Он увидел, как они выехали из балки милях в двух от скал, где оставалось его тело. Воин вел за собой двух лошадей, а поэт — Зибен — держал на руках ребенка, завернутого в красное одеяло. Священник подлетел к воину, чтобы получше его разглядеть. Тот ехал на вислозадой кобыле, был одет в черный кожаный колет с блестящими серебряными наплечниками и вооружен огромным обоюдоострым топором.

Дорога, по которой они ехали, вела в сторону от родника. Эншима слетел к поэту и призрачной рукой тронул его за плечо.

— Эй, Друсс, — сказал Зибен. — Тебе не кажется, что вон в тех скалах может быть вода?

— Мы в ней не нуждаемся. Судя по словам Нуанга, отсюда до святилища не больше десяти миль.

— Может, оно и так, старый конь, но малюткино одеяло начинает попахивать. Да мне и с себя хотелось бы кое-что выстирать перед нашим торжественным въездом.

— Само собой, поэт, разве ты можешь явиться куда-то иначе, чем при полном параде. — И Друсс свернул налево, к темным вулканическим скалам.

Зибен последовал за ним.

— Как же ты думаешь искать свои целебные камни?

Воин поразмыслил.

— Мне сдается, они спрятаны в гробу. Так ведь обычно и делается, правда?

— Это древняя гробница, и ее, должно быть, не раз уже грабили.

Друсс помолчал и пожал плечами.

— Однако старый шаман сказал, что они там. Спрошу его еще раз, когда увижу.

— Хотел бы я так же верить в людей, как ты, дружище Друсс, — криво улыбнулся Зибен.

Кобыла задрала голову, раздула ноздри и пошла быстрее.

— Видишь, там есть вода, — сказал поэт. — Лошади ее чуют.

Они поднялись вверх по узкой извилистой тропе, и два старых надирских воина с мечами заступили им дорогу. Маленький священник в выцветших голубых одеждах подошел, сказал что-то старикам, и те, ворча, отступили. Друсс проехал дальше и спешился у источника, подозрительно оглядев кучку надиров.

— Добро пожаловать в наш стан, воин, — сказал священник. Его слепые глаза были мутны, как дымчатый опал. Друсс прислонил Снагу к скале и взял ребенка у Зибена, чтобы тот мог сойти с коня.

— Он нуждается в молоке, — сказал Друсс. Священник позвал кого-то по имени. Молодая женщина робко подошла к ним, приняла ребенка у Друсса и вернулась к своим.

— Они ушли от готирского набега, — сказал слепой, — а я Эншима, священник Истока.

— Я Друсс, а это Зибен. Мы едем...

— В святилище Ошикая, — закончил священник. — Я знаю. Присядьте со мной ненадолго. — Он отошел к роднику, и Друсс последовал за ним. Зибен тем временем напоил лошадей и наполнил фляги. — В святилище скоро будет бой — ты знаешь об этом.

Друсс сел рядом с ним.

— Знаю, но мне это безразлично.

— Напрасно ты так думаешь, Друсс. До боя тебе камней не найти.

Друсс опустился на колени у источника и попил. Вода была холодна и освежала, но оставляла на языке горьковатый вкус.

— Ты что, пророк? — спросил он слепца.

— В своем роде.

— Скажи тогда, из-за чего заварилась эта проклятая война? Я не вижу в ней смысла.

— Твой вопрос предполагает, что в других войнах смысл есть, — грустно улыбнулся Эншима.

— Я не философ, священник, избавь меня от своих рассуждений.

— Это верно, Друсс, ты не философ — но ты идеалист. Из-за чего эта война? Из-за того же, что и все прочие: из-за алчности и страха. Алчность проистекает от того, что готиры богаты и хотят всегда оставаться такими, а страх — от того, что в надирах они видят грядущую угрозу своему богатству и власти. Разве войны когда-нибудь велись по другим причинам?

— Стало быть, эти камни существуют, — сказал Друсс, сменив разговор.

— О да, они существуют. Глаза Альказарра были сделаны несколько столетий назад. Это аметисты, каждый с яйцо величиной, и оба они напитаны непомерной силой этой дикой земли.

— Почему же я не найду их до боя? — спросил Друсс. Зибен подошел и сел рядом.

— Потому что так суждено.

— Мой друг позарез нуждается в них. Я был бы благодарен тебе за помощь.

— Не по своей прихоти я отказываю тебе в помощи, воин, — улыбнулся Эншима. — Но завтра я уведу этих людей подальше в горы, питая надежду — тщетную, быть может, — сохранить им жизнь. Ты же поедешь в святилище и будешь там сражаться, ибо это ты умеешь делать лучше всего.

— А мне что хорошего скажешь, старый конь? — спросил Зибен.

Священник с улыбкой потрепал его по плечу.

— Ты помог мне решить одну задачу, и я благодарен тебе за это. Ты совершил доброе дело там, в пещере смерти, — и я надеюсь, что Исток вознаградит тебя за это. Покажи мне лон-циа. — Зибен выудил из кармана тяжелый серебряный медальон, и старик, поднеся его к своим матовым глазам, закрыл их. — Мужской портрет изображает Ошикая, Гонителя Демонов, женский — его жену Шуль-сен. Надпись сделана на чиадзе. Буквальный перевод звучит так: «Ошка — Шуль-сен — вместе навек». Но на самом деле это значит «родные духом». Они очень любили друг друга.

— Но зачем кому-то нужно было так ее истязать? — спросил Зибен.

— На это я ответить не могу, молодой человек. Пути людского зла закрыты для меня, и я не понимаю подобного зверства. Но кто-то прибег к очень сильным чарам, чтобы сковать дух Шуль-сен.

— А теперь она свободна?

— Не знаю. Один надирский воин сказал мне, что дух Ошйкая ищет ее в бескрайних темных долинах Пустоты. Возможно, теперь он ее нашел. Надеюсь на это. Но, как я сказал, чары были очень сильны. — Священник вернул лон-циа Зибену и сказал: — Он тоже заговорен.

— Но не проклят, надеюсь? — спросил поэт, с опаской беря медальон.

— Нет, не проклят. Я думаю, заклятие должно было просто укрыть его от людских глаз. Можешь носить его смело, Зибен.

— Это хорошо. Скажи, почему ты произнес имя Ошикая как «Ошка»? Это что, уменьшительное?

— В чиадзийском алфавите нет буквы «и». Она обозначается птичкой над предыдущей буквой.

Зибен сунул медальон в карман, и Эншима встал.

— Да хранит вас Исток.

Друсс сел на свою кобылу.

— Двух надирских коней мы оставим вам.

— Это доброе дело.

— А много ли защитников в святилище? — спросил Зибен старика.

— Думаю, что к приходу готиров не наберется и двухсот.

— Но камни точно там?

— Да.

Зибен выругался и сказал с улыбкой:

— Лучше бы их там не было. Воин из меня неважный.

— Как из всякого просвещенного человека.

— Но почему же камни спрятаны там?

— Их обработали несколько веков назад и вставили в голову каменного волка. Но шаман похитил их — должно быть, для того, чтобы завладеть их силой. За ним гнались, и он спрятал камни, а после хотел уйти в горы. Но его схватили, подвергли пыткам и убили близ того места, где ты нашел кости Шуль-сен. Он так и не открыл, где спрятал Глаза.

— Что-то тут концы с концами не вяжутся. Зачем же он бросил камни, если в них заключалась такая сила? Почему не использовал их, чтобы спастись от погони?

— А ты полагаешь, что поступки людей всегда имеют смысл?

— Пожалуй, что нет. Какого же рода силой обладали Глаза?

— Трудно сказать. Многое зависит от мастерства человека, который ими владеет. Они исцеляют любые раны и способны разрушить любые чары. Говорят также, что они имеют власть возрождать и создавать подобное.

— Могли они укрыть шамана от погони?

— Да.

— Почему же он тогда не прибегнул к ним?

— Боюсь, молодой человек, что это так и останется тайной.

— Ненавижу тайны. Ты сказал — возрождение. Они оживляют мертвых?

— Я имел в виду возрождение живых тканей — при глубоких ранах или тяжких болезнях. Говорят, что некий старый воин помолодел после лечения ими. Но мне думается, это только сказки.

— Пора двигаться, поэт, — сказал Друсс.

Молодая надирка подошла к ним и молча протянула Зибену ребенка. Поэт попятился.

— Ну уж нет, моя милая. Мы привязались к малышу, но ему все же будет лучше здесь, со своими.

Талисман прошелся по узкому деревянному настилу северной стены, испытывая его на прочность и осматривая древние балки, которые его поддерживали. На вид они казались крепкими. Парапет был зубчатый и позволял лучникам стрелять через проемы. Но каждый надирский воин носил при себе всего двадцать стрел — их хватит разве что на первую атаку. Можно, впрочем, собирать вражеские стрелы. Но это не тот бой, который будет выигран с помощью луков. Кзун руководил работами у проломленной стены. Помост, возводимый там, выглядел весьма солидно. Вожак Одиноких Волков так и не снимал белого платка, который дала ему Зусаи. Кзун видел, что Талисман смотрит на него, но не помахал в ответ. Квинг-чин со своими трудился у ворот. Воины смазывали жиром петли, стараясь заставить их повернуться. Сколько же времени эти ворота не закрывались — десять лет или сто?