Если в тебе сто шестьдесят килограммов живого веса и имеется застарелая травма позвоночника, то подъем с кровати — это серьезный ритуал, зачастую сопровождающийся целым набором звуков в виде кряхтенья, сопенья, скрипа, иногда заклами "твою мать!" и чем покрепче, и почти всегда — неприятными ощущениями. И никакой катаклизм уже давно не вынудил бы меня подпрыгнуть и помчаться куда-то. Даже пожар или наводнение. Десять пудов суеты не любят, их надо перемещать по всем направлениям степенно.

Но жуткий реалистичный сон, где я зачем-то наглотался таблеток, а потом злые тетки в белых халатах закачивали мне воду со всех сторон (и с нижней тоже!!!), заставил подскочить настолько резво, что еще почти минуту я напряженно ждал привычной расплаты за спешку.

Не болело.

Или не так: болел живот, болело горло, болело то самое место, куда… (не вспоминать!!!), болела голова, но спина… не болела!

До меня наконец-то дошло, что жмуриться в ожидании приступа не обязательно.

Первое, на что наткнулся взглядом — это голые мосластые коленки. Слабо волосатые. Судя по положению в пространстве, мои, но так-то — нет.

Поймите меня правильно: сто шестьдесят кило, они не за один день ко мне пришли, я их копил последовательно около тридцати лет со злополучной травмы, закрывшей путь в большой спорт и наложившей массу ограничений на остальные области жизни. Но и до неудачного падения я не был задохликом, выступая в тяжелом весе, так что ноги у меня были соответствующие. Не эти.

Потыкал в колени и ляжки пальцем. Ощущения говорили, что ноги все же мои. Хотя тоненькие с просвечивающими венками кисти рук моими тоже не были. Задрал майку — трусов не обнаружил, а все хозяйство, не накрытое привычным пузом, в мельчайших подробностях предстало перед не близорукими теперь глазами.

— Ну, привет.

— Масюня, зайчик, ты как?.. — раздался от двери женский голос.

Где-то на периферии отметил: Масюня… зайчик…это ко мне?

Но даже странное обращение не перебило мой шок:

— Я его вижу…

— Зайчонок, кого ты видишь? — растерялась посетительница.

— Его. — Вернул майку на место, улегся и укрылся с головой казенным одеялом.

— Сыночка, тебе плохо? У тебя галлюцинации? — подскочила и стала тормошить женщина.

Только тут сообразил, что эта особа чуть старше моей дочери, обращается ко мне как к сыну. Выглянул из-под одеяла: нет, мамой моей она точно не была.

— Масюня, ну не молчи! Скажи, как ты себя чувствуешь? — продолжала теребить меня дамочка.

Я сошел с ума, женщина сошла с ума, мир сошел с ума…

Ничего, всех нас вылечат.

— Нормально. Сейчас усну, проснусь, и все станет нормально. Совсем нормально!

И уснул.

Унылый бред со мной-чморенышем в главной роли заканчиваться не желал.

— Проснулся, сыночек? — спросила молодая женщина, сидевшая на стуле рядом с кроватью, стоило только вновь открыть глаза. Мадам была ничего так — симпатичная, но, что характерно, не та, что намедни.

— Да, мама, — раз от меня ничего не зависело, решил не сопротивляться и плыть по течению.

— Узнал! — радостно выдохнула она, — Узнал!!! Я верила, я знала!!! — И она стала покрывать поцелуями мое лицо и ладонь, которую сдавила в крепком захвате, — Узнал! Кровь-то, она не водица!

— Мам-мам-мам! — начал отбиваться я от ее ласк, — Мам! Мне бы…

— Судно подать? — встрепенулась женщина, догадавшись о моих потребностях.

— Да я сам!

— Сам, когда доктор разрешит! Ну, не стесняйся, что я там не видела! — залепетала она, пытаясь подставить мне специальный сосуд, чему я отчаянно сопротивлялся.

На мое счастье в палату зашла целая делегация в белых халатах, прервав нашу возню, в которой я вот-вот бы слился.

— Так! Я смотрю, очнулся, наш любитель таблеток? — при виде врача — а никем иным этот внушительный мужчина в окружении сразу пяти разновозрастных, но поголовно красивых женщин быть не мог — "мама" смущенно спрятала судно обратно под кровать, — Как самочувствие, пацифист?

Я и пацифист? Шутка юмора до меня не дошла, но прислушался к себе:

— Нормальное, вроде бы.

— Ага! Речь связная, вопросы понимаем…

— Что тут понимать-то?..

— А скажите-ка мне, голубчик, как вас зовут?

Вопрос на миллион. Я совершенно точно знал, как меня зовут: Михаил Лосев, что регулярно во всех компаниях сокращалось до Михи, Лося или Лосяша. Еще те, кто знал меня по армии, частенько по старой памяти обзывали Бурым, совмещая в одной кликухе намек на имя и характер. Жена в порыве нежности могла ласково назвать Мишаней или Медвежонком, хотя, это она мне, конечно, льстила. Но есть здравые опасения, что ни один вариант здесь не проканает.

— Мы-ма-ми… — неуверенно начал я мычать и заикаться, вспомнив о "Масюнечке".

— Сыночка! — счастливо всплеснула руками "мама", обрадовавшись правильному началу.

— Варвара Трофимовна! Выйдите! Зайдёте, когда я разрешу!

— Конечно-конечно… — и "мать", робко и даже заискивающе улыбаясь, смылась из палаты.

Ничего общего с моей настоящей матерью! Та — цунами в юбке, такое же беспощадное и неотвратимое, и характером я в нее, отец, погибший до моего рождения, по воспоминаниям родни гораздо спокойнее был. То есть, чтобы родившая меня женщина вот так смиренно скрылась за дверью? Когда с ее кровиночкой что-то непонятное делать собираются?! Держи карман шире! Уж на крайняк, она хотя бы последнее слово за собой оставила!

А дальше пошли новые странности: доктор подошел вплотную к койке и вместо прослушивания, простукивания или каких-то других ожидаемых с его стороны действий, стал водить ладонями над моим (ну, видимо, все же моим!) тщедушным тельцем. Пару раз мне показалось, что от его рук мелькнули неясные отблески, но, наверное, это были солнечные блики от окна. Или нет?

— Тело почти в норме. Осталось выяснить, что с разумом, — вынес он через долгую минуту вердикт, и, оставив руку на моей макушке, начал допрос, — Дважды два?

— Четыре… а что, есть другие мнения?

— Не сбивай. Как тебя зовут?

— Не знаю, — решил не перебирать варианты, кося под амнезию.

— Фамилия?

Если с именем хотя бы подсказка была в виде первой буквы, то с фамилией — полный облом. И к лучшему: пока думал, истекло время ответа.

— Так, понятно. Жи-ши?

— Пишется через "и"! — автоматом отскочило от зубов.

— Как зовут твою мать?

— Варвара Трофимовна?..

— Отца?

— ? (Упс…)

— Вторую мать?

— ? (А их, что, две?.. Как это вообще возможно?)

— Сестер?

— ? (Итицкая сила! У меня еще и сестры есть!)

— Синус ноля?

— Ноль, — надежно похороненное, ни разу не пригодившееся после универа знание настолько четко всплыло в уме, что ответ опять вырвался бездумно.

— Красный-желтый-…?

— Зеленый.

Допрос продолжился в подобном духе еще некоторое время, вопросы из школьной программы и логические цепочки перемежались вопросами о моей семье. Ладонь доктора наверняка не просто так касалась головы, потому что, если синусоиду и ее пики я теоретически еще мог вспомнить, то с чем едят производные и интегралы, и уж тем более, как решаются квадратные уравнения, — это я давно и уверенно забыл. А так даже что-то из биологии кроме инфузории-туфельки и сакраментального параграфа N41 ответил. Чудеса!

— Позовите мать ребенка! — приказал он своим сопровождающим, покончив с опросом. Одна из зашедших с доктором дамочек рванула за "мамой", пока я озирался в поисках упомянутого дитятка. Понимание, что ребенком назвали меня, пришло не сразу.

Теперь, когда все внимание перестало уходить на викторину, появилась возможность заметить, что все пять красавиц восхищенно, да что там говорить — вожделенно, как кошки на сметану, облизывались на доктора. Слегонца подивился степени ничем не обоснованной популярности у слабого пола: красавцем лечащий врач не был — среднего роста крепкий пузатый мужик с короткими толстыми пальцами-сосисками и заметной плешью среди полуседой неаккуратной шевелюры.