Стремясь хоть как-то повлиять на обстановку, что во многом напоминала подготовку к штурму, генерал Говоров бросил в бой авиацию, но советские самолеты уже ждали. Завязалась отчаянная борьба в воздухе, которая мало чем могла помочь гибнущим под вражескими снарядами ленинградцам.
Всю ночь, все утро и весь день, советские войска ждали наступления противника, но ничего не произошло. От массированного удара врага погибло свыше тысячи человек, и вдвое больше было ранено. Застилая улицы огнем и дымом, горели целые кварталы города, и пожарники не успевали справляться с огнем. Многие из тех, кого миновали взрывы, и осколки вражеских снарядов гибли в пламени или задыхались в их дыму.
Когда о результатах ночного обстрела доложили Жданову, он немедленно позвонил Рокоссовскому и попросил ускорить прорыв блокады.
- Поверьте, Константин Константинович, такого ещё никогда не было с момента начала блокады. Пожарные ещё не закончили свою спасательную работу, но те цифры, которыми мы сейчас располагаем, говорят, что потери среди минного населения исчисляются тысячами. Тысячами! - голос Жданова мгновенно возродил в сознании Рокоссовского образ маленькой девочки, которой он обещал прогнать немцев и сердце героя протяжно заныло.
- Я прекрасно понимаю вас, Андрей Андреевич. Боль и страдания простых ленинградцев для меня очень близки и это не просто слова, - генерал на секунду замолчал, стараясь унять чувства гнева и боли в своей груди. - Со всей ответственностью заявляю, что мы делаем все возможное, чтобы как можно скорее прорвать кольцо блокады и избавить город Ленина от угроз обстрела и бомбежки.
- Спасибо, товарищ Рокоссовский. Ваши слова лучший бальзам для ран ленинградцев, полученных от вражеских обстрелов. Я непременно сообщу им их - обрадовался Жданов и разговор закончился.
Присутствующий при этом разговоре генерал Мерецков в тайне усмехнулся, услышав обещания данные Рокоссовским Жданову. До назначенного на 5 августа Ставкой начала операции оставались считанные дни, а по общему заключению, армии фронта не были готовы к наступлению. Предстоял тяжелый разговор о переносе начала наступления и Мерецков был очень рад тому, что говорить об этом Сталину придется не ему.
Оставаясь командующим фронтом, он с ревностью смотрел на то, как представитель Ставки берет бразды подготовки в свои руки. Причем действует он исключительно по собственному усмотрению, позволяя себе вольность идти вразрез с мнением Москвы.
Для военного, быстро поднявшегося по служебной лестнице благодаря маховику репрессий и самому попавшему в их жернова, подобное поведение было немыслимо. В понятии Мерецкова, чтобы избежать нового ареста, нужно было преданно выполнять приказы сверху и в случае их отрицательного результата иметь причины, на которые можно было свалить неудачу.
Поведение Рокоссовского, пострадавшего от репрессий гораздо больше Мерецкова, откровенно пугало и раздражало комфронта. Его свободное, без малейшего признака на раболепстве общение со Ждановым, его непозволительное упрямство, граничащее с дерзостью в разговоре со Сталиным при обсуждении плана наступления, а также полное в правоте своих действий поведение в штабе фронта.
Однако больше всего, генерала поразил один небольшой, казалось малозначимый факт. Однажды, во время позднего обеда или раннего ужина, он заметил присутствие в кармане френча генерала небольшого пистолета. На вопрос Мерецкого, зачем он его постоянно носит с собой, Рокоссовский прямо и честно ответил: - Чтобы не попасть им в руки живым.
При этом интонация, с которой были произнесены эти слова, говорила, что под термином "им" генерал подразумевал как гитлеровцев, так и своих чекистов.
Подобное открытие потрясло Мерецкова и поначалу, он с радостью в душе списал все это на разговорный пафос, однако его ежедневное общение с Рокоссовским заставляли его отказаться от подобного вывода. Генерал не кривил душой и не пугался даже в разговоре с вождем, отстаивая правильность своих убеждений.
Когда Сталин позвонил в штаб фронта и спросил Рокоссовского о планах наступления, Кирилл Афанасьевич также присутствовал при этом разговоре. Чувствительная телефонная мембрана позволяла ему хорошо слышать, что говорил Сталин своему представителю. Будь он на месте Рокоссовского, на вопрос о том, сколько следует наносить ударов, он бы давно согласился с вождем, но красавец литвин был сделан из другого теста.
- Я по-прежнему считаю, товарищ Сталин, что нам следует наносить два удара. Это значительно расширит фронт прорыва обороны врага и затруднит противнику нанесения контрудара по нашим флангам.
- Вы упрямый человек, товарищ Рокоссовский, - недовольно квакнула трубка, - может вам стоит ещё раз хорошо подумать?
- В нашем положении товарищ Сталин - это непозволительная роскошь - отрезал генерал, чем привел в ужас сидящего за столом Мерецкого.
- Вы, хорошо подумали? - почти, что по слогам спросил вождь.
- Да, товарищ Сталин - немного глухим от напряжения голосом ответил ему Рокоссовский, и в разговоре возникла напряженная пауза. Мерецков был уверен, что после этого, вождь немедленно отзовет своего представителя, но этого не произошло.
- Два удара сильно ослабят наступательные способности фронта. Если вы надеетесь на то, что мы сможем дать вам дополнительное количество танков, то жестоко ошибаетесь. Все наши резервы задействованы на других направлениях! Мы не сможем дать вам Т-34 и КВ с КВ-2 - голос Сталина был недовольным, но в нем не было прежней непреклонности и безапелляционности. Вождь пытался растолковать Рокоссовскому побуждавшие его к действиям причины и это, обрадовало и одновременно огорчило генерала.
Ещё со времен обороны Москвы, он заметил за Сталиным следующую тенденцию. Чем хуже шли дела, тем мягче становился он в разговорах с военными, а когда дела шли в гору, становился требовательным к ним.
- Хорошо, товарищ Сталин, согласны получить помощь "Матильдами" и "Валентинами" - пошутил генерал, и вождь оценил его слова.
- То, что представитель Ставки шутит - это хороший признак. Но если серьезно, товарищ Рокоссовский, вы уверены, что сможете прорвать оборону врага сразу на двух направлениях, без поддержки средних и тяжелых танков? Как вы это намерены делать без откровенного шапкозакидательства?
- При помощи артиллерии, товарищ Сталин. Очень надеюсь, что сто двадцать стволов на километр помогут нам прорвать оборону врага - твердо заявил вождю Рокоссовский и в разговоре, вновь возникла пауза.
- Думаю, что если количество орудийных стволов будет увеличено до ста пятидесяти, ваша уверенность увеличиться ещё больше? - неожиданно для генерала спросил Верховный.
- Вы совершенно правы, товарищ Сталин, она ещё больше увеличиться, но при условии наличия двойного боезапаса.
- Да, вам палец в рот не клади, откусите - хмыкнула в ответ трубка. - Хорошо, мы поможем вам и артиллерией и боеприпасами, но при этом должны быть уверены, что оборона врага будет прорвана и Ленинград будет деблокирован.
- Можете не сомневаться, двойным ударом оборона врага будет прорвана. Блокада будет снята, однако для этого, в связи со сложившимися обстоятельствами, я прошу вас о переносе начала наступления на десять дней.
Слова Рокоссовского вызвали прилив удивления и непонимания у находившегося в комнате Мерецкова. Зачем, получив добро на проведение собственного плана, нужно было дергать начальство за усы, заговорив о переносе наступления! Правильнее и разумнее было бы говорить об этом потом, но Рокоссовский упрямо шел напролом. Комфронта с ужасом и неким подобием на злорадство ожидал гневной реакции Верховного, однако она не последовала.
- Я недавно говорил, со Ждановым, фашисты как с цепи сорвались. Обстреливают город так, как не обстреливали его при штурме в сентябре. Город несет большие потери в людях, товарищ Рокоссовский - казалось, что вождь пытается, пробудить в сердце собеседника жалось к попавшим в беду людям, но генерал твердо стоял на своем.
