в горах.

— Густав мои привык есть то же самое, что ем и я, — отвечал ротмистр, — да вы взгляните, какая сытая лошадь у сэра Дункана Камбеля, — следовательно лошади не мрут с голоду в горах.

— Неужели он выйдет живым из рук Аржайля? — сказал отходя Ангус.

— А вы думаете, он не уважит нашего парламентера? — спросил англичанин.

— Так же, как мы не уважили бы его прокламаций, — отвечал Ангус.

Граф Ментейт и Аллан Мак-Олей угощали сэра Дункана Камбеля в небольшой комнате, вдали от прочих гостей. Сэр Дункан горячо уговаривал своих собеседников бросить опасное предприятие.

— Жребий наш брошен, сэр Дункан! — с мрачным видом вскричал Аллан. — Участь наша решена помимо нашей воли! Разве можно избегнуть того, чему суждено быть?

Дверь в эту минуту растворилась, и в комнату вошла Аннота Ляйль с арфою в руках. Воспитанная среди горцев, она не была застенчива, и вошла просто и бесцеремонно. Старомодный наряд Анноты был не только хорош, но даже роскошен. Смеясь и краснея, она сказала, что Мак-Олей приказал спросить, не угодно ли им послушать музыки?

Сэр Дункан Камбель с удивлением и любопытством посмотрел на прелестную девушку.

— Неужели, — шепотом сказал он Аллану, — это домашняя артистка вашего брата?

— Нет, — торопливо, но вместе с тем и нерешительно отвечал Аллан, — она наша близкая родственница и воспитана как дочь нашего отца.

Он встал и, предложив Анноте стул, начал потчевать ее всем, что стояло на столе. Сэр Камбель продолжал пристально и с особенным участием всматриваться в девушку, которая, настроив арфу, запела балладу.

Граф Ментейт не без удивления заметил, что пение Анноты производило необыкновенное впечатление на сэра Камбеля, черты лица которого совершенно преобразились и на глазах появились даже слезы. Когда замер последний звук ее голоса, он поднял голову и хотел что-то сказать, но в эту минуту в комнату вошел хозяин дома.

Ангусу Мак-Олею дано было поручение, выполнить которое ему было нелегко. Он должен был сказать Камбелю, что человек, назначенный ему сопутствовать, ждет его, и что все готово к его отъезду. Сэр Дункан вскочил с негодованием.

— Не думал я, — вскричал он, — чтобы Ангус Мак-Олей не постыдился в угоду саксонцу сказать рыцарю Арденвуру, что ему пора оставить его замок, когда не осушено еще и по другой чарке! Но, прощайте, сэр! Благодарю вас, граф Ментейт, и вас, Аллан, за угощение, а вам, прекрасная леди, — обратился он к Анноте, — честь и слава! Вы сумели извлечь влагу из источника, давно уже высохшего.

Он вышел из комнаты и приказал позвать своих слуг. Ангус Мак-Олей, встревоженный упреком в негостеприимстве, не пошел провожать сэра Дункана, который сел на лошадь без хозяина и выехал из замка в сопровождении шести человек своей свиты и ротмистра Дольгетти. Всадники проехали к небольшой морской гавани, где сели на небольшое судно и отплыли, погоняемые попутным ветром. На другой день, рано по утру ротмистра разбудили, объявив ему, что судно подошло к стенам замка Дункана Камбеля. Выйдя на палубу, Дольгетти увидал мрачный и гордый замок Арденвур. По словам окружающих сэр Дункан уже был на стенах замка, но ротмистра не допустили выйти на берег без его разрешения. Вскоре от стен замка отчалила лодка для доставки в замок уполномоченного Монтроза. Чтобы попасть с судна на берег, можно было обойтись и без лодки, но двое гребцов, не смотря на сопротивление Дольгетти, посадили его на спину третьему, и пройдя тину, высадили на берег у скалы, на которой стоял замок.

Дольгетти тотчас же вырвался у них из рук и заявил, что шагу не ступит вперед, пока не увидит на суше своего Густава. Выглянувший из входного отверстия в замок, сэр Дункан разрешил сомнения ротмистра, давши честное слово, что Густав будет доставлен в замок.

Ротмистра повели по темной лестнице на верх и наконец вывели на двор замка.

— Замок ваш, — сказал Дольгетти, сэру Дункану, — по вашему мнению превосходно защищен; но мы, военные люди, говорим: «где море, там есть сторона незащищенная!» и потому замок ваш нельзя назвать неприступным, или, как говорят французы, imprenable.

Хотя сэр Дункан и мастерски умел скрывать свои чувства, но в эту минуту не мог скрыть неудовольствия. Он надеялся поразить неприступностью своего замка, и только отвечал:

— Я уверен, что замок мой никогда не очутится в критическом положении, если бы даже сам ротмистр Дольгетти вздумал осаждать его!

— Но все-таки, я советовал бы вам, как другу, поставить вон на том круглом холме форпост с хорошим рвом и плотиною. Кроме того я советовал бы вам…

Но сэр Дункан, не слушая советов, вышел из комнаты, куда ввел своего спутника. Дольгетти, выглянув в окно, услыхал ржание своего Густава и тотчас же направился к выходу, но в дверях был остановлен двумя горцами.

— Я вас выручу, ротмистр, — сказал подошедший сэр Дункан, — вы верно хотите взглянуть на своего любимца, ну, так идемте вместе.

Он вывел его из замка и подвел к скале, где помещалась конюшня, в которую и предложил ему самому поставить своего Густава. Когда ротмистр сделал для своего коня все, что было нужно, сэр Дункан снова свел его наверх в комнату, сказав, что звон колокола в замке даст ему знать об обеде.

Дообеденное время Дольгетти охотно употребил бы на осмотр укреплений замка, если бы горец, стоявший у дверей его с топором в руках, выразительно не показал ему, что он находится под почетным арестом. В известный час послышался звон колокола, и горец с топором в руках, пригласил его следовать за собою в залу, где был накрыт стол на четыре прибора. Сэр Дункан вошел в зал под ручку с своей женой, высокой печальной женщиной в глубоком трауре. За ними шел пастор в женевской мантии и в черной шапочке, прикрывавшей его стриженую голову. Сэр Дункан представил леди ротмистру. Ветеран мало обратил внимания на холодный поклон леди и пастора; его более занимала предстоящая ему осада огромного блюда, благоухавшего на столе. В продолжение всего обеда сэр Дункан не сказал ни единого слова, а Дольгетти не считал возможным говорить, пока нужно было действовать челюстями; но когда кушанья были сняты со стола, то он всем начал надоедать своими советами и замечаниями. Разговор о войне удручающим образом действовал на хозяйку дома, так что сэр Дункан просил ротмистра прекратить его и прибавил, что ему надо удалиться, чтобы окончить кое-какие дела перед завтрашней поездкой в Инверрару.