– «Кассандра» сигналит, сэр. «Полагаю…»

Впервые это слово обращали к Хорнблауэру. Он так привык предварять им свои послания адмиралам и старшим капитанам, так часто употреблял в донесениях, и вот другой офицер сигналит ему: «полагаю». Это – ощутимый знак его растущего старшинства. У Хорнблауэра по телу пробежала дрожь – он не испытывал такого трепета даже тогда, когда впервые поднялся на борт капитаном и услышал приветственный свист дудок. Однако за словом «полагаю», естественно, последовали возражения. Кук нимало не желал, чтоб его отослали с арены боевых действий. Он полагал, что «Кассандра» могла бы оставаться на расстоянии видимости от французских кораблей.

– Сигнальте: «Действуйте соответственно с подтвержденными приказами», – сказал Хорнблауэр резко.

Кук не прав, он сам – прав: возражения Кука помогли ему определиться. Назначение фрегата – поддерживать связь между линейными кораблями. Их для этого и строят. Любой из французов уничтожит «Кассандру» первым же бортовым залпом, однако она может привести «Плутон» и «Калигулу», стократ более мощные. Сердце Хорнблауэру согревала мысль, что он не только прав, но и может настоять на правильном решении. Кук, которого произвели в капитаны на шесть месяцев позже, подчинится сейчас и будет подчиняться всю жизнь, если они оба когда-нибудь станут адмиралами, Кук будет младшим, Хорнблауэр – старшим. На «Кассандре» отдали рифы, и фрегат устремился на запад – сейчас ее пятиузловое превосходство в скорости используется наилучшим образом.

– Убавьте парусов, мистер Буш, – сказал Хорнблауэр.

Французы увидят, что «Кассандра» исчезла за горизонтом; остается шанс, что «Сатерленд» сможет незаметно держать их под наблюдением. Хорнблауэр сложил подзорную трубу, сунул в карман и степенно, с некоторым даже усилием полез на бизань-ванты. Он рисковал достоинством – любой другой человек на корабле лазал на мачту быстрее – однако нужно было самому взглянуть на неприятеля. Корабль тяжело кренился на волнах, ветер свистел. Хорнблауэр лез, не останавливаясь, делая вид, что ничуть не устал и не боится, а просто не торопится в силу важности своего положения.

Наконец он надежно укрепился на крюйс-стеньги-салинге и направил подзорную трубу к колеблющемуся горизонту. Когда убрали грот-марсель, «Сатерленд» существенно замедлился – скоро появятся французы. И впрямь – из-за горизонта вынырнул белый прямоугольник, за ним другой, потом еще два.

– Мистер Буш, – закричал Хорнблауэр. – Поставьте пожалуйста, грот-марсель. И пришлите сюда мистера Сэвиджа.

Четыре французских корабля шли развернутым строем по обычной французской расхлябанности растянувшись так что между кораблями получалось более полумили – а может французские капитаны избегают идти ближе из опасения столкнуться. Сто против одного, что их впередсмотрящие не заметили белого пятнышка на горизонте.

На салинг вскарабкался нимало не запыхавшийся Сэвидж.

– Берите подзорную трубу, – сказал Хорнблауэр. – Видите французскую эскадру? Немедленно сообщите, если они изменят курс или начнут нас догонять.

– Есть, сэр, – отвечал Сэвидж.

Все, что от него требовалось, Хорнблауэр сделал. Оставалось спокойно ждать следующего утра. Завтра будет бой, равный или безнадежный, а если боя не будет – значит, он упустил французов и предстанет перед трибуналом. Он тщательно сохранял невозмутимый вид. В соответствии со старой традицией, сейчас следовало бы пригласить офицеров на ужин с вистом.

Диспозиция отбила бы сон у доброго большинства капитанов: надо не потерять из виду четыре неприятельских линейных корабля на ветре, а в голове то подспудно, то осознанно прокручивается: какова вероятность, что «Кассандра» успеет предупредить Лейтона, и если успеет, то какова вероятность, что Лейтон вовремя перережет французам путь. Погода неустойчивая – вечером штормило, к полуночи ветер стих, потом усилился, потом, с обычной средиземноморской непредсказуемостью, вновь стал ослабевать.

Хорнблауэр не надеялся, что уснет. Он был слишком возбужден, слишком напряжено думал. Когда меняли вахту, он прилег отдохнуть, и, твердо уверенный, что не заснет, провалился в тяжелый, без сновидений, сон, такой крепкий, что в двенадцать Полвил еле его добудился. Он вышел на палубу. Возле нактоуза стоял Буш.

– Темно, ничего не видать, сэр, – сказал тот и, не в силах перебороть волнение, ворчливо добавил: – Темно, как в карцере.

– Неприятеля видели?

– Кажется да, сэр, полчаса назад, но точно не уверен.

А ветер стихает.

– Да, – сказал Хорнблауэр.

Как часто случается на море, оставалось терпеливо ждать. Два прикрытых шторками фонаря покачивались над главной палубой, вахтенные лежали у пушек, ветер перебирал ванты, корабль вздымался и падал на волнах с изяществом, какого никто не заподозрил бы, видя его идущим галфвинд. Итак, надо ждать. На палубе он будет только изводиться, обнаруживая перед всеми свою нервозность. С тем же успехом можно ждать внизу, где его волнение скроют висящие вместо переборок занавески.

– Увидите неприятеля, немедленно пошлите за мной, – сказал он с напускной беспечностью и пошел вниз.

Он лег, продолжая напряженно думать и зная, что теперь уже точно не заснет. Таким твердым было это убеждение, что сон застиг его врасплох, навалился, пока он размышлял о «Кассандре», так что показалось – и двух минут не прошло, а как бы из другого мира донеслись слова Полвила:

– Мистер Джерард шлет свои приветствия, сэр, и сообщает, что становится светлее, сэр.

Хорнблауэр не без труда проснулся: только начав сонно переставлять ноги, он сообразил, что действительно спал и Полвилу пришлось его будить. Это хорошо. Можно представить, как Полвил рассказывает своим дружкам: такие, мол, у капитана железные нервы – спал себе преспокойно, когда весь корабль бурлил в ожидании боя.

– Есть что доложить, мистер Джерард? – спросил Хорнблауэр, выходя на шканцы.

– Нет, сэр. В две склянки задуло сильнее, и я вынужден был на час взять марсели в рифы. Однако теперь ветер стихает и поворачивает к зюйд-осту.

– Хм, – сказал Хорнблауэр.

Мглистое небо над горизонтом чуть-чуть посветлело, но видимость была еще не больше кабельтова. Ветер с зюйд-оста – почти встречный для идущих к Барселоне французов; для «Плутона» и «Калигулы» – лобовой.

– До того, как начало светать, я, кажется, разглядел землю, – сказал Джерард.

– Да, – отозвался Хорнблауэр.

На этом курсе они должны были пройти мимо недоброй памяти мыса Креус. Он взял лежащую у нактоуза доску и по ежечасным замерам скорости вычислил, что сейчас до мыса миль пятнадцать. Если французы шли тем же курсом, они скоро окажутся на ветре от залива Росас, где в случае чего и укроются. Если нет, если они изменили курс, и ночью он их потерял… но о последствиях такого поворота событий невыносимо было даже думать.

Светало быстро. Облака на востоке начали редеть. Да так и есть, редеют: на мгновение они разошлись, и там, где сходилось с небом испещренное барашками море, блеснула золотистая искорка. Длинный солнечный луч засиял над самыми волнами.

– Земля! – заорал впередсмотрящий.

На западе из-за изгиба земной поверхности выглядывали синеватые вершины испанских гор.

Джерард встревоженно взглянул на капитана, прошелся по палубе раз, другой, покусал костяшки пальцев, и, не в силах больше сдерживаться, окрикнул:

– Эй, на мачте! Неприятеля видите?

Казалось, прошли годы, прежде чем впередсмотрящий откликнулся:

– Нет, сэр. Ничего не видать, окромя земли по левому траверзу.

Джерард с новой тревогой взглянул на капитана, но Хорнблауэр, пока ждал ответа, успел сделать каменное лицо. Буш вышел на палубу, явно вне себя от волнения. Если четыре линейных корабля ушли без боя, значит, Хорнблауэра до конца жизни спишут в запас, если не хуже. Хорнблауэр сохранял бесстрастное выражение: он гордился, что это ему удается.

– Пожалуйста, мистер Джерард, положите судно на правый галс.