Тетя Кэт побледнела и вся дрожала.

— Что там такое? Какие королевские драгоценности? О чем ты говоришь?

— Ерунда, — вздохнул дядя Боб.

— Это неправда, милый.

— В чем дело, папа?

Затаив дыхание, он сделал еще два шага назад, потом потоптался, чтобы проверить, держит ли его земля, и опустил руку, пачкая рубашку алой кровью.

— Этот ребенок и святого из себя выведет! Если бы он только слушался меня, я бы моментально его оттуда вытащил.

— Что ты скрываешь от нас, милый?

Что-то странное мелькнуло у дяди Боба в глазах, но никто, в том числе и сам дядя Боб, этого не заметил, а если бы и заметил, все равно не обратил бы внимания.

— Он говорит, что нашел золото. Чепуха, конечно.

Они уставились на него во все глаза.

— Откуда там может быть золото? Даже русло ручья трижды перевернули кверх дном. Трижды! Нет там никакого золота. С нами ничего подобного случиться не может. Зачем обращать внимание на впавшего в истерику ребенка? Он и в жизни-то своей не видел золота.

Но выражение его лица менялось; в глазах разгорался огонь. Его жена молчала; молчали дети; даже Фрэнси не произнесла ни звука. Руки его были в непрерывном движении, что было так не похоже на него; он забыл про свои порезы. Потом задвигались ноги, он не мог устоять на месте.

— Но человек наделен инстинктом верно? — чуть заикаясь, спросил он. — Этот инстинкт живет в нем. Есть в человеке и чувство. Иногда мы знаем то, о чем нам никогда не говорили. Вот, например, золото. Даже при одном упоминании о нем кровь в жилах начинает бегать быстрее. Даже ребенок способен распознать золото, хотя никогда раньше его не видел. Мальчишка прав, знаешь? Прав инстинктивно. Я тоже это чувствую. Чувствует и он. — Язык его перестал поспевать за мыслями, слова стали неразборчивыми, он замолчал.

Непонятно почему, но Джоан вовсе не понравилась происходящая в отце перемена.

— Мамочка! — сказала она, схватив мать за руку, но когда мама посмотрела на нее, она заметила, что и у мамы какой-то странный вид.

— Мы теперь богатые, — возбужденно засмеялся дядя Боб. — Именно мы, а не кто другой. Золото там. Я чувствую его. Всем телом. Мальчишка нашел золото.

— Подожди, папа, — в полной растерянности остановил его Хью. (Он не понимал, что происходит.) — А как же Кен, папа? Ты должен вытащить Кена. Давай я схожу к Бэйрдам. Без чужой помощи нам его не вытащить.

— Кен внизу в норе! — закричала Фрэнси. — Мне не нравится, что Кен внизу в норе!

— Я иду за помощью, — объявил Хью, — Я не хочу, чтобы Кен сидел в Лисьей норе.

— Никуда не ходи! Если мне не нужны были Бэйрды раньше, то теперь я нуждаюсь в них еще меньше. Мы поднимем его, когда придет время. У него все в порядке. Ничего с ним не случится.

— Но, папа… Ты сам сказал, что дно может опуститься.

— Если оно до сих пор не опустилось, то и дальше не опустится. — Дядя Боб стоял подбоченившись, лоб нахмурен, с обеих сторон рта глубокие борозды.

— Мам!

— Да, Хью?

Когда она повернулась к нему, картина была та же самая: как-то непривычно выглядели ее рот, глаза и лоб. Человеку с такой маской на лице объяснять что-либо бесполезно. Протест замер у него на губах, не превратившись в слова. И мама не спешила с ответом. Она смотрела на него, но его не видела. Она даже не заметила, что Джоан отпустила ее руку и готова была вот-вот заплакать.

Детям стало страшно. То, что происходило, им явно было не по душе.

Мама и папа куда-то исчезли, забыв о детях. Они были все вместе в порубленных секачом зарослях ежевики, все поцарапанные, в разорванной одежде, но дети и взрослые стали друг другу чужими. Мужчина засмеялся, почти смущенно; женщина посмеивалась.

— Теперь я могу пойти и купить все, что моей душе угодно, — сказала она.

— Никакой борьбы за существование, — заявил он, — никаких глупых стишков на глупых рождественских открытках. Никаких больше усмешек на лице моей драгоценной сестрицы.

— Они вовсе не глупые, твои рождественские открытки, — возмутилась Джоан. — Они очень даже красивые.

Мужчина и женщина посмотрели друг на друга и обменялись странной-престранной улыбкой.

— Мы стали богатыми.

— Что значит «богатыми»? — заверещала Фрэнси.

До ушей Кена снова донесся голос сверху:

— Ты обвязался веревкой?

Он не ответил и только поигрывал лучом фонаря, наслаждаясь мерцанием вкраплений. Это было прекрасно.

— Послушай, молодой человек, твоя мама не очень-то обрадуется, когда я расскажу ей, как ты себя вел!

На мгновение Кена охватил страх.

— Я не виноват в том, что очутился здесь, — возразил он. — Виноваты вы.

— Не будем говорить о том, кто виноват. Ты что, хочешь остаться заживо погребенным в этой жиже? Счастье не вечно. Пойдешь на дно, как кирпич.

Голос был суровым, и Кен удивленно поднял глаза. Не похоже на дядю Боба, но силуэт в прямоугольнике света оставался прежним: та же голова, те же плечи. Однако что-то в его словах, в его тоне напомнило Кену его мать. Смотреть наверх было трудно.

— Я не могу надеть веревку, — мрачно заявил он.

— Говори громче. Я не слышу.

— Мне больно. Я не могу надеть веревку.

— Ты, должно быть, крупнее, чем мне казалось. Я сделаю петлю побольше.

— Мне больно.

— Что?

— Мне больно. Больно.

— Не может быть. Только не сейчас, пожалуйста.

— У меня болит грудь. Я посмотрел, она вся в синяках. Прямо черная. И болит все больше и больше.

Голова и плечи исчезли. Их не было долго. Полминуты, минуту, а то и целых две минуты.

Время тянулось, и Кена стало лихорадить. Нельзя сказать, что в шурфе было холодно, но зато как-то сыро и безмолвно. Стояла мертвая тишина: ни топота, ни шуршанья, ни хлюпанья.

Ему показалось, что все вдруг остановилось. С реальным, живым миром его связывала лишь составленная из длинных и коротких, из толстых и тонких концов веревка с петлей, которая падала с неба к его ногам, как свисает со столба оборванный телефонный кабель, когда все телефоны в округе перестают работать.

— Я пытаюсь втолковать вам, дети, — сурово наставлял их дядя Боб, — что мы ни к кому не можем обратиться за помощью. — Он стоял подбоченившись и смотрел на них свирепым взглядом, а лоб его, как и прежде, бороздили морщины, — Ни к кому, — повторил он, — в том числе и к нашим лучшим друзьям. Золото находится на территории речного заповедника. Частично это — наша земля, но целиком она нам не принадлежит. Земля вдоль ручья и на двадцать два ярда с каждой его стороны принадлежит государству. Разумеется, если строго следовать закону. Но если она принадлежит государству, значит, ею может пользоваться любой Том, Дик или Гарри при наличии у него разрешения вести раскопки, то есть явиться сюда, сделать заявку, а коли заявка сделана, значит, можно приступать к разработкам. Старатели могут застрять здесь на долгие годы, построить дороги и плотины, воздвигнуть дома. Они могут покупать землю акр за акром, и всего за несколько центов она будет принадлежать им почти двадцать лет. Таков закон, а спорить с законом нельзя. Вам это известно не хуже меня. Вы учили про старателей в школе. Вы знаете, на что они способны. Они способны почти на все.

— Но, папа… — заныл Хью.

— Никаких «но»! Как только люди учуют запах золота, они хлынут сюда сотнями. Делая заявки, они будут обносить наш ручей колышками на многие мили вверх и вниз по течению. А у меня есть разрешение на старательские работы? Нет. И сумею я его получить, в лучшем случае, в середине будущей недели. Сейчас праздник. Все государственные учреждения закрыты. А как только о нашей находке узнают, тут набежит столько народу, что самого себя не отыщешь. Наш дом, вполне возможно, перестанет быть нашим. Явись кто-нибудь с законным разрешением на старательские работы на нашем участке, мы потеряем всякие права на дом. Стоит Фрэнси увидеть чужого человека, она ему тотчас же все выболтает. Такой малышке рта не заткнешь. Ей не объяснишь, что болтать нельзя. Она просто не поймет. Мы не можем позвать Бэйрдов. Мы не можем обратиться в полицию. Не можем даже доктора пригласить. Мы должны стоять до конца. Как в осаде. Никто не имеет права покинуть это место, пока я не получу лицензии.