И когда приехали в дом Серых — Зоя тоже рассердилась. Она-то надеялась, что ее дети сразу встретят… То есть не надеялась, конечно, но почему-то думала, что они еще не спят. Вот когда всякие посторонние приезжают — они почему-то еще не спят, а когда родная мать — то уже спят. И Федор уже спит. Отсыпается за все свои прежние недосыпы, когда сидел по ночам в кухне и ждал ее из «Фортуны». А Сережа не спал, сидел, воткнувшись в свой поганый компьютер… то есть в поганый компьютер Серого. И на появление Зои отреагировал слабо: «Привет». Зоя заглянула ему через плечо — «Свадебные обряды народов Южной Африки». Совершенно очевидно: с ума посходили все, причем окончательно и бесповоротно.

Она сердито отказалась перекусить, молча посмотрела на Катьку в свадебном платье, которое Елена Васильевна закончила еще вчера, потом сердито сказала: «Черт, не бывает таких красавиц», — и пошла спать, слыша за спиной смех Катьки и Томки и гордое хмыканье Елены Васильевны.

И только в субботу утром она перестала сердиться и вообще забыла, почему сердилась. В субботу утром ее разбудили дети — с шумом, с визгом, с дерганьем за руки, с трепанием за уши, с Манькиным рычанием: «Мама пр-р-риехала!», с Аленкиным смехом… С громким Аленкиным смехом! Они так неистово радовались, что Зоя опять чуть не рассердилась на себя за то, что дети так редко ее видят. Но тут же заразилась их радостью, и для начала тоже немножко пошумела, поорала, порычала «Мар-р-рия», похохотала и покружила Аленку, во все горло распевая «Красавиц много есть на свете, но лучше нашей не найдешь» на мотив «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов». И дальше все было очень хорошо, а что там суета какая-то с одеванием невесты, украшением машин лентами и выволакиванием столов на лужайку перед домом, — так это с ума все посходили, что лично нас ни в коей мере не касается. Правда, к часу Елена Васильевна пришла к ним на берег фигурной лужи и строго заявила, что пора одеваться, позвонили, что Катька уже вышла замуж и через полчаса будет здесь. Досадное недоразумение посреди хорошего дня. Ну что ж, одеваться так одеваться, хотя, конечно, голопузыми жить в сто раз интересней… Но и из этого досадного недоразумения нечаянно получилась радость. Большая радость! Аленке почему-то оказалось маловато платьице, которое еще две недели назад было великовато. Сначала Зоя даже не поняла, в чем дело, — после стирки оно село, что ли? Что Манька в момент вырастает из всех своих одежек, — к этому она давно привыкла. Но чтобы Аленка так быстро, всего за две недели… Зоя отловила суетящуюся вокруг столов Елену Васильевну и таинственно прошептала:

— Аленке платье маловато… Можете себе представить?!

— Конечно, — строго сказала Елена Васильевна. — А чего вы ожидали? Ребенок растет. Ничего, через пару дней я ей новенькое докончу уже…

Ребенок растет! Вот так! А чего вы ожидали? А мы ожидали именно этого! Аленка выросла почти на два сантиметра! И даже немножко тяжелее стала! Конечно, не так, как Манька, но ведь это и не обязательно, чтобы сразу!

Когда приехала свадьба, и целая толпа машин с гостями, и все кинулись поздравлять молодых, Зоя тоже кинулась поздравлять, а когда поздравила, тут же потихоньку сказала Катьке:

— Аленка за две недели выросла! Представляешь?

— Ну и правильно, — рассеянно ответила невозможно красивая Катька в невозможно красивом платье, улыбаясь направо и налево. — Еще за две недели еще вырастет.

Тогда Зоя нашла Томку и сказала про Аленку ей. Томка вообще отмахнулась на бегу:

— Не бери в голову. Все в пределах нормы.

Что хоть она имела в виду? Или пьяная уже, что ли? Тогда Зоя подошла к Катькиной матери и поделилась новостью с ней. Надежна Марковна, сидящая в тенечке на веранде, улыбнулась вроде даже покровительственно:

— Ах, Зоя, все дети растут. Растут, растут, а потом вырастают…

В соседнем кресле шевельнулась немолодая медсестра, оторвалась от затрепанной книжки и сварливо заметила:

— Вырастают и от рук отбиваются.

Ай, ну их. Никто ничего не понимает. Надо Федору сказать.

Федор как по заказу вынырнул навстречу из-за дома — в парадном костюме и с Манькой под мышкой. Парадный костюм Федора и Манькино платье были совершенно мокрые и безнадежно угвазданные землей и зеленью. Федор сердился и обещал кого-то сейчас выпороть, Манька хохотала и дрыгала ногами.

— Дети вырастают и отбиваются от рук, — с печальной укоризной объявила Зоя. — И это на свадьбе моей подруги! Стыдно, девушка.

Манька перестала хохотать и дрыгать ногами, потаращилась из-под мышки Федора и наконец торжествующе заявила:

— Федор-р-ру все р-р-равно штаны малы! Он выр-р-рос!

— Молчи уж, чудовище, — сердито буркнул Федор. — Я бы еще целый семестр их спокойно протаскал… Зой, с Аленкой Серый и Браун, там, у бассейна… Придется Марию раздеть, все равно она в чем угодно куда-нибудь влезет. Самому раздеться, что ли?..

— Федь, а ведь Аленка тоже выросла, ты знаешь?

— Ага, — отозвался Федор, направляясь в дом. — И поправилась почти на полтора килограмма. Через неделю еще взвесим.

Похоже, эту новость давно все знают. Все, кроме нее. Главное — позавчера даже не сказали ничего. Зоя вздохнула и пошла к фигурной луже.

На надувном диване возле фигурной лужи сидел Серый и задумчиво рассматривал свои ноги — штаны у него до колен были заляпаны зеленью и землей. Аленка сидела на плечах Павла Брауна, который топтался возле старой яблони. В развилке ствола старой яблони сидел котенок, свесив хвост и голову, и с интересом наблюдал за происходящим внизу.

— Пойду переоденусь, — нерешительно сказал Серый и поднялся. — Или совсем раздеться, что ли? Так ведь сейчас за стол позовут. И фотографировать еще будут… Ладно, я рубашку снимать не буду.

Зоя представила его в белой рубахе с галстуком и в широких цветастых трусах — и засмеялась. И Серый засмеялся, махнул рукой и ушел.

— Мама, — позвала Аленка с высоты. — Я Зойченьку никак достать не могу. Пусть Браун тебя поднимет, а ты достанешь.

— С какой стати Браун меня поднимать будет? — недовольно начала Зоя.

Но Павел Браун уже шагнул от яблони, посадил Аленку на диван и подхватил Зою большими коричневыми руками. И все это — за одну секунду. Там, в прихожей своей квартиры, Зоя была совершенно уверена, что в любой момент может увильнуть от его больших коричневых рук. Сейчас она даже понять не успела, как это вдруг оказалась сидящей на его плече, а ей в глаза из развилки ствола старой яблони с интересом смотрит котенок.

— Мама, ты Зойченьку за шкирку бери, а то поцарапает, — деловито подсказала Аленка.

Зоя, как ей и было велено, взяла котенка за шкирку — и опять не успела понять, как оказалась сидящей уже рядом с Аленкой на диване. Павел Браун стоял в паре шагов и с интересом рассматривал лопухи у тропинки к дому.

— А почему Зойченька? — растерянно спросила Зоя, потому что вроде бы надо было что-то говорить. — Наверное, Зайчонок, да?

— Нет, Зойченька, — сказала Аленка и забрала у нее котенка. — Потому что все время наверх лезет. И по ковру, и по дереву… Все время! Обязательно ей надо до потолка долезть. Или до неба. Понимаешь? Она даже не думает, что тут люди за нее переживают. Безобразие.

— Ага, — согласилась Зоя. — Безобразие. Понимаю. Солнышко, а кто это имя кошке придумал?

Павел Браун быстро глянул на нее, сделал индифферентное лицо и опять уставился на лопухи.

— Никто не придумал, — удивилась Аленка. — Это ее собственное имя. Правда, красиво? Почти как ты.

— Красиво, — согласилась и с этим Зоя. — И даже красивее, чем я.

— За стол зовут, — осторожно подал голос Павел Браун. — Надо идти. Свадьба все-таки.

— Надо, — и с Павлом Брауном Зоя тоже согласилась. — А то люди переживать будут, а мы об этом даже не думаем. Безобразие.

Павел Браун вдруг засмеялся, потерял всякий интерес к лопухам, шагнул к дивану, подхватил Аленку вместе с котенком на руки и чуть виновато заглянул Зое в лицо:

— Это не я… То есть я не нарочно придумал. Это само как-то получилось. Но ведь действительно красивое имя, правда? Зойченька.