Прежде бывало иначе. Классическая литература большинства народов обращалась в значительной мере к истории, однако авторам этих книг не приходилось бороться с предубеждениями. Не думаю, чтобы Расина когда-нибудь обвиняли в юдофобстве за то, что он изобразил жестокую иудейскую царицу Аталию, или в юдофильстве — за изображение царицы Эсфири. И когда Шиллер в пору владычества Наполеона в Европе написал «Орлеанскую деву», он не навлек на себя подозрения в том, что ведет пропаганду в пользу императора. Едва ли читатели Гете предполагали, что в «Эгмонте» поэт хотел восславить Голландию, а читатели Шиллера — что драматург создал «Вильгельма Телля», дабы возвеличить Швейцарию.

Но ныне автор исторических произведений обязан считаться с тем, что уже самый выбор народа и эпохи, к которым он относит своих героев и действие, приведет слишком поспешных читателей к ложному выводу. Если, например, в романе изображается американская революция, то одного этого факта уже достаточно для некоторых, чтобы заподозрить писателя в стремлении восславить современную Америку и ее руководителей.

Исторический роман подвергается и другим, менее неуклюжим, но не менее опасным ложным толкованиям. Многие читатели думают, что такой роман должен в приятной и увлекательной манере ознакомить их с историческими фактами, с авантюрными похождениями, показать человеческие качества знаменитых исторических личностей. Если же при этом книга льстит и патриотическим чувствам читателей, тогда они довольны до крайности и ничего большего не желают. Оказавшись в плену случайностей сюжета, они не стараются понять сущность произведения: люди и события заслоняют для них его смысл.

Однако писатель, который берется за серьезный исторический роман, руководствуется иными мотивами. Он знает, что силы, движущие народами, остаются неизменными, с тех пор как существует писаная история. Эти силы определяют современную историю так же, как определяли историю прошлого. Представить эти постоянные, неизменные законы в действии — вот, пожалуй, наивысшая цель, которой может достичь исторический роман. К ней и стремится писатель, который в наши дни работает над серьезным историческим романом. Он хочет изобразить современность. Он ищет в истории не пепел, а пламя. Он хочет заставить себя и читателя через прошлое яснее увидеть настоящее.

Десятки лет меня занимало одно примечательное явление. Столь разные люди, как Бомарше, Вениамин Франклин, Лафайет, Вольтер, Людовик Шестнадцатый, Мария-Антуанетта, — каждый в силу совершенно различных причин, — оказались вынужденными способствовать успеху американской революции и тем самым революции во Франции. Когда Америка Рузвельта вступила в войну против европейского фашизма и поддержала борьбу Советского Союза против Гитлера, для меня стали особенно ясны события восемнадцатого века во Франции, а они, в свою очередь, осветили для меня политические события моего времени. Воодушевленный этим, я отважился приняться за роман «Лисы в винограднике». Я стремился показать, что заставило так много разных людей и групп сознательно, бессознательно и даже против своей воли содействовать прогрессу.

Полагаю, что хотя бы частично я достиг своей цели. Множество читателей ознакомилось с этим романом в переводе, и если одни истолковали его ложно, то другие поняли правильно. Что же касается моих немецких читателей, — большинство из них, я убежден, поймет его правильно.

Они, безусловно, поймут, что герой романа — не Вениамин Франклин и не Бомарше, не король и не Вольтер, а тот невидимый кормчий истории, который был открыт в восемнадцатом столетии, понят, описан и превознесен в девятнадцатом, чтобы в двадцатом быть снова отвергнутым и оклеветанным, — прогресс.

Аристотель учит, что поэзия более подходит для изображения истории, чем наука. Автор романа «Лисы в винограднике», не будучи, правда, приверженцем Аристотеля, разделяет это мнение. Он готов обеими руками подписаться под изречением: «Клио — тоже муза».[126]

Поэтому автор надеется, что всякий непредубежденный читатель найдет в романе ясное изображение тех сил, которые вызвали американскую и французскую революции.

И тот, кто однажды действительно увидит эти силы, тот глубже постигнет и историю нашего горестного и героического времени. Он поймет глубокое изречение Эсхила:

Действие романа Лиона Фейхтвангера «Лисы в винограднике» начинается в 1776 г. За два года до этого королем Франции после смерти своего деда Людовика XV стал двадцатилетний Людовик XVI. Положение в стране было тяжелым. Над ней все еще тяготели последствия Семилетней войны. В этой войне Франция в союзе с Австрией и Россией выступала против Пруссии, которую поддерживала Англия. Война протекала благоприятно для союзников, — главным образом, благодаря успехам русской армии. Но в 1763 г. умерла императрица Елизавета, и вступивший на русский престол Петр III, горячий поклонник прусского короля Фридриха II, заключил с Пруссией мир и союз. В результате вместо ожидаемой победы Франции пришлось испытать горечь поражения. Больше всех выиграла при этом Англия, хотя Пруссию она поддерживала преимущественно деньгами, а сама вела военные действия только в Северной Америке, да и то больше руками союзников-индейцев. По Парижскому договору 1763 г. Франция лишилась почти всех своих американских владений. Ее морскому могуществу и морской торговле был нанесен тяжкий удар. Это еще более ухудшило экономическое положение страны, и так уже стоявшей на краю пропасти. Промышленность и сельское хозяйство пришли в упадок, финансы были в полном расстройстве, а двор и аристократия, не считаясь ни с чем, швыряли деньги на развлечения и удовольствия. Сначала молодой король, пытаясь как-то поправить дело, поддержал реформы своего министра финансов Тюрго, который ввел свободную торговлю хлебом, заменил некоторые натуральные повинности в пользу государства денежными взносами и попытался уничтожить ремесленные цехи и корпорации. Тюрго предполагал ввести в дальнейшем единый поземельный налог, однако его реформы частично переложили бы финансовое бремя с крестьянства на землевладельцев-дворян. Это вызвало недовольство аристократов, и в 1776 г. Тюрго был смещен. Придворная камарилья продолжала веселиться, довершая разорение страны и вызывая все растущую ненависть народа. Недаром роман, в котором выведена целая галерея портретов тогдашней аристократии, называется «Лисы в винограднике». Выражение это, заимствованное из библейской «Песни песней» («Ловите нам лис, лисенят, которые портят виноградники»), примерно соответствует русскому «хорек в курятнике».

Но во Франции уже зрела та сила, которой суждено было через несколько лет сокрушить господство аристократии, — буржуазия, третье сословие, политически еще бесправное, но экономически становившееся главной силой в государстве. Выразителями интересов третьего сословия были прогрессивные философы-просветители — Вольтер, Монтескье, Руссо, Гольбах, Дидро, Гельвеций. Значительную роль в пропаганде их взглядов сыграла знаменитая «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел». Она начала выходить под руководством Дидро и д'Аламбера в 1751 г., в 1757 г. была запрещена, но Дидро все-таки сумел тайно довести ее до конца в 1765–1772 гг.

Однако французский двор, не считаясь с затруднениями и не помышляя об опасности, пытался по-прежнему играть первостепенную роль в европейской политике и втайне мечтал нанести ответный удар ненавистной сопернице Англии. И в этом у него нашлись неожиданные союзники.

Вторая половина XVIII в. была периодом роста противоречий между Англией и ее американскими колониями. Колонии эти давно уже перестали нуждаться в поддержке метрополии. Их сельское хозяйство и промышленность не только удовлетворяли все местные нужды, но и начинали работать на вывоз. Колонии хотели сами определять свою судьбу, хотели вести внешнюю торговлю. Однако Англия, опасаясь их конкуренции всячески старалась затормозить их рост. Американские товары облагались высокими пошлинами. Колонистам разрешалось вывозить их только в Англию и только на английских кораблях. Развитие ремесел в колониях подвергалось всяческим запретам и ограничениям. Не принесла колониям никаких выгод и победа в Семилетней войне, которую в Америке называли «франко-индейской». Хотя Англия приобрела огромные территории в нынешней Канаде и средней части США, колонистам было строжайше запрещено самовольно на них селиться. А посланные в Америку английские войска остались там, и содержание их тяжелым бременем легло на колонистов. Недовольство колоний росло. От мятежных речей и контрабанды колонисты постепенно переходили к открытому возмущению. Одним из центров активных действий был город Бостон. В нем в марте 1770 г. во время столкновения с солдатами было убито четверо местных жителей, а в декабре 1773 г. произошел эпизод, известный под названием «бостонского чаепития»: в знак протеста против пошлин на ввозимый в Америку чай несколько человек, переодевшись индейцами, захватили на корабле груз английского чая и утопили его в море. Однако большинство жителей американских колоний все еще ощущало себя англичанами, подданными короля Георга III, и не могло решиться на прямой разрыв со «Старой родиной». Поэтому на первом Континентальном конгрессе (сентябрь-октябрь 1774 г.), на который для обсуждения создавшегося положения собрались представители всех американских колоний Англии, верх взяли лоялисты, или тори (названные так по аналогии с английской партией землевладельцев). Конгресс ограничился принятием Декларации прав и петицией к королю. Король воспринял эту петицию как мятежный акт и, естественно, просьб Конгресса рассматривать не стал. Открытая война становилась неизбежной, и начало ее связано опять-таки с Бостоном. Колонисты принялись создавать отряды самообороны и склады оружия. В апреле 1775 г. английский полк попытался захватить один такой склад к северу от Бостона, но колонисты оказали ему сопротивление и после стычек у Лексингтона и Конкорда (14 апреля) осадили англичан в Бостоне. 17 июля 1775 г. английская армия потерпела первое крупное поражение (битва у Банкер-Хилла). Война началась.