Рыбак ошалело кивнул, лодка побежала быстрее, оставляя ясно видимый светящийся след за кормой.

— А это… — Никодес хотел было сказать, что с таким следом вся маскировка псу под хвост, но погодник отмахнулся:

— Ерунда, господин офицер. Мы — рыба, всего лишь крупная рыба.

Никогда ещё Никодес фор Виттенц не чувствовал себя настолько бесполезным. Похоже, он и впрямь лишний в этой вылазке. Маги негромко обменивались непонятными наблюдениями, замечаниями и выводами, Матти правил лодкой, ловко выполняя их команды, и только бравому горному стрелку нечего было делать. Разве что пялиться в стену тумана, которая с каждой минутой приближалась, становилась все плотнее и казалась все опаснее.

Будь они в горах, Никодес прислушался бы к нараставшему с каждым ударом сердца ощущению опасности — горы не шутят и не терпят беспечных. Но в море он был чужаком. Если молчит рыбак, да ещё и прозванный Везунчиком, не сухопутному офицеру поднимать панику.

Когда туман закрыл полнеба, погодник тихо сказал:

— Стоп.

— Не нравится мне… — начал менталист, но что именно не нравится, объяснить не успел. Туман вспух, выстрелил толстыми щупальцами, погодник, выкрикнув что-то невнятное, взмахнул рукой, а дальше Никодес вовсе перестал понимать, что происходит. Беспорядочные порывы ветра то рассеивали туманные жгуты, то собирали их вместе, море вроде бы оставалось спокойным, но лодку швыряло, словно в шторм, маги, перебрасываясь короткими фразами, вовсю творили колдовство, но защищало ли оно или оставалось бесполезным?

Через борт ударила волна, замерший было рыбак отмер, выхватил откуда-то мятое, сплющенное с одного краю ведро и сунул в руки Никодесу:

— Вычерпывай, твою налево, господин офицер! Мы уходим! Эй, слышите!

— Слышим, не паникуй, — меланхолично отозвался менталист. — Коллега, поймайте ему ветер. И впрямь, незачем здесь больше задерживаться.

— Ветра сейчас будет предостаточно, — буркнул погодник. — Поддерживайте щит, коллега, с меня скорость и направление.

Эти неторопливо-спокойные, вежливые, словно в университетской аудитории «коллега» составляли столь разительный контраст обстановке, что Никодеса так и подмывало обложить обоих магов категорически некультурными, сугубо армейскими выражениями. Вот только дыхание приходилось беречь: борта захлёстывало, свежий ночной воздух превратился в липкую, забивающую ноздри, рот и горло взвесь из тумана и солёной воды. А когда Никодес увидел, какая жуть надвигается на лодку с кормы, он тихо порадовался, что вода на дне лодки и ведро в руках не оставляют времени паниковать.

Кажется, в южных морях такое называют «торнадо»… Стена воды и тумана соединяла небо и морскую гладь, то распадаясь на десятки тонких, извивающихся хоботов, то сливаясь в широкий фронт, то угрожая призрачными мордами морских чудовищ. А самое ужасное, что на этих призрачных мордах потусторонним огнём горели глаза — десятки, сотни злых, голодных глаз. С пугающей ясностью Никодес опознал те самые глубинные огни, которые притягивали его взгляд в пути. Тогда, в спокойном море, они не казались угрожающими, но все равно тревожили. Теперь же капитан Никодес фор Виттенц, самый отчаянный храбрец в полку горных стрелков, первый в рискованных вылазках и безнадёжных атаках, вспомнил, как ребёнком боялся темноты и буки под кроватью, и вновь почувствовал себя малышом-Нико, мечтающим влезть к нянюшке на ручки и спрятаться там от всякого зла.

Нет, ну его, это море! Не для людей оно. В горах понятней.

Рыбак беспрерывно стучал зубами, но ветер ловил исправно и лодку удерживал в равновесии, а большего от него и не требовалось. По-настоящему их жизни держал сейчас в руках погодник, и Никодесу впервые в жизни было стыдно за то, как пренебрежительно он прежде относился к этой категории магов. «Вспомогательные силы»! Похоже, это они, много о себе мнящие офицеры с его высочеством во главе, попросту не умели использовать весь потенциал этих «вспомогательных».

— Держитесь, — напряжение в голосе мага можно было, кажется, потрогать руками — и оно ощутилось бы как острое лезвие клинка из самой лучшей стали. Совсем рядом клацнули призрачные зубы очередного чудовища. Лодка взмыла вверх, к звёздам, сквозь туман похожим на тусклые болотные огоньки. — Держитесь, — повторил маг, — не делайте резких движений. Чтобы уйти, приходится рискнуть.

Никодес замер. Осторожно, вытянув шею, заглянул за борт и тут же зажмурился. Море было внизу, так далеко внизу, что его поверхность казалась твёрдой, отлитой из чёрного стекла.

— Что это? — сиплым шёпотом спросил он. — Как это мы?..

— На гребне волны, — так же тихо ответил менталист. — Не бойтесь, это ненадолго. Или мы опустимся, или…

«Или разобьёмся», — понял Никодес. Отчётливо, как будто это уже происходит, представилось, как лодка опрокидывается и летит носом вниз, а сверху валится на неё волна, весом и мощью наверняка сравнимая с горным обвалом.

Шум моря, плеск волн о борта, шорох ветра — все живые, обычные звуки тоже словно остались там, внизу, и на мир опустилась абсолютная тишина, глубокая, как пропасть под днищем лодки, как морская пучина. Никодес невольно затаил дыхание, словно даже резкий вздох мог поколебать шаткое равновесие.

Если бы не слишком частые удары сердца, он решил бы, что время замерло. Тянуло оглянуться, и от этого желания продирало жутью, как в детстве, когда нянюшка рассказывала им с братьями страшные истории о ночных тварях, лесных духах и путниках, сошедших с тропы там, где нельзя было. Нарушивших непременное условие: «Ступай себе вперёд, да не оглядывайся». Никодес зажмурился крепче, и тут лодка клюнула носом и заскользила вниз — все быстрей и быстрей, как зимние сани с горы. Захватило дух, тонко и зло засвистел ветер. Глаза открылись сами, но Никодес никак не мог понять, осознать, что именно он видит. Пена, сверкающая серебром, мерцающая голубоватым призрачным огнём, много пены — впереди, у бортов, и много брызг, ярких, как будто не в ночной тьме, а под солнцем. Гул — как рокот прибоя, только громче, настолько громкий, что пробирает до самых костей. Чёрная неровная долина из стекла далеко внизу: «Море», — напомнил себе Никодес, и в это мгновение увидел там, в море, далеко впереди, серую тень парусов. Цепочка кораблей — десять или даже больше, он не мог сейчас считать. Эскадра, вот только чья?

А в следующий миг понимание нагнало его и накрыло, как та самая волна, на гребне которой они все ещё каким-то чудом держались. Волна. Она опускалась, сворачиваясь, закручиваясь и пожирая сама себя, в шапке пены, как штормовые валы у берегов. Сходила на нет. Бережно, насколько это возможно для разъярённой стихии, опускала их туда, вниз, к морю…

Реннара разбудил сигнал тревоги. А может, сначала он проснулся, а уже потом в уши ворвались резкое гудение боцманской дудки, топот ног по палубе и хлопанье парусов? Где-то на самой грани слышимости, далеко и в то же время настолько близко, что пробирало ознобным ужасом до самых костей, чудился низкий, рокочущий гул — похоже, именно он заставил подскочить в постели, обливаясь ледяным потом.

Вслепую натянув штаны, Реннар выскочил на палубу и замер, в одно мгновение охватив взглядом столпившихся у борта людей — всех, очевидно, кто не был занят с парусами, — и то, на что они все смотрели. Невероятное, невозможное.

Горизонт исчез. Там, где лишь россыпь ярких южных звёзд должна была бы выдавать взгляду границу моря и неба, не было ни неба, ни звёзд, ни бесконечной водной глади. Там стояла стена — так показалось Реннару в первый миг, но тут же, отчего-то напомнив хлёсткие отцовские оплеухи в раннем отрочестве, в голове взорвалось: не стена, нет. Волна! Исполинская волна в шапке серебряной пены, в мерцании голубого призрачного огня, катилась к ним, как накатываются на берег штормовые валы, закручиваясь в улитку и пожирая сама себя, с рокотом, от которого ныли зубы, позорно дрожало в животе и ноги отказывались держать.