Занятый делом, Крутов машинально сказал:

— Пусть себе хлопает.

Егорычев подкрутил роскошный ус: в голосе мастерового слышится явная непочтительность. Раскрыл книгу и вывел химическим карандашом, медленно, наслаждаясь, цифру двадцать.

— Тридцать копеек штрафу, — произнес вслух.

Федор не оглядывается, не приподымает головы, прислушивается, не добавит ли Егорычев еще что. А мысли совсем о другом.

«Если это Мироныч, зачем он пошел в каморки? Как его пропустили на фабричный двор?»

Рядом с Федором неповоротливый, с заспанным лицом Васька Работнов. Рукава рубашки закатаны выше локтей, кожа на руках от постоянной машинной грязи в прыщах, темная косая челка прилипла к потному лбу.

— А за что тридцать копеек? — наивно осведомился он у табельщика.

Тот искоса посмотрел на парня, предупредил беззлобно:

— Поговори-ка, и тебя оштрафую.

— Легко вам эти штрафы даются, — обиженно сказал Васька. Он смотрит то на табельщика, то на Федора Крутова — почему не протестует? Федор пока не проронил ни слова, продолжает копаться в машине: чертова колымага не слушается, рвет ровницу.

— Теперь и тебе запишу, — ласково сообщает Егорычев. — Не хотел, да сам выпросил. За любопытство. Ему за непочтительность — тридцать, с тебя, думаю, двадцати достаточно…

В следующее мгновение он широко разевает рот, как рыба, выброшенная на берег. Это у Федора Крутова сорвался с гайки ключ, рука дернулась назад и локтем задела круглое выпирающее брюшко старшего табельщика. Егорычев силится перевести дыхание, на глазах появляются мучительные слезы.

— Прошу прощения, — говорит ему Федор и внимательно смотрит на помощника. — А ведь машина-то пошла, Васюха. Обрывов не видно.

Парень повеселел, трет подолом рубахи лицо — больше для того, чтобы скрыть плутоватую усмешку.

— Не могла не пойти, Федор Степанович. Для того и старались.

Егорычев отдышался, хрипло пригрозил:

— Прибавлю по пятьдесят копеек тому и другому.

Ему не ответили, и тогда табельщик сорвался на крик:

— По пятьдесят, слышите? — Засеменил по цеху. От ярости ослеп, натыкался на людей.

Федор взял из ящика ветошь, тщательно вытер руки.

— Вот и заработали мы с тобой, Васютка, — невесело сказал помощнику. Хлопнул по плечу парня. — Ладно, не горюй. Все это мы учтем и предъявим, будет время. Сбегай-ка за шорником, пусть ремень подошьет. А я отправился домой, дело есть.

В каморке у Марфуши Оладейниковой в самом деле сидел Мироныч. Появление его было неожиданным.

Она поднималась по лестнице на третий этаж, когда ее обогнал встрепанный, запыхавшийся хожалый Коптелов.

— Студент сюда прошел? — спросил ее.

Марфуша хотела ответить, что вся ее забота только и бегать за студентами, но хожалый уже рванулся в дверь второго этажа. Снизу по железной лестнице топали кованые сапоги — следом поднимался городовой Бабкин.

С улицы коридор, как всегда, казался мрачным и темным. Марфуша уже подходила к своей каморке, когда увидела молодого человека в короткой тужурке с форменными светлыми пуговицами. Он спросил:

— Не знаете ли, где разыскать Дерина?

А грузные шаги городового слышались совсем близко.

— Скорей сюда, — шепнула Марфуша, втаскивая его в каморку.

Он подчинился, но, видимо, был очень удивлен. Марфуша накинула дверной крючок и только тогда внимательней пригляделась к студенту. У него были короткие усики, которые придавали лицу не совсем серьезное выражение, темные волнистые волосы и голубые глаза.

— Зачем вас ловят? — с любопытством спросила она.

— А разве меня ловят? — с улыбкой справился он.

— Хожалый с городовым по этажам бегают. Ищут.

Он пристально посмотрел ей в глаза. Поверил.

— Не знаю, для чего я им понадобился. — Помедлил и спросил оживленно: — А вы, значит, решили меня спасти?

Марфуша потупилась от долгого взгляда, проговорила холодно:

— Дерина нет, он на работе.

— А Крутова вы знаете?

— Как же, известен. Тоже работает.

— Я так и думал. Был у него — никого нет. Позволите мне подождать Дерина здесь?

— Мне что, сидите, — беззаботно сказала Марфуша. — Вон табуретка. — Подождала, когда сядет, и сама уселась напротив. Спросила: — А откуда вы их знаете, Дерина и Крутова?

Студент уже совсем освоился. Улыбнулся хитро и стал рассказывать, как месяц тому назад купался на Которосли возле Николо-Мокринских казарм и вдруг стал тонуть. На его крики прибежали с фабрики два рослых человека. Как раз вовремя, он уже пускал пузыри. Он поблагодарить их тогда не догадался, но фамилии свои они сказали. Поблагодарить пришел сейчас, жаль, что они еще на работе.

Рассказывал он так правдиво, что Марфуша ясно представила, как Федор и Василий кидаются в воду за студентом. Представила и вдруг поняла, что студент шутит: какое же купание месяц назад, на реке еще лед стоял.

— Врите больше, — сказала она.

— Стараюсь, — серьезно ответил ей студент.

И опять стал рассказывать, что в сиамском королевстве есть город, где все служебные должности исправляют женщины: городовые там — женщины, судьи — женщины, сторожа — женщины. В этом городе всего один мужчина — сам король. Другим запрещено бывать под страхом смерти. И если бы он, студент, находился сейчас не здесь, а в том сиамском городе, ему бы не сдобровать: от фабричного хожалого и городового еще можно скрыться, а от женского глаза еще никому не удавалось.

Выслушав, Марфуша опять сказала:

— Врите больше.

И опять он с полной серьезностью ответил:

— Стараюсь.

Так она ничего от него и не добилась. На все ее вопросы он отвечал шуткой.

— Вы сидите и никому не открывайте, — сказала она студенту. — Я пойду в фабрику, предупрежу их, чтобы поторапливались.

Она, как была, в одном платье, только что накинула на плечи тонкий платок, вышла из каморки.

У подъезда со скучающим лицом стоял Бабкин. «Коптелов, видимо, рыщет по этажам, а этого поставил здесь», — подумалось ей.

Обо всем она и рассказала Василию Дерину.

Мироныч знал о Дерине со слов Федора, самого никогда в лицо не видел. Поэтому немного растерялся, когда вслед за Марфушей в каморку вошел, сутулясь, длиннорукий, широкоплечий человек. Да и Василий замешкался, разглядывал студента и молчал, не зная, как к нему отнестись, о чем говорить.

— Василий Михайлович? — спросил наконец Мироныч.

— Да, — проговорил Василий. — Он самый.

— Неосторожно поступил, что пришел к вам, — здороваясь за руку, сказал Мироныч. — Да выхода не было.

— Всех бояться — на свете не жить, — буркнул Василий. Опять не знал, что говорить дальше. — Вы побудьте тут, я хоть схожу переоденусь. К тому времени и Федор подойдет. До темноты вам все равно из корпуса не уйти.

Марфуша решила напоить студента чаем. Пока была на кухне, пришел Федор.

— Здорово, Мироныч, — обрадованно сказал он студенту. Вскоре появился переодетый и умытый Дерин.

Уселись за столом, Марфуша с любопытством наблюдала от двери. «Фи, — подумала, — Мироныч! Таких молокососов у нас на фабрике Мирошками величают».

Тут она, конечно, покривила душой. Парень был ладный, но она мстила ему за то, что он не хотел с ней говорить серьезно, только отшучивался.

— Невеселые вести принес я вам…

Глуховатым голосом Мироныч рассказал о начавшихся в городе арестах. Пароль «Северного союза» попал в руки охранки. Арестована и отправлена в Коровницкую тюрьму Марья Ивановна, еще некоторые товарищи. Даже не пощадили старика аптекаря. Разгромлена типография.

— Сейчас понятно, почему взяли Колесникова, — сказал Федор. — Посчитали связанным с Марьей Ивановной.

Арест его говорил, что об остальных кружковцах у охранки нет никаких данных, иначе не спаслись бы и другие.

— У нас Андрея Фомичева вызывали в контору, расспрашивали, не знает ли, кто приносит в фабрику листовки. Советовали держать связь с бывшими товарищами по прошлой стачке, то есть с нами, — доложил Федор. — Сам Андрей признался. Не совсем я ему поверил, как-то неискренне говорил. А с другой стороны — предупредил человек.