На исходе двенадцатых суток, когда Андрей Дмитриевич уже начал колебаться, стоит ли продолжать поиски, потому что, борясь с колоссальным притяжением «зоны неприступности», «Малахит» расходовал очень много горючего, радиолокационные приборы отметили границу между твёрдыми частицами зоны и областью светящихся газов. В квадрате Альфа-217 Андрей Дмитриевич дал приказ бросить «Малахит» на прорыв. Тогда-то он и отправил Икара в свою каюту, приказав ему принять снотворную таблетку.

Соколов и Бахтин ушли в отсек главного двигателя. Несмотря на показания приборов, свидетельствующие, что обшивка «Малахита» должна выдержать температуру газов, а двигатели - преодолеть силу притяжения, члены экипажа понимали, что борьба будет тяжёлой и напряжённой.

Но иного выхода не было.

…Андрей Дмитриевич вспомнил, как «Малахит» вошёл в «зону неприступности».

Могучий светящийся поток потряс корпус корабля. Стрелки приборов, отмечающие вибрацию, поползли вверх. Но металл выстоял. Андрей Дмитриевич включил все холодильные установки, чтобы сбить быстро поднимающуюся температуру, и это удалось ему, хотя иногда жара в рубке достигала 50-60 градусов.

Их было четверо на «Малахите», и корабль, развив большую скорость, менее чем за 15 часов прорвался сквозь «зону неприступности». Взрыв произошёл, когда звездолёт уже выходил на свободный космический простор и начал набирать скорость. Очевидно, колоссальная температура газа вызвала перегрев отражателей главного двигателя, изменила атомную структуру металла. Отражатели начали оплавляться, мгновенно, заменить их запасными механические роботы почему-то не смогли. Колоссальная, энергия, не подчиняясь уже регуляторам, вырвалась на свободу. Чем можно было иначе объяснить взрыв двигателей и, по-видимому, смерть Бахтина и Соколова, Ожегов не знал.

…На панели, привлекая внимание Андрея Дмитриевича, тревожно защёлкал прибор, контролирующий запасы энергии в аварийных батареях. Командир равнодушно посмотрел на него. Тридцать пять суток… Так он и думал. Ещё тридцать пять суток аварийные батареи будут питать, энергией уцелевшие приборы, подавать воздух, поддерживать, температуру в рубке. А затем, если корабль не попадёт в метеоритный поток и не погибнет, на пультах погаснут разноцветные лампочки, и леденящий холод начнёт просачиваться через: его обшивку.

Смерть… Андрей Дмитриевич; решительно встал с кресла. Нет, о смерти думать рано. Тридцать, пять суток… Это ведь очень, много времени. Командиру не раз приходилось бывать в авариях, когда счёт шёл не на сутки, а на минуты и даже секунды, и когда только неукротимая жажда жить помогала ему одержать победу. А сейчас он должен добиться победы любой ценой, чтобы спасти Икара.

Прежде всего надо было осмотреть останки корабля. Неслышно ступая по мягкому, ворсистому ковру, затягивавшему пол рубки, Андрей Дмитриевич подошёл к креслу, в котором задумчиво сидел Икар, и осторожно положил ему на плеча руку.

- Нам надо поговорить, сынок, - негромко сказал он.

Икар резко поднял голову.

Ожегов с затаённой нежностью посмотрел на сына. Вот уже пять с лишним лет Икар делил с ним радости и трудности жизни астролётчика, и только сейчас он мучительно пожалел о том, что взял сына в это опасное путешествие. А был ли другой выход? Ожегов отрицательно покачал головой: нет, не было.

Конечно, малышу лучше было бы оставаться на Земле, такой родной и уютной, знакомой до каждого ручейка, до каждого кустика и камешка, учиться в школе вместе со своими сверстниками и, только достигнув физической и духовной зрелости, вступить на тропу покорителей межзвёздных просторов. Но с тех пор как, предотвратив взрыв атомного реактора и спасая сотни людей, погибла его; мать, Икар ни одного дня не мог прожить без отца. Ему шёл тогда седьмой год.

Когда Андрей Дмитриевич в первый раз после смерти жены оставил сына у бабушки и улетел с обычным грузовым рейсом на Луну, мальчик так тяжело заболел, что врачи посоветовали Ожегову сменить профессию и не разлучаться с сыном, потому что это может привести к очень тяжёлым последствиям. Сменить профессию он не мог, он был астролётчиком, жизнью его, воздухом его были космические корабли. Не прислушаться к предупреждению врачей он тоже не мог - Андрей Дмитриевич очень любил своего сына.

В это время в ангарах Лунного космодрома полным ходом шли работы по сборке «Малахита»! И Ожегов решил взять Икара с собой.

Разве мог он расстаться с мальчиком, собираясь в экспедицию на Сирасколию?! Ведь «Малахит» улетал в Вечность. В лучшем случае к моменту его возвращения на Земле должно было пройти двести лет. Любая задержка в пути удлиняла этот срок.

Отправившись в этот полёт, члены экипажа звездолёта навсегда прощались со всеми - родными, близкими, друзьями. Прощались, чтобы уже больше никогда не встретиться. За двести лет на Земле должно было вырасти совершенно новое поколение.

Конечно, их будут ждать, о них будут помнить. Конечно, их окружат любовью и почётом, этих пришельцев из глубин двух веков. Но всё равно они будут чужими среди чужих, одинокими в любой толпе, ушедшими далеко вперёд и одновременно безнадёжно отставшими. И они обрекают себя на это одиночество, не страшась его, во имя великой цели.

К тяжести невозместимой утраты Ожегов не мог прибавить ещё одну. Вернуться на Землю здоровым пятидесятисемилетним мужчиной, когда твой сын, твой маленький мальчик с голубыми, словно озёра, глазами и смешным хохолком на макушке, умер стопятидесятилетним или двухсотлетним стариком, - об этом он даже подумать не мог.

У Бахтина и Соколова не было детей. Они были молодыми двадцатипятилетними парнями, посвятившими свои жизни суровой и нелёгкой работе астролётчиков. У каждого из них на Земле оставались отцы, матери, братья, сёстры. У Ожегова, кроме Икара, не было никого.

И Ожегов обратился в Совет Покорения Космоса с просьбой разрешить ему включить Икара в состав команды звездолёта. Сборка «Малахита» должна была ещё продолжаться около года. Андрей Дмитриевич знал, что за эти годы он сможет многому научить мальчика, подготовить его к предстоящему полёту.

Совет Покорения Космоса, учитывая выдающиеся заслуги Ожегова, разрешил ему в порядке исключения взять сына с собой.

После пятимесячной тренировки Андрей Дмитриевич привёз Икара в лунную колонию, а вскоре взял его в первый рейс «Земля - Марс».

Когда-то Икара звали просто Игорем. Новое имя ему дали астролётчики - друзья отца в память об отважном сыне легендарного Дедала, устремившемся к Солнцу. Сперва Игоря назвали Икаром шутя, а потом привыкли. Все, даже отец.

Андрей Дмитриевич в душе гордился сыном. Икар рос смелым, не по возрасту смышлёным парнишкой. Окружённый сложнейшими механизмами и приборами, он пытливо присматривался к ним, незаметно усваивая основы науки звездоплавания. Астронавты, тосковавшие по своим семьям, по своим детям, которых они не видели годами, отцовской любовью полюбили мальчика и, как могли, опекали его, готовили к трудной, но героической профессии.

Когда на стапелях космодрома заканчивалась сборка «Малахита», части которого на Луну доставляли грузовые ракеты, Икар в лёгком скафандре облазил на нём все закоулки. Сборщики шутили, что мальчик радуется предстоящему путешествию больше, чем все остальные члены экипажа, вместе взятые.

Со времени старта «Малахита» прошло около пяти лет. Глядя на сына, Ожегов с мягкой улыбкой подумал о том, как он подрос и возмужал. Он ласково взял руки Икара в свои ладони.

- Сейчас мы выйдем и осмотрим останки «Малахита», - сказал Андрей Дмитриевич. - Раньше это сделать было нельзя - дозиметры отмечали, что мы, как хвост, тянем за собой жёсткие излучения, возникшие от взрыва двигателей и запаса горючего. Наши скафандры их не выдержали бы. Сейчас радиация ослабла. Одевайся! Когда вернёмся, подумаем, что делать дальше.