— Но кошелек лопнул, — сказал Носта-хан, — и Кости Прозрения поднял не ты.

Друсс встал, возвышаясь над Носта-ханом.

— Мне все равно, кто тут виноват, — произнес он обманчиво ровным голосом, поблескивая светлыми глазами. — Мне нужно одно: чтобы ты вернул его обратно. Да поскорей!

Носта-хан, почуяв опасность, испытал мгновенную панику. Он приложил руку к сердцу и прошептал два магических слова. Друсс застыл на месте и застонал. Древнее заклятие сковывало жертву цепями жестокой боли. Всякое движение стоило Друссу страшных мучений и грозило потерей сознания. «Теперь этот дренайский гайин почувствует власть надиров!» — с торжеством подумал Носта-хан. Но тут Друсс глухо зарычал, глаза его сверкнули, он выбросил руку вперед, сгреб шамана за горло и поднял на воздух. Носта-хан беспомощно забил ногами, а Друсс сквозь неимоверную боль процедил:

— Сними заклятие, недомерок... не то... я сломаю... тебе шею!

Талисман, выхватив нож, бросился шаману на выручку.

— Еще шаг — и он умрет, — предостерег Друсс. Полузадушенный Носта-хан выдавил из себя три слова на языке, которого ни Друсс, ни Талисман не знали. Боль, терзавшая Друсса, исчезла. Он поставил шамана на пол и ткнул его пальцем в грудь.

— Ты, карлик, — попробуй выкини такую штуку еще раз, и я тебя убью!

Талисман прочел ужас на лице Носта-хана.

— Мы здесь все друзья, — сказал он, пряча нож и становясь между шаманом и грозным Друссом. — Подумаем лучше о том, что нам делать.

Носта-хан потер помятое горло. Он был потрясен и никак не мог собраться с мыслями. Его чары имели успех — он это знал. Невозможно, чтобы кто-то из смертных преодолел такую боль. Но двое других ждали — шаман заставил себя сосредоточиться и зажал белые костяшки в кулаке.

— У него забрали душу, — прохрипел он. — Кошелек принадлежал Шаошаду-изменнику, тому самому, что похитил Глаза, да будет его душа проклята навеки и да горит она в адском пламени!

— Но почему он спрятал кошелек здесь? — спросил Талисман. — С какой целью?

— Не знаю. Посмотрим, однако, сможем ли мы преодолеть его чары? — Шаман взял безжизненную руку Зибена в свою и начал произносить заклинания.

Зибен целую вечность падал куда-то, крутясь и переворачиваясь, а потом вдруг очнулся. Он лежал у огня, окруженного кольцом стоящих торчком камней. Напротив него сидел какой-то старик — голый, но с туго набитой сумкой на костлявом плече. Две половинки жидкой бороды по обе стороны подбородка доходили до впалой груди. Волосы на левой стороне головы были выбриты, а на правой заплетены в тугую косицу.

— Добро пожаловать, — сказал старик.

Зибен сел и хотел ответить, но тут с ужасом заметил, что кисти рук у старика отрублены и из культей сочится кровь.

— Благое небо, как же ты должен страдать!

— Это так, — с улыбкой признал старик. — Но если боль не проходит никогда, она становится терпимой. — Он сбросил с плеча сумку, порылся в ней своими обрубками и достал одну руку. Зажав ее между колен, он приставил обрубок правой руки к запястью. Отрубленная кисть приросла обратно и шевельнула пальцами.

— Ах, хорошо. — Старик достал из сумки левую руку и ее тоже приставил на место. Потом хлопнул в ладоши, вынул себе глаза и спрятал их в сумку.

— Зачем ты это сделал? — спросил Зибен.

— Такова власть волшебных чар, — приветливо ответил старик. — Им недостаточно было просто убить меня. О нет! Теперь я могу обладать либо руками, либо глазами, но никогда — и тем, и другим. Если я пробую нарушить этот запрет, то испытываю невыносимые муки. Меня восхищает сила этих чар. Не думал, что они продержатся так долго. Заклятие, наложенное на мои уши и язык, я снял. Так, значит, ты нашел мой лечебный мешочек?

Костер стал угасать, но старик взмахнул руками, и огонь разгорелся с новой силой. Зибен увидел перед собой пустые глазницы незнакомца.

— А ты не пробовал пользоваться одной рукой и одним глазом? — спросил поэт.

— Разве я похож на олуха? Разумеется, пробовал. Это возможно... но боль, которую испытываешь при этом, нельзя описать.

— Должен сказать тебе, что худшего сна я еще в жизни не видел.

— Это не сон. Ты и правда здесь. — Зибен хотел спросить где, но тут из мрака донеслось тихое, нечеловеческое рычание. Старик вскинул руку, голубая молния ударила из нее за каменный частокол, и стало тихо. — Как видишь, без рук мне здесь не выжить, но без глаз я никуда не могу уйти. Восхитительно жестокая кара. Жаль, что это не я ее придумал.

— Что это было? — спросил Зибен, заглядывая в трещину между камнями, но там царила непроглядная тьма.

— Трудно сказать, но приходило оно не с добром. Меня зовут Шаошад.

— А я Зибен. Зибен-Поэт.

— Поэт? Давно уж я не слышал ваших сладкозвучных строк. Но я боюсь, ты недолго пробудешь со мной — быть может, в другой раз... Расскажи, как ты нашел мой кисет.

— С помощью надирских букв «и».

— Да, славная была шутка. Я знал, что ни один надир не разгадает ее. Надиры шуток не понимают. Ищут Глаза Альказарра, а на буквы и не глядят!

— Весьма остроумно. Сам ты, надо понимать, не надир?

— Отчасти да. Частью чиадзе, частью секин, частью надир. Я хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что, но ничего не могу предложить тебе взамен.

— Чего же ты хочешь?

— Возьми из кисета прядь волос и сожги ее, а костяшки брось в воду. Пергамент надо развеять в воздухе, а сам кисет зарыть в землю. Запомнишь?

— Волосы сжечь, костяшки утопить, пергамент развеять, кисет зарыть. Но для чего все это?

— Я верю, что так опять обрету власть над стихиями — злое заклятие спадет, и я снова верну себе и руки, и глаза. Кстати о глазах... — Старик достал их из сумки, вставил в глазницы и отцепил руки. Из культей сразу потекла кровь. — Ты красивый парень, и лицо у тебя честное. Мне думается, тебе можно доверять.

— Ты тот, кто похитил Глаза Альказарра?

— Да. Это была большая ошибка. Но не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, верно?

— Но зачел ты сделал это?

— Мне было видение — ложное, как представляется теперь. Я думал, что могу привести Собирателя к моему народу на пять веков ранее. Гордыня всегда была моей пагубой. Я думал с помощью Глаз воскресить Ошикая из мертвых. Возродить его тело и вернуть душу. И душа его явилась ко мне.

— Уто же произошло потом?

— Ты не поверишь. Мне самому до сих пор трудно поверить в это.

— Я догадываюсь. Он не захотел жить без Шуль-сен.

— Верно. Ты умный малый. А можешь ты угадать, что было дальше?

— Ты стал искать ее тело — потому-то тебя и схватили так близко от места, где ее погребли. Одно мне непонятно: почему ты не воспользовался камнями?

— Я воспользовался — и как раз из-за них был схвачен и убит.

— Расскажи, — прошептал Зибен, весь обратившись в слух...

Он застонал и открыл глаза. Над ним склонился Носта-хан. Зибен выругался, Друсс схватил его за руку и поднял на ноги.

— Клянусь небом, поэт, ну и напугал же ты нас. Ну, как ты?

— Превосходно! Еще миг — и он рассказал бы мне, где спрятал камни.

— Ты говорил с Шаошадом? — спросил Носта-хан.

— Да. Он сказал мне, почему взял их.

— Каков он из себя?

— Старичок с чудной бороденкой, умеющий отцеплять себе руки и вынимать глаза.

— Ага! — весело вскричал шаман. — Значит, чары еще держатся! Он страдает?

— Да, но переносит это довольно стойко. Можешь ты отправить меня обратно к нему?

— Только если вырежу сердце у тебя из груди и прочту над ним семь заклинаний.

— Видимо, это следует понимать как «нет». — Снаружи донесся крик новорожденного, и Зибен улыбнулся: — Надеюсь, вы извините меня. Я порядком утомился и нуждаюсь в отдыхе. — Он нагнулся и подобрал волосы, костяшки, кисет и обрывки пергамента.

— Зачем тебе это нужно? — спросил Носта-хан.

— На память. Буду показывать внукам и хвастаться, что побывал в загробном мире.