– Ах, извини, – отвечал Фой, пряча палец назад в карман. – Ведь ты это не о ноже? Нет? Да, матушка, чудесную вы мне дали кольчугу: этот нож переломился о нее, как морковь, а все же, когда пробудешь в такой одежде три дня не снимая, хочется освободиться от нее.

– Я вижу, у Фоя есть кое-что рассказать, – утомленным тоном проговорил Адриан, – и чем скорее он все сообщит, тем скорее ему можно будет умыться. Начинай же с самого начала.

Фой начал с самого начала, и его рассказ заинтересовал даже безучастного Адриана. Он, однако, смягчил некоторые подробности, а кое-что даже совсем опустил ради Эльзы, хотя сделал это не особенно искусно, так как не был дипломатом, и живое воображение слушательницы быстро дополнило все недосказанное. Обо всем, что касалось его самого и будущности Эльзы, он вовсе умолчал. В общих чертах он рассказал о бегстве из Гааги, о потоплении казенной лодки, о плавании по каналам Гаарлемского моря с мертвым лоцманом на палубе «Ласточки», о погоне испанского корабля и о сокрытии сокровищ.

– Где вы закопали их? – спросил Адриан.

– Сам не имею ни малейшего понятия, где, – сказал Фой. – В этой части моря до трехсот островов, и я знаю только, что мы вырыли яму на одном из них. Впрочем, – добавил он в приливе откровенности, – мы нарисовали карту этого места, то есть…

Но тут он вскрикнул от боли. Мартин, стоявший позади него и, как предвидел Адриан, вставлявший по временам свое «да» или «нет», снял свой меч «Молчание» и рассеянно играл им, подбрасывая его в воздухе и ловя, когда он падал. Но тут он вдруг засмотрелся в сторону и не успел подхватить свое оружие: тяжелая рукоять упала прямо на ногу Фою и со звоном ударилась о пол.

– Ах ты, скотина! – взвыл Фой. – Ты раздробил мне палец. – Он на одной ноге заковылял к стулу.

– Извините меня, мейнгерр, – проговорил Мартин, – я сознаю, что был неосторожен, – таков был и мой отец.

Адриан, вздрогнув от страшного шума, закрыл глаза и вздохнул.

– Ему дурно, – сердито сказала Лизбета, – я знала, что так кончится весь ваш шум. Если вы не будете осторожнее, у него опять лопнет жила. Убирайтесь из комнаты. Можете досказать все внизу.

И она погнала их перед собой, как крестьянки гонят перед собой птицу.

– Мартин, – обратился Фой к слуге, когда они на минуту очутились одни, так как при первых признаках бури Дирк удалился. – Как это тебя угораздило уронить твой тяжелый меч прямо мне на ногу?

– А как это вас угораздило толкнуть меня локтем прямо в живот, мейнгерр?

– Я сделал это, чтобы ты прикусил язык.

– А как зовут мой меч?

– «Молчание».

– Так вот, я уронил «Молчание» по той же причине. Надеюсь, вам не очень больно, но если бы даже и было больно, то делать нечего: без этого нельзя было обойтись.

Фой обернулся.

– Что ты хочешь сказать этим?

– Хочу сказать, что вы не имеете права говорить, куда девалась бумага, которую нам дала тетушка Марта.

– Почему? Я доверяю брату.

– Очень вероятно, но в этом-то и беда. Нам доверена важная и опасная тайна; не следует взваливать ее бремя на плечи других. Чего люди не знают, того они не могут и сказать, герр Фой.

Фой продолжал смотреть на него во все глаза полувопросительно-полусердито, но Мартин ничего не говорил дальше и только делал какие-то жесты, будто человек, с трудом медленно вертящий колесо. Губы Фоя побледнели.

– Колесо? – шепотом спросил он.

Мартин кивнул головой и отвечал также шепотом:

– Теперь они, может быть, все на нем. Вы дали человеку в лодке бежать, а этот человек был Рамиро, испанский шпион, я в этом уверен. Если они не знают, они не могут сказать; а мы, хотя и знаем, не скажем – ведь мы скорее умрем, герр Фой.

Фой задрожал и прислонился к стене.

– Что может выдать нас?

– Кто знает, герр Фой. Женщина… мужчина под пыткой… – Он придал особенное выражение своему голосу. – Ревность… тщеславие… месть… Придерживайте свой язык и не доверяйте никому: ни отцу, ни матери, ни невесте, ни… – и снова в голосе Мартина зазвучала особенная нота, – ни брату.

– Ни тебе? – спросил Фой, взглянув на него.

– Не знаю… Нет, мне кажется, на меня вы можете положиться, хотя, конечно, нельзя знать, как человек может заговорить на колесе.

– Если все так, – вдруг горячо заговорил Фой, – то я уж и теперь сказал слишком много.

– Да, герр Фой, слишком много. Мне уже гораздо раньше хотелось ударить вас по ноге своим «Молчанием», да не удавалось: герр Адриан не сводил с меня глаз, и мне пришлось подождать, пока он закрыл глаза, что он сделал, чтобы не проронить ни одного вашего слова, принимая при том вид, будто он вовсе не слушает.

– Ты несправедлив к Адриану, Мартин, как всегда, и я сердит на тебя. Что же теперь делать?

– Теперь, герр Фой, вас следует забыть наставления пастора Арентца и солгать, – весело отвечал Мартин. – Вы должны продолжать свой рассказ с того места, где остановились, и сказать, что нарисовали карту острова, на котором спрятали сокровища, но что я, дурак, умудрился уронить ее в то время, как мы поджигали нити, так что она взлетела на воздух вместе с «Ласточкой». Я расскажу то же.

– Я должен сказать это и отцу с матерью?

– Да, и они поймут, почему вы говорите так. Госпожа Лизбета уже начинала беспокоиться, и вот почему она выгнала нас из комнаты. Вы скажете, что сокровища зарыты, но тайна их местонахождения потеряна.

– Но даже если бы действительно случилось, как мы расскажем, то ведь тетушка Марта знает, где мы спрятали богатство, и они догадаются, что она знает.

– Вы так спешили рассказать случившееся, что кажется, забыли упомянуть об ее присутствии при закапывании бочонков. Вы только что собирались назвать ее, как я уронил меч.

– Но ведь она взбиралась на испанский корабль и подожгла его, так что Рамиро и его товарищ, вероятно, видели ее.

– А я так думаю, что единственный, кто видел ее, был тот человек, которого она спровадила на тот свет, – а этот уже ничего не скажет. Вероятно, Рамиро думает, что это дело наших рук. А если бы даже он видел Марту или если узнают, что тайна известна ей, то пусть добьются ее от нее. О, кобылы умеют скакать, утки нырять, а змеи прятаться в траве. Если они сумеют поймать ветер и выведать у него его тайну, если они сумеют заставить меч «Молчание» рассказать историю той крови, которую он пил, если они смогут призвать обратно на землю замученных святых, чтобы снова начать пытать их, только тогда и не раньше они узнают от колдуньи Гаарлемского озера тайну того места, где скрыты сокровища. Не бойтесь за нее, герр Фой, могила и та не так надежна.

– Почему ты не предостерег меня раньше?

– Потому что никак не думал, что вы такой сумасшедший, – невозмутимо ответил Мартин. – Я забыл, что вы молоды; да, я забыл, что вы молоды и добры, слишком добры для времени, в которое мы живем. Вина моя. Пусть она падет на мою голову.

Фой докончил свой рассказ в гостиной уже в гораздо более сдержанном и осторожном тоне. Когда он дошел до того места, как «Ласточка» взлетела на воздух вместе со всеми испанскими солдатами, бывшими на ней, Эльза всплеснула руками, говоря:

– Ужасно! Ужасно! Подумайте об этих несчастных, отошедших таким образом в вечность.

– Но подумайте также о том, зачем они попали на «Ласточку», – мрачно перебил Дирк и затем прибавил: – Да простит меня Господь, что я не могу печалиться о судьбе, постигшей этих испанских разбойников. Хорошо сделано, Фой, прекрасно! Ну, продолжай.

– Кажется, все кончено, – кратко заключил Фой, – только два испанца уехали в лодке, и один из них, как говорит Мартин, главный шпион их, Рамиро.

– Но там, в комнате Адриана, ты как будто сказал, что вы сделали карту острова, где зарыто золото. Где она? Я ее спрячу.

– Да, я знаю, что сказал это, – отвечал Фой, – но разве я не сказал также, – продолжал он недовольным тоном, – что Мартин умудрился уронить карту в каюту «Ласточки», когда мы зажигали нити, и она взлетела на воздух вместе с судном, и теперь не осталось никакого воспоминания о месте, где зарыто богатство.