* * *
Бывают сумерки – они
мерцаньем зыблются тревожным,
но зажигаются огни,
и счастье кажется возможным.
* * *
Что-то в этой жизни несуразной
весело, удачливо и дружно
вьётся столько гнуси безобразной,
что зачем-то Богу это нужно.
* * *
Осталась только видимость и мнимость
того, что было стержнем и основой,
и жгучая висит необходимость
херни вполне такой же, только новой.
* * *
Зачем толку слова в бумажной ступе?
Я б лучше в небесах умом парил.
А может быть, на скальном я уступе
стоял и молча с морем говорил.
* * *
Текучесть у природы – круговая,
в истории – такая же текучесть;
Россия прозревает, узнавая
свою кругами вьющуюся участь.
* * *
Увы, порядок этот вечен,
и распознать его не сложно:
везде, где Бог бесчеловечен,
там человек жесток безбожно.
* * *
Все шрамы на природе – письмена
о том, как мы не правы там и тут,
и горестными будут времена,
когда эти послания прочтут.
* * *
Унимается пламя горения,
и напрасны пустые рыдания,
что плывёт не заря постарения,
а густеет закат увядания.
* * *
Стоит жара, и лень амурам
в сердца стрелять, и спят они;
я Фаренгейта с Реомюром
люблю ругать в такие дни.
* * *
Зачем в устройство существа
повсюдного двуногого
Бог сунул столько бесовства,
крутого и убогого?
* * *
Душа моя во мне дышала
и много высказать хотела,
но ей безжалостно мешала
прыть необузданного тела.
* * *
Порой весьма обидно среди ночи,
что я не знаменосец, не герой;
ни язва честолюбия не точит,
ни жгучих устремлений геморрой.
* * *
Снова церковь – и в моде, и в силе,
но творится забавная драма:
утвердились при власти в России —
те, кого изгонял Он из Храма.
* * *
Когда пожухшее убранство
сдувает полностью с ветвей
и веет духом окаянства —
томится мыслями еврей.
* * *
Забавно, что в соседней бакалее
легко найти творение ума,
от порции которого светлее
любая окружающая тьма.
* * *
Скоро мы, как дым от сигареты,
тихо утечём в иные дали,
в воздухе останутся ответы,
что вопросов наших ожидали.
* * *
В горячке спора про художества
текущей жизненной картины
меня жалеют за убожество
высоколобые кретины.
* * *
Плывёт, качаясь, наше судно,
руководимое не нами,
по волнам дикого абсурда,
который клонится к цунами.
* * *
Душе моей пора домой,
в ней высох жизни клей,
и даже дух высокий мой —
остоебенел ей.
Постскриптум через много лет
* * *
Цветут повсюду нынче фраера,
держащие контроль в умелых лапах,
ни в чём не понимают ни хера,
однако мигом ловят тон и запах.
* * *
Я езжу, и мелькают города,
читаются стишки не без успеха,
а публика одна везде всегда —
любительница горестного смеха.
* * *
Рутинной нашей жизни копошение
сидит уже в крови у каждой личности,
и мнится катастрофой нарушение
настоянной на времени привычности.
* * *
Вокруг меня – кишащая пустыня,
где каждый что-то режет и стрижёт,
моя ветхозаветная гордыня
меня от этой свалки бережёт.
* * *
Любое маломальское собрание
для общего решения вопроса
пугает меня тем уже заранее,
что много будет устного поноса.
* * *
Всем теперь она достаточно видна —
инвалидам, недоумкам, даже детям:
коллективная еврейская вина —
самый факт существования на свете.
* * *
Как мы смешны, что в позднем возрасте,
а если правильнее – старости,
ещё хотим упругой бодрости
и удивляемся усталости.
