(рассказ)

Ведьма склонилась над спящей царевной, приподняла ей веки, пощупала запястья, приложила ухо к груди...

Девушка, опоённая зельем, облачённая в мягкую льняную рубашку с кружевами, едва слышно вздохнула, приподняла брови, будто пытаясь открыть глаза. Босые ножки с бледными пятками неловко торчали с короткого топчана.

Баба опрятно поправила, выбившуюся из-под богатого платка прядь волос, разложила на полке колдовские травы и амулеты, отмахнула от себя ароматные пары от котла...

В щель приоткрытой двери глянула новая царица, заменившая, постриженную в монахини, мать девушки.

Ведьма шикнула на неё, плюнула!

Та шарахнулась в сторону!

Но, через минуту, сглотнув пересохшим от страха горлом, вновь прильнула к двери.

- «...Жутью ночною от века до века,

в Дебрянских дебрях пугай человека!

Силы ночные, услышьте меня!

Пусть ни рассвета, ни белого дня

ей не откроет ни млад и ни стар...

Если не явится пьяный гусляр!

Если он скажет три поганых слова,

а в-четвертых, произнесёт: «Лепота!»;

ударится головой о три дерева: сосну, елку и берёзу,

а в-четвёртых - пнёт трухлявый пень с мухоморами;

перекувыркнётся три раза с гуслями,

а в-четвертых - сядет на бережок;

три раза прокричит домашней скотиной,

а потом заиграет на гуслях и запоёт про любовь.

Только тогда царевна вернётся в свой облик...»

Гринька брёл по лесу ко Святому озеру. За спиной затихли голоса и бренчание гитар. Слёт клубов самодеятельной песни расположился, как всегда, лагерем на берегу реки, у лесной сторожки.

За ночь он наорался у костров, напился и снова протрезвел. А к утру, ребята пригласили его искупаться в Святом озере и опохмелиться холодным пивом, которое они утопили на берегу озера ещё с вечера. Он «слегка» притормозил у костра - допевал свою песню, потом еще одну, потом ещё... а друзья ушли вперёд.

Пока пробирался, решил спрямить - дорогу он знал, как свои пять пальцев. Но в темноте чуть не сшиб башкой три дерева! Три раза со смаком выругался и вдруг, замер: перед ним раскинулось, укрытое туманом озеро, окружённое лесом. Над деревьями намечался рассвет, и туман над озером один сиял белым молочным светом.

Он почувствовал себя ребёнком, заглянувшим в огромную чашу с молоком. Вообразив, что кто-то из ребят уже заприметил его, картинно поднял руки над головой и произнёс: «Лепота!» Ему казалось, что это старинное слово более точно выражает его нечаянный восторг. Не отрывая глаз от красот озера, шагнул вперёд, споткнулся о трухлявый пень с поганками, попытался удержать равновесие, прижимая к себе свою драгоценность - двенадцати - струнную гитару... Но берег, в темноте коварно приготовил ему резко уходящий вниз склон.

Три раза кувыркнувшись, скатился по склону, как циркач, и, на удивление мягко, без потерь и травм, приземлился на прибрежный песок.

- Хо-хо! - хохотнул он, пьяно удивляясь своей неожиданной ловкости.

Желая привлечь внимание парней и одновременно отпраздновать свою удачу, замяукал во всё горло, гулко бухая басом, залаял и, наконец, блаженно закукарекал, нарушив таинство тишины лесного утра. Не услышав отклика, ударил по струнам и заорал: «Я люблю тебя жизнь и надеюсь, что это взаимно!..»

Тут что-то со страшной силой обрушилось ему на голову! Он взвыл, распахнул горластую пасть для трёхэтажного мата и вдруг, поперхнулся...

Рядом с ним на берег свалилась большеглазая, растерянная девчонка.

Гринька с удивлением оглядел её длинное, все в кружевах платье, длинные, распущенные по спине волосы.

- Откуда такая Ундина свалилась на мою голову, притом в прямом и переносном смыслах одновременно? - галантно дохнул он на неё трехдневным перегаром.

Девчонка, открыв рот, смотрела на него и моргала.

«Еще одна дура попёрлась за романтикой!» - с внезапной злостью подумал он.

- Наверно, как и я, о пень спотыкнулась?

- Ты меня видишь?! - испуганным шёпотом спросила «Ундина».

- Ну, не слепой же!

- И не боишься, не убегаешь?!

- Я что, похож на тех, кто бегает от хорошеньких девушек? - засмеялся Гринька.

- Хорошеньких?! - взвизгнула она и бросилась к озеру.

На тёмной глади, завуалированной туманом, почти ничего не отражалось, только девичий силуэт. Но она, неверяще, протянула руки к озёрной глади и заплакала.

- Ты чего это? - изумился гитарист, - обидел кто-то? И чего ты в бальном платье в лес попёрлась? В лес надо по-спортивному. А на ночь, потеплей куртку прихватить... - растерянно бормотал он: «Ну, точно, под кустик кто-то затащил дуру расфуфыренную! У неё же на лбу написано - Ундина!»

- Красота какая... Рассвет... Солнышко встаёт... - рыдала та.

- А-а, так ты из-за красоты? - облегчённо вздохнул он, - да, красота здесь, прямо волшебная. Я и то вон, чуть шею не сломал - залюбовался. А я сюда не первый год приезжаю...

Девушка окунула руки по локоть в воду и, рассмеявшись, ныряя головой в воду, как утка, стала плескаться, мешая смех с рыданиями:

- Живая!.. На самом деле живу!..

Гринька поморщился: «Ну, точно! Совсем от сентиментальности охренела! Такую, можно голыми руками брать.

Две-три песенки, соответственно настроению и - не трепыхнётся!»

Осторожно заворачивая и направляя девушку в сторону, где он предполагал мостки, повел свою неожиданную находку к ребятам.

Леха разжигал костер, остальные собирали хворост.

- Ну, Гриня, ты в своём репертуаре! Где такую царевну поймал? Везёт же тебе, уроду!

Этот сволочь тебя не обидел, случаем? - глянув на заплаканное лицо девушки, спросил Леха.

- Нет, это я его ударила нечаянно, - поспешила заверить незнакомка.

- Это когда?

- После того, как он прокукарекал и песню запел...

- И здорово ты его?.. - заинтересованно допрашивал Лешка.

- Да. Сильно.

- Ну, ты молодец! Завидую! - восхитился тот, - я сам мечтал ему покрепче врезать, когда он такую благодать испохабил, паскуда!

- Это я не сумел восторга сдержать! - виновато хмыкнул Гришка.

Утренний туман пробирал холодом, трезвил до звона мозги. Глянув на девушку, в чересчур легком платье, с босыми ногами, поёжился. По-хозяйски кинул на плечи девушки свою ветровку, покосился на ребят, пусть видят - он с нею первый пришёл. Снял и велел ей надеть на себя его кеды, согреть ноги.

Она послушалась, но, почему-то сначала обнюхала куртку, потом кроссовки. «Чем они могут пахнуть, кроме пота и табака?» - недоумевал он. Обмахнула, запачканные влажным песком ступни, вставила в чересчур просторную обувь, разглядывая шнуровку на кедах, затянула.

Гриня, красуясь, разделся до плавок, поводя тощими лопатками, развёл руки в стороны, как коряга обрубки корней, и с плеском нырнул в озеро. Вода была необычайно прозрачной, он был виден в ней весь, как в зеркале, бултыхающий ногами, раскоряченный, как лягушонок. Не понимая, насколько он смешон и жалок, красовался перед девушкой: то сделает несколько гребков сажёнками, то нырнёт в воду.

А она и не смотрела в его сторону. Смущённо отвела взгляд, когда он еще начал раздеваться, потом старательно глядела в огонь костра на берегу. Иногда взгляд её поднимался к вершинам деревьев, к разгоравшемуся рассвету. И глаза её были как смешанный крик восторга и тоски.

К костру подошёл Валера с топориком и бросил охапку поленьев из сухостоя. Ребята собрались у костра и, искоса поглядывая на странную девушку, заварили чай с листьями смородины. Подали ей кружку со сладким чаем, пододвинули бутерброды.

Девушка обнюхивала пищу и пробовала обычные бутерброды с колбасой, как заграничный деликатес.

- Ты брянская? - спросил Валера.

- Нет... - девушка замешкалась, - ...когда-то давно я жила на Москве.

- А сейчас, где живёшь?

-...Не знаю.