— Спасибо, синьор Лаварди, я так и сделаю. Я хотела бы отправиться завтра на прогулку в костюме. Это не нарушит правила?
— Нисколько! С сегодняшней полуночи и до конца Карнавала можно все, — consigliere улыбнулся. — Завтра будет солнечно и прохладно, не забудьте плащ и tricorno. Я приеду в отель вечером, к восьми часам, чтобы рассказать немного о завтрашнем Chiocollata Danzante, о Ка’Градениго и его хозяине.
Усталость ли была тому виной, или лишним оказался тот самый третий бокал вина, но мне приснился сон. Это было странно уже хотя бы потому, что сны я никогда не запоминаю. Наверное, вижу; все видят, но у меня обычно утром, после пробуждения, не остается даже отзвуков того, что я видела ночью. А вот сегодняшний сон запомнился, и запомнился в деталях…
Мне снилось, что я — кот. Не кошка, нет, во сне я твердо знала это. Кот по имени Руди.
Кот легко вспрыгнул на подоконник, просочился в узкую щель приоткрытого окна, едва не запутавшись в легкой прозрачной занавеске, и, наконец, бесшумно спрыгнул на пол. В глубине большой комнаты спала, отвернувшись к стене, женщина. Предутренняя тьма скрывала все детали, даже цвет волос, но это и не было нужно незваному гостю: во-первых, он отлично видел даже в полной темноте, а во-вторых, и без того знал, что попал именно в ту спальню, куда было нужно.
Окон в комнате было три: левое, через приоткрытую створку которого кот и просочился; правое, точно такое же, но плотно закрытое; центральное, более высокое, увенчанное стрельчатой аркой, кажется, и вовсе невозможно было открыть. Возле правого окна стоял письменный стол, именно он интересовал визитера. Руди запрыгнул на стол и обследовал стопку бумаг, лежащую слева; лапой аккуратно отодвинул верхние три или четыре листка и, наконец, добрался до предмета своего интереса. Письмо на плотной дорогой бумаге все еще несло какой-то свежий запах, то ли скошенной травы, то ли арбузных корок, то ли свежевыпавшего снега. Кот разжал пасть и аккуратно положил на письмо тонкую белую нитку, которую до этого держал в зубах.
Его миссия была выполнена.
Сидя на прохладном темном дереве поверхности стола, кот наскоро умылся, спрыгнул на пол и подошел к высокому, в человеческий рост, зеркалу в золоченой раме. В гладком стекле отразилась рыжая морда, желтые наглые глаза, порванное левое ухо, длинный полосатый хвост — словом, все, что и должно было быть.
Занавеска даже не шелохнулась, когда Руди снова оказался на подоконнике и вытек за окно. Ему предстояло забиться под сиденье, так, чтобы, даже поправляя бархатные подушки, гондольер его не заметил, дождаться наступления утра и доплыть неучтенным пассажиром до Риальто, но это уже были мелочи.
Я проснулась рано, когда было совсем темно, серенький рассвет еще даже не думал стучаться в окна. Полежала минуту, пытаясь понять, откуда взялся рыжий кот, и куда он делся. Потрясла головой, умылась, и только тогда сообразила: Руди бродил именно по этой комнате. Вот в это окно он влез, пока я спала, вот в это зеркало смотрелся. Ну, да, конечно, и бумаги на столе сдвинуты и лежат совсем не так, как я их оставляла. Я подошла к столу, щелчком пальцев зажгла в воздухе неяркий фонарик и бегло, ни к чему не прикасаясь, осмотрела стол. Да, все верно: рыжий кошачий волос лежит на проспекте отеля.
Интересно, и каким образом получилось, что я смотрела сон глазами забравшегося ко мне в комнату кота?
Ладно. Проверим, что же он мне оставил.
При внимательном осмотре стало понятно, что тонкая белая нитка прилипла к приглашению на сегодняшний вечер в Ка’Градениго.
Погасив фонарик, я снова легла, закуталась в одеяло и стала размышлять. Об артефакторике я кое-что знаю, в моей работе без некоторых амулетов не обойтись. Что можно привязать к тонкой и недлинной нитке, шелковой, судя по блеску? В голову пришел только маячок. Ничего зловредного, типа проклятия на болезнь, или даже банальный насморк не привяжешь, слишком эфемерный носитель. Подглядывающее или подслушивающее устройство тоже не прокатит, формула заклинания просто не удержится на тоненькой ниточке. Наверное, удержалось бы что-то типа насланного пожара, но опять же, на таком ничтожном носителе это заклинание должно было подействовать практически сразу за активацией. А после визита Руди прошло уже часа два, не меньше. Значит, все-таки маячок. То есть, кто-то хочет на сегодняшнем вечере гарантированно опознать меня под маской.
Следующий вопрос — что делать с этой ниткой. Снять и выбросить, или оставить и сделать вид, что я ничего не заметила? Стоит ли вообще мне опасаться того, что кто-то неведомый узнает меня среди нескольких десятков замаскированных дам и кавалеров?
Встречный вопрос: а что он может мне сделать? На балу, в ярком свете, или по дороге в лодке, при гондольере и сопровождающем — да ничего, пожалуй. Уж если бы хотели навредить, ничто не мешало войти в номер, пока я сплю. Кот же вошел? Да и вообще, я не пятнадцатилетняя дебютантка, видывала всякое. Не хочу пугаться, хочу узнать, кто это сделал и зачем. И я снова заснула, теперь уже без сновидений.
После завтрака я переоделась в костюм — то самый, мужской, лазурно-синий с кружевным жабо и манжетами. Заплела волосы в косичку, завязала синей лентой в тон камзола, подобрала покороче. И наконец, надев треуголку, подошла к зеркалу.
Ощущение было не таким, как в ателье. Я совсем по-другому себя видела. Нет, поправка: в зеркале я видела не себя, а малознакомого молодого человека, одетого по моде былых времен. Прошлась по комнате, влезла в невысокие сапожки, купленные там же, у синьоры Флавии. Попыталась представить себе, как я выйду на улицу в ярком, словно перо сойки, костюме и маске, и вдруг испугалась. Это я, Нора Хемилтон-Дайер, известный пластический хирург, вдова, дочь светской дамы из чопорного Бостона? Вот мои затверженные роли, куда ж я влезаю под свет рампы?
Еще минута, и я бы сняла костюм, поэтому, быстро нахлобучив треуголку, я схватила маску и выбежала из номера, будто за мной гнались.
Невозмутимый портье — сегодня это был не Антонио, а другой — пожелал мне приятной прогулки. Гондольер Массимо сидел на скамье возле причала, опираясь на стену павильона и надвинув на глаза шляпу-канотье с красной лентой. Я откашлялась, и он вскочил на ноги.
— Синьора, доброе утро! — вежливо поклонившись, Массимо успел окинуть меня вполне мужским оценивающим взглядом, и одобрительно повел бровью. На душе у меня стало чуть легче: если гондольер не выказывает ни грана удивления, значит, мой костюм не так уж выбивается из нормальной действительности.
Гондола сегодня была другая — не просто узкая лодка с высоко приподнятыми носом и кормой, нет, в середине ее размещалась… будка? Маленький домик, вроде как в паланкинах, выкрашенный такой же черной краской, как и борта гондолы. Молодой человек подал мне руку, помогая шагнуть через борт, и я с удобством расположилась на алых бархатных подушках, глядя в окно.
Вчерашний дождь сменился солнцем, но не ярким, жарящим и всепроникающим. Сегодня Серениссима была залита рассеянным сквозь легкую дымку золотым утренним светом, окрашивающим поверхность воды и стены дворцов в нежные оттенки розового.
Массимо ловко накинул канат на полосатый причальный столбик, помог мне выйти из черной будки и перебраться на деревянные мостки причала.
— Я вам пока не нужен, синьора? — спросил он вежливо.
— Нет, я хочу прогуляться, — сказала я невнятно, так как в этот момент пристраивала на место маску.
— Тогда вот мой номер коммуникатора. Как только я понадоблюсь, звоните.
Поклонившись, он лихо перепрыгнул назад, на корму гондолы, и тут же отчалил.
«Коммуникатор», — подумала я, в ступоре сжимая бумажку с номером. — «А взяла ли я свой коммуникатор?»
Похлопала по бокам камзола, с радостью обнаружила не только коммуникатор, но и другие предметы, связывающие меня с современностью: чековую книжку, мешочек с монетами, идентификационную карту, карточку с адресом отеля… Слава всем богам, сейчас февраль 2184 года от Открытия Дорог, и мой синий костюм сшит на вполне современной швейной машинке.
