Во время встречи с Гаем в лесной хижине Эйлан узнала много нового и решила, что Арданос прав, – учитывая сложившуюся в стране обстановку. Направляемый мудрой рукой, Оракул может стать могущественным орудием для достижения мира в Британии. Пока Арданос занимает пост архидруида и проводит разумную политику, возможно, их деяния не такой уж великий грех. Но если Эйлан не намерена быть просто слепым орудием в руках Арданоса, она должна понимать, что происходит в мире, лежащем за стенами обители. Вообще-то влияние Верховной Жрицы Вернеметона отнюдь не ограничивалось провозглашением предсказаний. Зная теперь, к чему стремится архидруид, Эйлан обязана была решать, помогать ему или нет и до какой степени.
Эйлан была уверена, что во время испытаний она говорила не от имени своего «я», затерявшегося где-то в глубине сознания; ее устами вещал нений дух. Но ведь никто из смертных не в состоянии нести в себе могущество Богини. Небесный дух, вселяясь в телесную оболочку, становится не только осязаемым для человека, он также перенимает определенные недостатки этого тела; ему приходится выражать себя через материю, которой он овладел.
«Великая Богиня, помоги мне! – кричала душа Эйлан. – Если Ты – не обман моих чувств, если Ты и впрямь существуешь, Владычица, научи, как исполнить Твою волю!»
Арданос закончил читать заклинания, но тишина, нависшая над толпой, которая замерла в ожидании чуда, все сильнее и сильнее давила на нее. В костры бросили священные травы, и, как только вверх взметнулись клубы дыма, Эйлан почувствовала, что все ее существо заполняет некая могучая сила.
«Владычица, я отдаюсь на милость Твою». Вздохнув, Эйлан расслабилась, перестав контролировать свое сознание, и тут же с радостным восторгом ощутила, будто погрузилась в чьи-то нежные объятия. И тем не менее она знала, что сидит на табурете прямо, и Та, чей дух вселился сейчас в ее тело, улыбается Арданосу ослепительной улыбкой.
«Дедушка, – шептала про себя Эйлан, – будь осторожен! Неужели ты не видишь, Кто перед тобой?» Но Арданос, повернувшись к толпе, стал призывать Великую Богиню; собравшиеся хором вторили ему. Эйлан поняла, что архидруид ни о чем не догадывается. Тогда она, отключившись от того, что происходило вокруг, обратилась к силам, заполнившим ее существо: «Великая Богиня, прояви милосердие! – молила ее душа. – Он старается для людей. Надели его мудростью, подскажи верный путь – ради нас всех!»
И Эйлан показалось, что тишину ее убежища нарушил чей-то голос:
«Дочь моя, я радею о всех детях своих, дате когда они ссорятся. Так было во все времена, не только теперь, в пору твоей жизни. Мой свет, возможно, кажется вам ночью; ваша зима – начало Моей весны. Готова ли ты поверить в это во имя грядущего блага?»
«Я верю, только не оставляй меня, ведь Ты – все, что я имею», – ответила Эйлан и вновь услышала тот же голос:
«Как же Я могу покинуть тебя? Разве ты не знаешь, что Я люблю тебя так же сильно, как ты любишь свое дитя?»
Эйлан ощутила, как Владычица окутывает ее своей любовью, и погрузилась в нее, словно в объятия матери. Арданос задавал вопросы, но его голос доносился откуда-то издалека. Эйлан вспомнила его наставления, но сейчас они не имели значения – она получила откровения богов. Эйлан сознавала, что произносит в ответ, и на этот раз говорила на языке британцев, и все же устами ее вещала какая-то незнакомая Эйлан.
Ее спрашивали и спрашивали – она потеряла счет времени. Вернее, время как бы остановилось. Но, услышав свое имя, Эйлан поняла, что возвращается в реальный мир. Она застонала, пытаясь отвернуться от этого мира. Зачем ей возвращаться? Ее чем-то обмахивали, холодный воздух коснулся чела, на лицо и руки упали капли воды. Это было реальное ощущение, и она не могла сопротивляться. Ее опять втащили в собственную телесную оболочку.
Она вздрогнула, прерывисто вздохнула – и вновь стала прежней Эйлан. Широко раскрыв глаза, она с изумлением смотрела на стоявших вокруг людей. Они взирали на нее с благоговением.
Арданос обращался к собравшимся с прощальной речью, наставляя их жить в мире и согласии. Он удовлетворенно улыбался, и Эйлан его улыбка показалась несколько самодовольной.
«Он ничего не понял, – подумала она. – Он считает, что я исполнила его волю…» Раз архидруид не видит могущества Великой Богини, которой, по его словам, он служит, она не станет раскрывать ему глаза. Она может лишь верить: Владычица знает, что делает, и не оставит их своей милостью.
Первые месяцы после свадьбы Гай провел в упорной борьбе с самим собой, пытаясь избавиться от чувства, что их с Юлией брак основан на лжи. Он подозревал, что Юлии просто нравится быть замужем, но она вовсе не очарована своим супругом. Однако его юная жена всегда была весела и нежна с ним, и, поскольку Гай старался относиться к ней с вниманием и заботой, она, по-видимому, была удовлетворена его обществом. Гаю оставалось только благодарить богов за то, что по своей наивности или просто из-за неспособности испытывать глубокие чувства Юлия даже не догадывалась, что отношения между мужчиной и женщиной – это нечто неизмеримо большее.
Лициний считал, что молодожены первый год после свадьбы должны обязательно жить вместе, поэтому он устроил Гая на должность эдила[15], ведающего правительственными зданиями Лондиния. Для продвижения по служебной лестнице Гаю нужно было приобрести опыт государственной службы. Поначалу Гай стал возражать, говорил, что никогда не занимался подобной работой; ему казалось, что тесть подыскал для него должность эдила только для того, чтобы Юлия не уезжала из отчего дома и продолжала вести хозяйство. У Гая был целый штат сотрудников из рабов и вольноотпущенников, и они прекрасно справлялись со своими обязанностями, но для урегулирования вопросов с государственными чиновниками нужен был человек с высоким общественным положением, каковая роль и отводилась Гаю. Детство его прошло в лагере легионеров; ему нередко доводилось наблюдать, как отец решает проблемы повседневной жизни большой крепости. Как выяснилось, это стало для него неплохой школой, и Гай вскоре понял, что вполне справляется со своей новой работой.
– Радуйся, юноша, что у вас с Юлией пока есть возможность пожить вместе, – говаривал Лициний, похлопывая его по плечу. – В будущем вам часто придется разлучаться, особенно если тебя откомандируют в Данию или еще в какое-нибудь место на дальних границах империи. – Они оба знали: чтобы добиться высоких постов, нужно послужить в самых разных уголках империи; должности прокуратора, префекта лагеря и другие посты в провинциях, на которых люди бессменно служили по многу лет, доставались чиновникам в качестве награды лишь в конце карьеры.
В жизни Гая наступал решающий период. Для молодого человека это были самые ответственные годы: от того, как он зарекомендует себя, какие заведет связи, зависело его дальнейшее продвижение по службе. Скоро Гаю необходимо будет отправиться на некоторое время в Рим, и ему почему-то очень хотелось съездить туда. А пока он добросовестно старался понять, как работает государственный механизм в Лондинии, который становился очень похожим на столицу империи.
Недели, месяцы летели быстро, гораздо быстрее, чем он ожидал. Прошел год. Время от времени из Рима поступали тревожные известия. Император, и прежде обладавший огромной властью, приказал, чтобы его избрали консулом на десятилетний срок и пожизненным цензором. Патриции угрюмо рассуждали о том, что он хочет подчинить себе сенат, но действий никаких не предпринимали, так как военных император вполне устраивал: недавно он на треть повысил им жалованье. Будучи офицером, Гай, разумеется, не имел возражений против такого шага со стороны императора, но он понимал, к чему стремится Домициан. Он еще более, чем его предшественники, был склонен рассматривать демократические институты Рима, которых и так уже оставалось немного, как устаревшие; и конечно же, они мешали ему.
