Двенадцать указанных лиц были спешно выдворены под гласный надзор в Вологду.

Не успела полиция разобраться с лицеистами, в городе появились прокламации Северного комитета РСДРП. Прокламации были напечатаны хорошим шрифтом.

Губернатор Рогович вызвал начальника охранного отделения полковника Артемьева и в сильном возбуждении показал ему кукиш.

На ноги подняли весь сыск. Наконец поступило сообщение, что типография обнаружена.

Урядник нового поселка по Суздальскому шоссе заметил странное поведение квартирантов госпожи Сергеевой: никого к себе не допускают, ни с кем не знакомятся. Вечером урядник и сотский пробрались через забор к самому дому, однако разговоров никаких не услышали, окна были занавешены толстыми тканями. Урядник не успокоился и на следующий вечер продолжал наблюдение. Тут ему и послышался шум машины. Прокравшись к крыльцу, он увидел человека, схватил его и выпроводил на шоссе, чтобы тот не подал знака. В доме была найдена типографская машина, разные печати и большая пачка прокламаций.

В эти напряженные для полиции дни и началась война с Японией, которая должна была всколыхнуть патриотические чувства населения и вытравить крамолу. Но с фронта утешительного приходило мало. Неуспех армии только усилил брожение. Пристав Цыбакин доносил, что на фабрике Карзинкина ткач Иван Митрохин читал письмо своего брата с полей Маньчжурии, а потом кричал, что генералы пьянствуют с великим князем Кириллом, а не смотрят за делом, и что главный виновник бед народных государь император и его надо прогнать с престола, а на его, мол, место найдутся достойные кандидаты — рабочие.

Пока листовки призывали рабочих бастовать, еще было ничего, по крайней мере, привычно, но коли вслух стали непочтительно говорить о царе — это уже никуда не годилось.

Артем книжки в охапку и из училища вон. Сбежал с широкого каменного крыльца с фигурными фонарями на столбах и на миг растерялся, не зная куда пойти. В каморках едва ли кого застанешь, домой не хотелось.

Вчера полдня сыпал снег, и слободка принарядилась. Пуховые шапки белей белого висели над карнизами домов. Деревья в инее, каждая веточка сверкает, искрится на солнце. Воздух сухой, звенит.

От казенки, что ближе к магазину Подволоцкого, доносились крики. Там на заплеванном и притоптанном снегу парни играли в шары, на деньги. Артем направился к ним поглазеть — сам неплохо играет, только не на деньги, на конфетные обертки.

Людей сегодня на улице, как в праздник. Обшарпанная, с лохмотьями войлока дверь казенки почти не закрывается. Одни входят, другие чуть ли не ползком вместе с клубами пара вываливаются на крыльцо. Не без помощи постороннего вылетел на снег тощий, оборванный мужик, в пиджаке на голое тело, в опорках на босу ногу — хромой Геша, возчик булочника Батманова, известный в слободке пьянчужка и задира. Чуть погодя, описав дугу, шлепнулась рядом с ним шапка.

Геша с трудом встал на карачки, поднял всклокоченную бороду.

— Нешто есть право толкать! — крикнул плачущим голосом. — Разбойники!

Попытался выпрямиться — ничего не вышло, ноги не держали, свалился на спину. Лежа, вдруг заорал во всю мочь:

Из казенки, пошатываясь, вышли крючники. Все рослые, под притолоку, мужики. У каждого за голенищем валенка железный крючок для работы с хлопком. Посмотрели на пьяного воющего оборванца — не понравилось, стали останавливать:

— Молчи, обиженный, душу гложешь!

Геша скосил на них заплывший глаз, притих. Но едва крючники отошли, опять завыл:

У Артема мурашки по телу пробегали. Вот так Геша! Откуда такую песню знает? Ни в одной книжке не найдешь. Крючники вернулись. Один, мрачный, заросший, занес над Гешей кулачище, пригрозил:

— Слышь, убогий, не тревожь!

Парням уже не до шаров, сгрудились, смотрят. Люди, идущие по своим делам, тоже сворачивают к казенке. Толпа растет.

— Разойдись! — вдруг несется за спинами. К пьяному проталкивается городовой Бабкин — длинная шинель с ремнями накрест, шашка, бьющая по ногам. Глаза круглые, усы заиндевели, шевелит ими — ну чисто кот, которого вспугнули с лежанки. — По какому случа-а-ю?

Удалось наконец протиснуться, схватил Гешу за шиворот, поднял. Тот не стоял, ноги подгибались, вжал голову в плечи — смотреть и смешно и жалко. Бабкин ухватил его поудобнее, поволок — видно, в кутузку.

Геша силился сохранить сползающие опорки, поднял колени к подбородку, придерживал руками. И главное не унимался, кричал:

Толпа двигалась следом. Парни вдруг переглянулись, гикнули:

— Наших бьют!

Бросились на городового, вырвали Гешу.

— Леший с вами, — устало оказал Бабкин, отдуваясь. — Нынче все полоумные.

Геша совсем осмелел, тешит народ:

Смеются парни, смеются крючники. Радуется Артем. Куда интереснее, чем в училище. Диво-дивное: Геша царя хулит, и ничего, никто его не обрывает.

Смотрит — шагает по мостовой с сумкой в руке Лелька Соловьева. Знать, с базара. Окликнул:

— Подожди, Лельк.

— Ась! — отозвалась девчонка. На длинных ногах подшитые, с рваными голенищами валенки. Неприкрытые голые коленки посинели, покрылись пупырышками. Пальтишко из отцовского пиджака скроено, шапка тоже отцовская, налезает на лоб.

— Ты меня? — спросила Лелька и мигнула Артему озорным глазом.

— Кого же больше! — удивился Артем. С подозрением уставился на нее: чего вздумала мигать? — Егора видела?

— Ась! — Лелька рассеянно оглядывается по сторонам. — Вчера видела. Утресь на фабрику пошел — видела. С Работновым Васькой… Отгадай загадку: на плешь капнешь, о плешь ляпнешь, с плеши долой.

— Ты сегодня какая-то глупая, — заметил Артем.

— Сам дурень, — огрызнулась Лелька. — Блин это, вот что. На плешь, на сковороду, теста капнешь, о плешь, о сковороду, второй стороной ляпнешь, и с плеши, со сковороды, долой. А еще ученый!

Показав язык, Лелька повернулась неторопливо, напоследок крикнула:

— А тебя батяня ищет. Встретила, так спрашивал. Порку задаст.

Артем не знал, верить или не верить. Вроде не за что порку-то. На всякий случай побежал к дому.

Отец куда-то собирался — в чистой белой рубашке, выбритый. Похоже, не работал сегодня.

— Знаешь, что я слышал! — с порога возбужденно объявил Артем. Хотел рассказать, как орал Геша у казенки.

— Знаю, сынок, — негромко ответил отец. Сегодня он почему-то казался чужим, странным. Глаза запали, как после бессонницы. — В Питере царь на рабочих руку поднял. Уйму людей пострелял…

Зимний звездный вечер. Мороз. В тишине гулко скрипит под ногами снег. Двое спускаются с крутого склона к берегу реки, то и дело оступаются на узкой тропке, проваливаются чуть не по пояс. Постоят, оглядятся и опять делают осторожно шаг за шагом.