Но странно-то странно, непонятно-то непонятно, но, быть может, можно вернуть это божество и попросить у него о Мирите?

Чтобы она вернулась. Чтобы снова стала счастьем и надеждой их маленькой страны. Чтобы снова стала его личным счастьем, безо всякой страны тоже вполне сойдёт. Айнаре никогда не был хорошим королём. Чтобы просто согласилась, хотя бы взглянуть на него, большего и не надо (то есть, надо, но наглость тоже должна иметь меру).

Айнаре знал, что об этом думать не надо. Айнаре специально об этом думал.

…И какой это скульптор посмел сделать памятнику такие выразительные, такие ясные, такие пронзительные глаза?

Айнаре знал, какой. Айнаре не знал, чего он ему желает.

Закат был сегодня особенно ярким, кровавым и ясным. Ради того, чтобы он оставлял на металле блики, делая форму Мирите на коне почти такой же тёмно-красной, какая она была на самом деле, расширили Западную улицу, которую уже пять лет хотели переименовать то ли в улицу Победы, то ли в улицу Гертрудеи. Лично Айнаре не понимал, почему нельзя назвать её продолжением улицы Майлоне, сквозь которую памятника касались солнечные лучи на рассвете, но в споры не встревал. Хоть и очень хотел, чтобы никакая улица ни в каком городе его фамилией не называлась.

И почему его вообще выбрали королём?

Может, он и не худшая кандидатура, может, и нормально всё, конечно. Да только всё кажется, что народ не выходит на площадь только потому, что там стоит памятник Мирите.

Рассвет Айнаре тоже нравился больше. На закате он красных бликов на металле памятника видеть не мог, а на рассвете вот очень даже. Когда он много работал ночью и досиживал до утра, он вставал и долго смотрел в окно, и уходил только тогда, когда очарование солнца, делающего памятник как будто чуточку живее, исчезало. Впрочем, закаты и рассветы далеко не всегда были красными, хоть ему и казалось, что в последнее время всё чаще. Он так и не смог понять, любит ли он кровавые зори.

Завтра будет холодно.

А Мирите Майлоне ведь вполне могла стать королевой. Она ведь даже согласилась. Она ведь была объявлена его невестой. Согласилась, мило улыбнулась, выслушала пространную тираду о том, как она прекрасна и как он безумно счастлив, рассмеялась и покивала. И ничем, ничем не выдала своих истинных чувств. А на следующий день умерла.

Умерла и побежала. Сначала в Веней, где чудом выбралась с пропитанной горящей слизью площади. Потом, через леса и горы, в Богось, где стала великой и могущественной, выше даже царя, что бы там ни говорили, но растеряла ещё немного человечности. Такая стала, будто потеряла саму душу. Но потом, через двадцать лет, но всё же — снова потерпела поражение. Какие-то повстанцы. Какие-то сепаратисты. Какие-то предатели. Какие-то несчастные. Какие-то смертницы… какая-то смертница.

Смертница.

Что чувствовала Мирите, видя девушку, так похожую на неё в молодости, сделавшую то же самое, что и она в молодости, выжившую так же, как она в молодости, только… только не преданную?

Только не преданную.

Только у этой девушки не было такого вот Айнаре, не было человека, который шестью словами уничтожил бы то, в ней ещё живого оставалось. Только у этой девушки был человек, который помог ей выбраться из омута неправильности своей жизни, помог понять, что она ещё жива, она в этом не виновата, она должна жить и она будет жить. Или как там надо было? В любом случае… Только ей ничего плохого не сказали.

«А мы думали, ты звесская шпионка…»

И смешки.

А над этой девушкой никто не посмеялся.

Ей, говорят, даже помогли. Успокоили. Объяснили, что она ещё жива, что не должна была умирать, что есть другие способы, что провал — ещё не самое страшное, в конце концов. Что провал в её случае — даже хорошо, ведь она сможет дальше жить. Помогли ей продолжить. Или начать заново.

Просто помогли.

Как её там звали? Хелена Белозёрная? Хелена Болотная? Или и не Хелена вообще? Или как? Там вроде ещё путаница какая-то была, кто-то с кем-то чем-то поменялся, да и вроде не за тем, чтобы царя убить, а зачем — непонятно. Разведчики путались, а Айнаре запутался тем более. Но имя вроде конкретное назвали… А он забыл. Ну вот. Он тоже идиот. Снова запутался, снова память подводит.

Память согласна помнить лишь одно только имя.

Она всё же очень хорошо скрывала свою ненависть. А он слишком поздно это понял. Он был идиотом. Полным. Полным идиотом и редкостной дрянью! Потому что не может, просто не может нормальный человек не понимать таких простых вещей. Потому что ничего другого ведь нельзя было ожидать. А он вот… а он вот идиот. И редкостная дрянь. А она вот всё ещё официально его невеста. Хорошо всё-таки, что монархия выборная и наследника иметь не надо. Плохо, что выбрали его, а не Мирите.

========== Глава первая ==========

В дверь постучали. Тихо так, слабо. Почти неслышно, такая толстая была дверь, ну, или настолько слабо постучали. Даже не знаю, как смогла это услышать немолодая уже хозяйка, сидевшая напротив меня. Тем не менее, она страдальчески вздохнула, грузно поднялась и пошла открывать.

У двери стоял человек. Еле стоял, опирался рукой на стенку и даже не обращал никакого внимания на ветку крапивы, растущую почти что у самого порога и вечно норовящую ужалить входящих-выходящих побольнее. Ветка и сейчас трогала его ладонь, но это его почему-то никак не беспокоило. Он был весь в саже, в лохмотьях, с неестественно вывернутой правой рукой, висевшей плетью вдоль тела. На запачканных руках и лице, видимо, были ожоги, под грязью не разберёшь.

— А ну пшёл отседова! — хозяйка сунула ему под нос увесистый кулак, без слов объясняя, что может случиться с бродягой, если он не исчезнет сейчас же. От неё, вечно хмурой и необъятной, как гора, женщины это выглядело, да и, собственно, было вполне реальной угрозой. Мужчина понял. Собирался уже развернуться, уйти восвояси и тихо подохнуть где-нибудь под забором, но тут я неожиданно для себя сказала:

— Пустите его, я заплачу вам.

Хозяйка удивлённо на меня посмотрела, но потом пожала плечами, мол, кто ж их, магов, разберёт, и грузно отошла обратно за стол. Посмотрела на меня с неодобрением, проворчала что-то о глупостях. Я была с ней согласна: на кой мне сдался какой-то облезлый нищий, которого, может, своя же знакомая пьянь за что-то своё и побила? Но спонтанное, как у меня обычно и случается, решение уже было принято, и делать было нечего. Да и жалко его было, как часто со мной бывает.

Человек вошёл, всё ещё не веря в своё счастье — это было видно настолько явно, что догадки про пьянь отпали сами собой. Я привела его в свою комнату, посадила, развернув единственный стул так, чтобы обзора на бытующий бардак ему было как можно меньше, осмотрела повреждения. Решила, что лучше его будет лечить специалист, и просто наложила обезболивающее заклинание. Притащила бадью нагретой магией воды, причём он, кажется, за это время почти заснул, и сказала:

— Мойтесь, и в постель.

А, нет, не заснул.

Мою подругу поселили на другом конце села, в доме старосты. Не то чтоб целительницу уважали больше, чем меня, боевого мага (ну почти), но с той стороны село Кошелёчек огибала река Душица, а из неё нечисть на удивление почти не лезла, предпочитая оставаться на другом берегу. А для поддержания порядка со стороны леса меня поселили около оного, у вдовы Геверы. Дарьку же, нашего пророка, приняла к себе старая Сорьфа Брячиславовна, про которую говорили, будто бы она сама гадалка хоть куда. Он нам почти ежедневно жаловался, что старуха не только всю его магию ни во что не ставит, но и сама пытается на свой манер доучивать. Мы тоже пророков не особо уважали, так что просто втихую посмеивались.

Я поздоровалась со старостой, дюжим белобрысым мужиком на две головы выше меня и в три раза шире в плечах, и прямиком пошла к Вере. Подруга из-за отсутствия работы валялась в постели с какой-то книгой, задрав на бортик кровати стройные ноги.

— Э-э-э… Вер?

Девушка скептически на меня посмотрела и со вздохом села, тряхнула волосами, напомнив в один момент злое тёмно-рыжее облачко, и выразила без слов всё своё неодобрение. Она неплохо умела читать по глазам.