Можно попытаться разгадать смысл леоновских метафор, но, верно, этого не стоит делать: стихотворение явно выстроено не рассудком, а некими иррациональными, еще невнятно артикулированными чувствами. Однако и здесь уже слышны определенные созвучия с будущей прозой Леонова, а именно – с описанием безрадостной монастырской жизни в романе «Соть».
Гимназия
Несмотря на революцию, гимназия, где учился Леонид, продолжала свою работу.
«Обучение было поставлено превосходно, – вспоминал Леонов много лет спустя. – До восьмого класса мы ходили в парах, волосы отращивать не разрешалось…
<…> Сама гимназия помещалась в бывшем доме князя Пожарского (его потом разрушили) <…> Требовали и добивались знаний. Приходит учитель истории Вячеслав Владимирович Смирнов. Статский советник. Тишина полная. Вызывает ученика: “Говорите о Шуйском…” Слушает ответ, не перебивая и не поправляя. Потом таким же ровным голосом: “Садитесь. Два…”».
Директором гимназии был действительный статский советник Николай Иванович Виноградов. «Лингвист в генеральском мундире», – так определил его Леонов позже.
В романе Леонова «Дорога на Океан» есть эпизодическое описание некоего директора гимназии, в котором угадывается и Николай Иванович:
«Нельзя было забыть этого большелобого надменного человека – только нимба не хватало вокруг его головы. Он носил синий диагоналевый форменный пиджак на красной генеральской подкладке и с гербовыми пуговицами. Воспитанники старших классов шутили, что, даже лаская жену, он не снимал с себя парадного мундира, чтоб не забывалась».
Господин Виноградов последовательно сдерживал вольный дух возбужденных гимназистов. Разве что портреты Государя со стен гимназии поснимали: однажды утром гимназисты пришли в школу и обнаружили огромные порыжелые квадраты на стенах – здесь был Император.
Но порядок в гимназии по-прежнему царил идеальный. Требовали все так же много, учащиеся до остервенения зубрили латынь. Однако уже в юности Леонов был усидчив, упрям и дисциплинирован, так что внешнее воздействие гимназической муштры никакого заметного влияния на него не оказывало. К тому ж и к латыни он имел последовательный, врожденный интерес.
С 1917 года Леонов дает частные уроки – кстати, тот рубль, что вручил он кухарке Брюсова, как раз уроками и был заработан.
Леонид посещает гимназический литературный кружок, состоявший из 19 человек; заходит на воскресные классы живописи – здесь выяснилось, что и к рисованию мальчик имеет дар.
Отец его, Максим Леонович, упоминает в своих доныне неопубликованных воспоминаниях: «…был в Москве у сына. Рисует великолепно. Директор гимназии обратил на него серьезное внимание».
Тут важна формулировка: «был у сына». Не у бывшей жены, заметьте; да и сын Леонид – не единственный. Но, видимо, именно с ним отец связывал самые большие свои надежды.
Вернувшись в Архангельск, Максим Леонович все никак не может справить свой юбилей: в апреле его перенесли на май, в мае снова оказалось некогда.
Летние каникулы Лёна проводит у отца.
Между тем начинавшееся в стране как безусловный праздник понемногу превращалось в лихорадку. В июле большевики берут курс на вооруженное восстание. В Архангельске об этом, естественно, никто не знает, но в том же июле на страницах «Северного утра» впервые упоминается имя Владимира Ленина.
Юбилей Максима Леоновича, спустя полгода после первоначального объявления, все-таки отмечают – как раз в ресторане «Баръ», от которого отказались поначалу. Лёна Леонов там присутствовал. Поздравляющие чествовали Максима Леоновича как второго после Спиридона Дрожжина поэта-самородка в России. Подарили ему столовые часы и «роскошный серебряный подстаканник» – так написали в газете на следующий день. Между прочим, деньги, собранные для подарка, Максим Леонович под аплодисменты собравшихся предложил передать «на образование фонда имени М.Леонова для оказания помощи престарелым деятелям печати».
Забегая вперед, скажем, что фонд создан был, но вовсе не для помощи газетчикам и журналистам.
В неспокойную осень 1917-го Леонид возвращается в Москву. Ему предстоит отучиться последний сезон в гимназии.
Он пишет работу по роману Достоевского «Идиот», проникается темой настолько, что в неврозе заболевает лихорадкой – к счастью, болезнь быстро проходит.
Той осенью неожиданно умирает гроза и надёжа Зарядья городовой Басов, словно предвещая своей смертью скорый разор и разлом этих мест.
В том же семнадцатом году, завершая своей жизнью эпоху, уходит в мир иной и дед Леон Леонович. Еще одним родным человеком на земле для Лёны Леонова становится меньше.
Незадолго до смерти собрался дед уйти в монастырь. Раздумывал даже все свои немалые накопления – 17 тысяч – передать церкви. В гости к деду то и дело ходили монахи.
Неизвестно, с натуры ли срисовал их внешний вид Леонов в «Барсуках» или позже наделил печальных гостей прототипа деда такими чертами:
«…у всех равно были замедленные, осторожные движения и вкрадчивая, журчащая речь. Иные пахли ладаном, иные – мылом, иные – смесью меди и селедки».
Так и не ушел дед в монастырь.
Большевики пришли
27 октября 1917 года «Северное утро» публикует историческую телеграмму:
«Петроградское телеграфное агентство уведомляет, что будучи занято комиссаром военно-революционного комитета <…> оно лишено возможности передавать сведения о происходящих событиях».
За два дня до этого, 25 октября по старому стилю, большевики взяли в Петрограде власть.
Москва еще держалась. Здесь скопилось множество офицеров, юнкеров из Александровского и Алексеевского училищ и школ прапорщиков – до двадцати тысяч человек.
Московская городская дума создала «Комитет общественной безопасности». Было объявлено военное положение. Власть потребовала разоружения революционных частей. На Красной площади произошло первое, с убитыми и ранеными, столкновение юнкеров и отряда революционных солдат-«двинцев».
28 октября началась всеобщая забастовка. Леонов слышал, видел многое, потом дал в «Барсуках» несколько точных штрихов, описывая те дни:
«…В ту минуту над опустелыми улицами Зарядья грохнула первая шрапнель. <…>
Зарядье казалось совсем безлюдным. Воздух над ним трещал, как сухое бревно, ломаемое буйной силой пополам. <…>
Вшивая гора стреляла, как вулкан. Отдельные всплески пушечных выстрелов соединялись между собой, как цепочкой, нечастым постукиванием пулеметов».
Стрельба шла по всему городу, тут и там возникали стихийные бои.
Большевикам, которым поначалу не хватало оружия, явно и неспроста везло: история с неясной целью подыгрывала им. Некий рабочий находит на железнодорожных путях в Сокольниках нескол ько вагонов, в которых оказалось… 40 тысяч винтовок. Хитрая на выдумки голь с ходу создает «бронепоезда» из грузовых вагонов, обложенных листами железа и мешками с песком. В Москву прибывают подкрепления из Владимира, Иваново-Вознесенска, Шуи, Твери, Коврова.
2 ноября «Комитет общественной безопасности» капитулирует. Ранним утром 3 ноября большевики вступают в Кремль.
…Гимназия, где учится Леонов, по-прежнему открыта. И живет своей, даже не вчерашней, а позавчерашней уже жизнью.
В феврале 1918 года Леонид и Наум Белинкий делают на гектографе гимназический журнал «Девятнадцать». Помимо сочинений других 18 гимназистов, там опубликованы стихи Леонова и один из первых его прозаических опытов – сказка «Царь и Афоня»: о крестьянине, который, как водится, пленил царскую дочь красотой и игрой на гуслях, а царя – сообразительностью.
В предисловии к журналу сообщается, что на одном из собраний кружка Леонов читал свою прозу: пять своеобразных текстов, в числе которых оригинальное повествование «Мир», где «земная наша жизнь изображается как вечная пляска поколений».
