Любая теория формируется интеллигенцией, а потом «спускается вниз». В последние пару десятилетий мы можем наблюдать, даже пошагово проследить, успешное распространение «сверху вниз», от интеллигенции в городские низы, шовинистических и ксенофобских идей. Механизмы их распространения — отдельная проблема, здесь достаточно сказать, что в настоящий момент они имеют явный гандикап в силу, во-первых, последовательной, в течение многих лет, канализации протестных настроений экономически неблагополучной молодёжи именно в это русло; во-вторых, в связи с тем, что никто не предлагает внятных альтернатив.

Очевидно, что нужна целостная, продуманная программа борьбы, созданная непосредственно для современной России с учётом тех изменений в структуре общества и политической системе, которые произошли за последние 20 лет.

Но для этого надо работать и верить в истинность своих убеждений. Нельзя утром на работе заниматься идеологическим оправданием демонтажа уникальной системы массового качественного образования¹, а вечером в уютном блоге позиционировать себя как левого философа и пытаться совместить эти взаимоисключающие параграфы.

У многих есть хобби, банальное или оригинальное — уже не суть. Один собирает марки, другой на мечах бьётся, собственноручно выкованных, третий играет в «левое движение» в офисных курилках и социальных сетях. Польза для государства (как частной собственности бюрократии) очевидна: люди не пьют запойно, старушек не грабят, в общем, ведут социально-здоровый образ жизни, не противоречащий конституционному строю. Может, так и надо?

Обсуждая социально-политическую активность, для начала желательно определить, в чём цель предлагаемого активизма? Гуманистично сделать людей лучше и добрее? Научить народные массы (офисный планктон) бороться за свои права? Или примирить их с действительностью, виртуозно жонглируя терминами в доказательстве неизбежности 60-часовой рабочей недели и необходимости платного образования для модернизации страны?

Свобода как беспечность, бонвианство как мечта — таков план бегства из зинданов отчуждения личности, предлагаемый западной масс-культурой. В рамках этой парадигмы мыслят и те, кто предлагает формулу «активизм как демобилизация».

Что это за левые, которые стесняются говорить о необходимости национализации крупной промышленности в России, боятся произнести слово «революция»? И это в то время, когда в обществе практически не осталось иллюзий в отношении правящей верхушки, и люди готовы поддержать любую заявку на протест и борьбу, но не манную кашу митингов по частным вопросам, а борьбу радикальную, за смену системы в целом. Потому что люди, глаза которых не застланы пеленой иллюзорного офисного благополучия от $1500 на члена семьи², из собственного опыта знают, что о каких-либо уступках обществу российскую власть просить бесполезно.

На данный момент, при беспрецедентных за последние годы латентных протестных настроениях общества, левые проиграли инициативу на всех значимых фронтах политической борьбы интеллектуального класса за социально-активную городскую молодёжь. Победит тот, кто ясно и громко поставит своей целью радикальное изменение социально-политической системы и предъявит конкретную программу того, что собирается делать после того, как нынешняя власть, подточенная кризисом, сменится чем-то новым, далеко не обязательно лучшим.

Андрей Манчук

Вторая половина 2011 года ознаменована видимым спадом революционной эйфории первого полугодия. Стало ясно, что народные выступления в Египте¹ и Тунисе² так и не смогли в корне поколебать политическую систему «ближневосточного капитализма», а лишь добились отстранения её самых одиозных представителей. Протестные кампании в Висконсине и других американских штатах, толчком к которым во многом явилась «Арабская весна», также не смогли помешать решительному наступлению на права профсоюзов. Полиция пресекла акции британских студентов и разгоняет молодёжные митинги на площадях Испании и Франции. А греческий парламент, несмотря на массовые протесты, временами переходящие в настоящие уличные бои,³ уверенно одобрил программу антисоциальных реформ.

При всей разнице в ситуациях этих стран данные выступления часто рассматривают как глобальный протестный ответ на кризис мир-системы капитализма, затронувший страны её центра и периферии. И когда СМИ едва ли не каждый день сообщали о новых протестах, многие с восторгом вспоминали о 1848 и 1968 годах, предвещая быстрый успех протестующей молодёжи⁴. Однако надежды на торжествующее шествие «прямой безлидерной демократии» бунтующих площадей быстро тают в лучах нежаркого осеннего солнца, провоцируя жаркие дискуссии в среде европейских и постсоветских левых.

«Не первый раз протестуют. И было ясно, чем всё закончится», — ехидно говорят сейчас скептики.

«Всё только начинается. Борьба ещё впереди», — с пылом возражают на это энтузиасты.

Все они по-своему правы. Выступления «разгневанных» действительно не явились чем-то принципиально новым в новейшей истории социального протеста. Их общим лозунгом можно считать широко известную фразу «Que se vayan todos!» — «Пусть убираются все!», озвученную протестующими студентами Чили в 2007 году, когда стало ясно, что социально-экономическая политика местных социалистов во всём следует прежней линии бывших пиночетистов. Идеологические основания нынешних протестов на площадях были сформулированы ещё на рубеже нового века, в эпоху зарождения «альтерглобализма». Оформившись в ходе массовых митингов в Сиэтле, Барселоне, Генуе, Праге, Флоренции,⁵ эта инициатива тоже апеллировала к беспартийной, внеполитической и «безлидерной» демократии, идеалом которой представлялся широкий союз «низовых социальных движений».

Эти надежды стали логичным ответом на ситуацию, когда либеральная демократия «обернулась круговой порукой парламентских партий и сговором элит»,⁶ а консерваторы и либералы по очереди проводили в жизнь общую политику в интересах богатого меньшинства. Традиционное левое движение было дискредитировано крушением «соцлагеря», превратившись в бессильную кучку маргинальных, враждующих друг с другом сект. А европейские социал-демократы окончательно эволюционировали в неолибералов из когорты Тони Блэра, Герхарда Шрёдера, Александра Квасьневского и Ференца Дьюрчаня.

В этих условиях, когда термины «партия» и «политическая борьба» перешли в лексикон ругательных слов, росла и крепла прекраснодушная вера в магическую силу «низовой самоорганизации масс» — которые в один прекрасный день, словно по волшебству, должны были заменить собой бюрократическую машину капиталистического государства. Или, по крайней мере, смогли бы серьёзно влиять на её политику, содействуя проведению прогрессивных реформ — начиная с пресловутого «налога Тобина» и экспериментов с муниципально-общинным самоуправлением.

Кризис этого движения, поныне действующего в форме международных социальных форумов и их координационных структур, более чем очевиден сейчас — спустя десять лет после его расцвета.⁷ Стагнация глобальной капиталистической модели, начавшаяся в 2008 году, казалось бы, открывала все возможности для распространения и роста влияния социальных движений — о чём столько говорили в начале десятилетия. Однако всё получилось ровным счётом наоборот. С началом экономического кризиса европейские власти повели решительное наступление на социальные права граждан, ещё оставшиеся у них после эпохи «восстания элит». И тогда быстро выяснилось, что аморфная коалиция, представленная на социальных форумах, не в состоянии организовать сколько-нибудь эффективное и успешное сопротивление этим «реформам». Не говоря уже о том, чтобы на деле доказать тезис о «возможности» иного, нового мира, который стал бы реальной альтернативой обанкротившейся системе.