— А вот чего. Когда будете проделывать свой фокус-покус, в чем бы он ни заключался, я требую, чтобы вы полностью обелили Агату Бломберг. Мне все равно, что вы скажете и что сделаете, — думаю, вам в таких вещах опыта не занимать.

Она посмотрела на него долгим взглядом и стряхнула его руку со своего плеча.

— Теперь все? — осведомилась она саркастически.

— Теперь все. После гадания вы свободны.

— Неужели? Как это любезно. — Она встала и улыбнулась ему, но он не нашел доброты в этой улыбке. Как ни странно, она не потребовала от него никаких заверений, ограничившись одним словом джентльмена, которое вряд ли могла ценить.

Ей все равно, с легкой оторопью понял он. Она рассказала ему все это не для того, чтобы спасти себя — она ничего не боится. Быть может, она полагала, что старая княгиня не даст ее в обиду — либо из-за старинных уз, существующих между их семьями, либо из-за неудавшегося похищения, в котором они обе были замешаны.

А быть может, она полагалась на что-то еще — Грей предпочитал не думать, на что именно. Он встал и задвинул бочонок на место.

— Агата Бломберг тоже была женщиной, — заметил он.

Цыганка смотрела на него задумчиво, потирая свое кольцо.

— Да, верно. Хорошо, будь по-твоему. Негоже, чтоб мужики выкапывали ее гроб и таскали ее старые кости по улицам.

Грей чувствовал, что Тому не терпится уйти, да и посудой звенели все громче.

— Ну, а ты… — Он вздрогнул, уловив перемену в ее тоне. Ее голос звучал не насмешливо и не злобно — в нем не слышалось ни одного знакомого Грею чувства. Большие глаза цыганки, блестящие при свече, из-за черноты казались пустыми, лицо оставалось бесстрастным. — Никогда ты не сможешь удовлетворить женщину. Всякая, кто ляжет с тобой в постель, уйдёт после первой же ночи, проклиная тебя.

— Весьма вероятно, сударыня, — Грей потер заросший подбородок. — Спокойной вам ночи.

Место битвы было определено. Неяркое осеннее солнце взошло, и войска готовились выступить к Ашенвальдскому мосту.

Грей на конюшне проверял сбрую Каролюса. Он подтягивал подпругу и поправлял узду, считая секунды до выступления, словно каждая секунда отнимала у него драгоценную и невозвратную частицу жизни.

Люди бегали по двору туда и сюда — собирали пожитки, разыскивали детей, скликали жен и родителей, теряли в суматохе только что собранные веши. Сердце Грея билось часто, дрожь пробегала по ногам и сводила пах.

Барабаны в отдалении били сбор. Их дробь отдавалась в его крови и в костях. Скоро, скоро, скоро. Грудь стеснило так, что ему было трудно дышать.

Он не услышал ступающих по соломе шагов, но в своем натянутом состоянии уловил колыхание воздуха рядом, испытал чувство чужого присутствия, не раз спасавшее ему жизнь, — и обернулся с рукой на кинжале.

Это был Стефан фон Намцен во всем блеске своего мундира, с пернатым шлемом под мышкой, но его сумрачное лицо противоречило пышности наряда.

— Время на исходе, — сказал он. — Я пришел поговорить с вами, если вы согласитесь меня выслушать.

Грей медленно убрал руку и вздохнул полной грудью, чего ему давно уже хотелось.

— Вы знаете, что я охотно вас выслушаю.

Фон Намцен наклонил голову, но заговорил не сразу, как будто ему не хватало слов — хотя говорили они по-немецки.

— Я женюсь на Луизе, — объявил наконец он. — В Рождество, если буду жив. Мои дети… — Он помедлил, приложив руку к груди. — Им нужна мать. И…

— Не нужно оправдываться, — прервал его Грей и улыбнулся ему с нежностью, отбросив не нужную более предосторожность. — Если таково ваше желание, я желаю вам счастья.

Фон Намцен, просветлев немного, нагнул голову еще ниже и перевел дух.

— Danke. Я сказал, что женюсь, если буду жив. Если же нет… — Он по-прежнему прижимал руку к груди, где лежал под мундиром портрет его детей.

— Если я буду жив, а вы нет, я поеду к вам домой и расскажу вашему сыну, каким я вас знал — и как воина, и как человека. Вы этого хотите, не так ли?

Лицо фон Намцена не изменило своего торжественного выражения, но в серых глазах затеплился огонек.

— Да. Ведь вы, возможно, знали меня лучше кого бы то ни было.

Он стоял, глядя на Грея, и время вдруг остановило свой тревожный бег. Снаружи по-прежнему кипела суета, и барабаны выбивали дробь, но здесь, на конюшне, царил покой.

Стефан отнял руку от груди и протянул Грею. Тот взял ее и на краткий миг растаял душой и телом от струящейся между ними любви.

Миг — и они расстались, и каждый встретил грустной улыбкой отчаяние, увиденное им на лице другого.

Стефан хотел уже уйти, и тут Грей вспомнил.

— Подожди. — Он порылся в седельной сумке и вложил что-то в руку фон Намцена.

— Что это? — Стефан недоуменно смотрел на маленький, но тяжелый ларчик.

— Святыня. Благословение — мое и святого Оргвальда. Да убережет он тебя от всякого зла.

— Но… — Стефан, помрачнев, попытался вернуть шкатулку Грею, однако тот не принял ее.

— Поверь мне, — сказал Грей по-английски, — тебе эта реликвия принесет больше пользы, чем мне.

Стефан, пристально посмотрев на него, кивнул, спрятал ларчик в карман и ушел. Грей вернулся к Каролюсу, который начинал беспокоиться, мотал головой и всхрапывал.

Конь топнул ногой, и содрогание прошло по берцовым костям Грея.

— «Ты ли дал коню силу и облек шею его гривою? — тихо процитировал он, поглаживая заплетенную гриву, вьющуюся змеей по крутой конской шее. — Роет ногою землю и восхищается силою; идет на встречу оружию. Он смеется над опасностью, и не робеет, и не отворачивается от меча». — Грей прижался лбом к плечу Каролюса. Под шкурой нетерпеливо ходили мышцы, и чистый мускусный запах взволнованного коня наполнял ноздри. Грей выпрямился и похлопал тугой, подрагивающий бок. — «При звуке трубы он издает голос: „гу! гу!“ И издалека чует битву, громкие голоса вождей и крик».[6]

Барабаны продолжали бить, и у Грея взмокли ладони.

Историческая справка. В октябре 1757 г. Фридрих Великий со своими союзниками совершил быстрый марш и нанес поражение франко-австрийским силам близ Россбаха в Саксонии. Город Гундвиц остался нетронутым, и враг не перешел через Ашенвальдский мост.