Алексей Басманов усмехнулся и кивнул опричникам на бревно, что лежало вдоль помоста. Опричники подняли бревно и просунули Колычеву между связанных ног. Тяжесть бревна начала распрямлять Ивана. Руки его, выворачиваясь, захрустели в плечах.

— Признаёшь воровство Филиппки? — спросил Басманов-старший, глядя на искажённое лицо Колычева.

— Н-не вор-р-р!.. — захрипел Колычев.

Филиппа колотило. Сердце его билось так, что могло выломать рёбра, как дыба выламывала Ивану плечи.

Алексей Басманов наступил на бревно, что растягивало Колычева своей тяжестью, и надавил сильнее.

— А сейчас? — спросил Басманов.

Руки Ивана вывернулись ещё круче.

— Ваня, признай! — крикнул Филипп.

— Не вор-р! — упрямо хрипел Колычев.

Иоанн в своём кресле весь подался вперёд, стиснув подлокотники. Глаза государя горели страстным увлечением соперничества.

Алексей Басманов ногой давил на бревно.

С треском хрящей кости Колычева выходили из суставов, вздувая на спине горбы лопаток.

— Ну так как? — напомнил Басманов.

— Ванюша! — снова крикнул Филипп, хватаясь за петлю на горле.

— Не вор-р!.. — задыхаясь от боли, хрипел Колычев. — Господи, дядя, мука какая!.. Говорил я тебе!.. Настенька!..

Колычев задрал лицо к небу, к московским галкам, кружившим над виселицей, и закричал молитву, запинаясь, как только что запинался Басманов, читая приговор:

— Живый!.. В помощи Вышняго!.. Не убоишися!.. От страха нощнаго!.. От стрелы!.. Летящия во дни!.. От беса полуденнаго!..

Филипп слышал эти слова — и они вдруг начали раскрывать его сжавшуюся душу, как цветок, по лепестку. Воздаст Господь или не воздаст — не важно. Смерть уничтожается не Господом, а верой человеческой. В вечной радости Господь встречает уже бессмертных.

Руки Ивана вывернулись до предела. Иван обвис.

И вдруг верёвка лопнула. Трое опричников, что держали её, повалились друг на друга. Бревно, что растягивало Ивана, грохнулось на доски помоста. Иван Колычев упал на бревно ничком.

Алексей Басманов поверх площади быстро глянул на государя.

Государь в досаде откинулся на спинку кресла и плюнул.

Басманов опустился на одно колено, выдернул из-за пояса топор, умело и нешироко размахнулся и отрубил Колычеву голову.

Поднявшись, он небрежно бросил Филиппу отсечённую голову. Голова с глухим стуком покатилась по доскам под ноги митрополита.

Филипп наклонился и поднял голову Колычева. Федька Басманов от растерянности даже выронил верёвку.

Толпа смотрела на владыку.

Филипп держал голову Колычева в ладонях — лицом к своему лицу. Кровь из головы капала на помост. Глаза ещё бегали за опущенными веками, а губы прыгали, будто что-то договаривали.

— Твои уста не солгали, и мои не солгут, — потрясённо поклялся Филипп и поцеловал голову Колычева в дрожащие тёплые губы.

Алексей Басманов вновь вопросительно посмотрел на Иоанна, показал окровавленный топор и кивнул на Филиппа.

Но Иоанн уже поднимался с кресла — устало и разочарованно. Он только бессильно махнул рукой и, сгорбившись, пошёл с паперти, не оборачиваясь.

Третий день в библиотеке Опричного дворца государь вёл то ли пир, то ли спор, то ли языческое радение. Библиотеку заставили столами, но их никто не прибирал. Высились стопами и валялись врассыпную тарелки и блюда, горшки и кувшины, кубки и чары. Блестели грязные ножи, вилки и ложки. На столах и на полу сохло пролитое вино и плесневели брошенные объедки. На шандалах наросли бороды расплавленного воска. Раскрытые книги с драгоценными рисунками заляпали жирными пальцами.

Расстрига Вассиан приник к пьяному Иоанну и шептал ему в ухо:

— Всё получится, государь! Смотри, кого я тебе притащил! Самые лютые колдуны, лжепророки, ворожеи, скоморохи, чернокнижники… По всем монастырским застенкам собирал!

Под открытыми окошками библиотеки на полу блестели лужи — это с улицы нахлестали осенние дожди. Вдоль стен вповалку храпели упившиеся бражники, среди них был и монах.

Всех постников, попов и чернецов, Иоанн от себя давно отогнал. Хватило ему и одного Федьки. Чего такого долгополые могли сказать государю? Чего они могли сказать Исусу? Он — хозяин, они — слуги. Когда рабы бывали умнее господина?

Иоанн набрал себе в советчики всякого отребья. Да, отребье. Но грядёт Страшный суд, когда весь мир превратится в ад. Кто лучше этого отребья знает жар пекла? Кто больше видел на своём веку — дворовые цепные псы или вольные лесные волки?

За столами пили и гомонили еретики всех мастей. Они говорили разом, но Иоанн из вороха слов выхватывал лишь те, которые искал.

— Семь суровых Ангелов льют на землю семь чаш Божьего гнева… — гудел какой-то чародей. — Первый Ангел терзает…

По библиотеке рыскали собаки. В углу на гуслях играл пьяный слепой гусляр.

— Терзание есть разделение членов до телесной погибели! — говорил клеймённый по щекам мудрец.

Рядом с государем, по другую сторону от Вассиана, чавкая, глодал кость карлик в атласном кафтане. Иоанн подвинул ему раскрытую книгу, что мокла в масле опрокинутой лампады, и ткнул пальцем:

— Отсюда мне читай!

Из всех книг Иоанн признавал сейчас только Евангелия и Откровение. Остальные в уходящем мире были бесполезны.

— «Филипп сказал Ему: Господи! покажи нам Отца, и довольно для нас», — начал читать карлик, не откладывая своей кости. — «Исус сказал ему: столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп?»

Иоанн заплакал. Столько времени он был другом Федьки, и Федька не узнал в нём Исуса?.. Это хуже предательства.

— Он меня не узнал, слышишь? — Иоанн потряс Вассиана за плечо.

Сидевший неподалёку от царя оплывший от пьянства мошенник открыл рот и подразнил Иоанна обрубком вырванного языка. Потом задрал на себе рубаху и надул голый синеватый живот. В животе забурчало, и оттуда послышалась неразборчивая, но человеческая речь: «Не знаю тебя! Не знаю тебя!»

— Второй Ангел умертвляет, — не прекращал гудеть безымянный чародей. — Умертвление есть нанесение погибели без пролития крови. Сие вкупе: орудьями дубиной, батогами, плетями, также дыба и кол…

— Третий Ангел с Седьмым дружен, — пояснил чародею какой-то другой мудрец. — Лучшая казнь — варение в кипятке, составная мука, когда огнь и вода соединяются для блага человека…

Иоанн стащил с головы Вассиана клобук, смял его и вытер лицо. Измятый клобук Иоанн напялил на голову карлика и неестественно захохотал. Вассиан тоже угодливо захохотал.

А чернокнижники продолжали свой разговор.

— Составная мука суть образ жизни до рожденья и после смерти, — подняв палец, вещал еретик с вырезанными ноздрями, — ибо душа рождается в воде крещения, а перед входом в загробный мир течёт река огня, которую лишь чистые души могут перейти.

— Удушение вервием через повешенье или просто так и удушение дымом в бане тоже есть умертвление, — добавил беззубый колдун.

Вассиан перетащил к себе книгу, которую прежде читал карлик. Перебросив несколько листов, он прочёл:

— «…И даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек»!.. О тебе сказано, государь!

Иоанн, собирая мысли, мучительно напрягал слух. В шуме и гаме вот-вот прозвучат золотые слова великой правды. Они именно так и должны быть изречены — в суете, чтобы те, кому не надо, не разобрали их, не отличили, не услышали.

— Сожжение благая смерть, ибо она очищение! — говорил мудрец.

— Душа — бестелесный огонь, и земной огонь, пожирая телеса, освобождает душу! — вторил другой.

Вассиан тоже слушал многоголосие ведунов, только притворяясь пьяным. Он знал, чего ждёт Иоанн.

— Кто посмертно над душами властен, тот истинный государь! — вскинулся Вассиан, обращаясь к царю. — Разве же ты не властен, когда можешь дать жизнь душе или же сгубить её?

Тело убить — это просто. А бессмертную душу убить — это надо уметь! Кто властен над душой после смерти тела — тот и есть Исус!