— Я… вас разочаровываю?

— Именно так. — Уже стало совсем темно, и при свете лампы черты его лица казались зловещими. — Женщина, которую описал мне Адам, была несколько другой.

Сара перевела дыхание.

— Другой? Какой же?

Он нахмурился.

— Ты… мягче. Я представлял себе деловую женщину, без сантиментов, а ты кажешься такой… нежной, даже хрупкой. Это игра? Может, именно такой и видел тебя Адам? Нежной, хрупкой… Бархатная перчатка, в которой прячется железный кулак?

Сара подняла плечи.

— Если я совсем другая, почему вы не верите, что я не Диана?

— О… — он откинулся на спинку стула, поднес стакан к губам, — я мог ошибиться. Я не раз ошибался. Но думаю, сейчас я прав. По-моему, ты очень… коварная и очень умная женщина. Но меня тебе не удастся провести. Я не Адам.

— Итак, — голос у Сары слегка дрогнул, — вернемся к тому, с чего начали. Что вы собираетесь со мной делать?

— Ну что же, — он поставил стакан и наклонился вперед, упершись локтями по обе стороны тарелки, — буду откровенен. Сначала я хотел убить тебя. Но когда ты уже была у меня в руках, я… ну, в общем, будем считать, что ты превосходно выбрала момент.

— Я… момент?

— Ну, когда ты упала в обморок. — Он облизнул нижнюю губу. — Да, это было достойно настоящего профессионала!

Сара понимала: отрицать то, что она разыграла обморок, бесполезно. Если бы она попыталась это сделать, ей бы пришлось говорить о вещах, затрагивать которые ей почему-то не хотелось. Конечно, это было безумие, но во всем этом ощущалось что-то запретное и волнующее, и, хотя она знала, что ее мать — упокой, Господи, ее душу! — пришла бы в ужас от ее безрассудного поведения, Сара первый раз в жизни чувствовала, что действительно живет! Даже с Тони она не испытывала ничего подобного.

— Вы… вы говорите, что хотели меня убить? — выдохнула она еле слышно, и он опустил глаза.

— Тебя это удивляет? — спросил он. — Из-за тебя мой брат жил как в аду.

— Мне жаль.

— Тебе жаль! — бросил он ей. — Думаешь, от этого легче? Ей, видите ли, жаль! Господи, ну просто сама невинность, а ведь у тебя на совести смерть человека, и, кто знает, может, он не последняя жертва.

Сара сдвинула брови.

— Я… я вас не понимаю.

— Ах, не понимаешь? — ухмыльнулся он. — Как ты думаешь, зачем я тебя сюда вызвал? Во всяком случае, не на дружескую вечеринку! Я хотел, чтобы ты заплатила — так или иначе — за то, что сделала брату.

— Так или иначе? — повторила она.

— Да. — Он откинулся так, что стул встал на две ножки. — Или ты умрешь, или будешь осуждена за убийство. Я никак не могу решить, что доставит мне больше удовольствия.

Сара чуть не задохнулась.

— Да вы просто сумасшедший! — Игра зашла слишком далеко. — Я говорю вам, я не Диана.

Майкл Трегоуэр пожал плечами, и стул с грохотом опустился на четыре ноги.

— Нет… впрочем, торопиться некуда. У нас масса времени.

— Масса времени? — Сара смотрела на него не мигая. — Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что сказал. Никто никуда не едет. Ни я, ни ты.

Единственной связью с внешним миром был телефон. На улице шел дождь, Сара сидела в библиотеке перед ярко горевшим камином со стаканом бренди в руках и обдумывала свое положение. Нельзя сказать, что она находила в нем что-либо утешительное. Майкл Трегоуэр вряд ли откликнется на ее просьбы, разве что ей придется рассказать о своей болезни, и он наверняка отключил телефон. Входная дверь заперта. Он даже не разрешил ей взять из машины вещи. Но как ни странно, Саре почему-то не было страшно.

Она не могла понять, в чем тут дело. Не могла понять, почему она не боится: потому ли, что, что бы Майкл Трегоуэр ни собирался с ней делать, это будет не сегодня (а раз так, может, он и вовсе передумает?), или потому, что с тех пор, как она встретила этого человека, ее охватило странное чувство неизбежности и она стала немного фаталистом. Да и ее отношение к нему — будто наваждение: ее к нему и притягивает, и отталкивает одновременно; во всяком случае, за последние часы она и думать позабыла о Тони.

Позади нее открылась дверь, и она, вздрогнув, очнулась от своих мыслей. Он оставил ее в библиотеке, пока был занят, а Сара, хотя и редко пила вино, с удовольствием ощутила, как по телу разливается живительный огонь. Как и в тот раз, на его лице промелькнуло странное выражение, когда он смотрел на нее, потом он закрыл за собой дверь и сказал:

— Похоже, ты здесь совсем как дома. Интересно, сколько раз ты вот так же сидела в этом кресле, коротая вечера с Адамом?

Сара тут же спустила ноги на пол. (Это была ее любимая поза: скинуть туфли и подобрать под себя ноги.) Она судорожно искала свои сапоги: без них она чувствовала себя как-то неуверенно.

Майкл Трегоуэр быстро подошел и ногой отбросил сапоги в сторону; Сара подняла на него возмущенные глаза.

— Сегодня они больше тебе не понадобятся, — сказал он, и уголки его губ чуть-чуть приподнялись в недоброй улыбке.

Сара вздохнула, решив больше не спорить с ним.

— Хорошо, — сказала она. — Я и сама собиралась здесь остаться. Диана разрешила мне пожить здесь пару неде…

— Ни черта подобного! — резко бросил он. — Это не ее дом, она не может им распоряжаться.

— Не се?

Сара не могла удержаться и поддразнила его, но он не заметил.

— Не твой, — холодно согласился он. — Раз ты бросила брата, у тебя больше нет прав на Равенс-Милл.

— Неужели? — Сара не могла это так оставить. — Вы слишком долго жили за границей, господин Трегоуэр. Теперь другие законы. В случае развода или раздельного жительства супруга получает половину всего имущества. А Диана и Адам не были разведены, значит…

— Так ты, сучка, все рассчитала! — в бешенстве выпалил он, схватил Сару за руки выше локтей и так рванул ее из кресла, что стакан с бренди выскользнул из ее руки и со звоном разбился о каминную решетку. — Ты еще смеешь говорить, что ты хозяйка дома? Что то, что принадлежало Адаму, теперь твое?

Сара так дрожала, что, если бы он не держал ее, не устояла бы на ногах. Он беспощадно, будто тисками, сжимал ее руки, прикрытые всего лишь тонкой тканью блузки (в библиотеке было тепло, и Сара сняла жакет).

— Я… я только хотела сказать, что… — заикаясь, говорила она, а он смотрел на нее со злостью, но она вдруг побледнела, и у него изменилось выражение глаз.

— Такая бледная, — пробормотал он. — Такая хрупкая. Ничего удивительного, что ты сводила с ума беднягу Адама! — И, притянув ее к себе, он прижался губами к ее рту.

Положив руку ей сзади на шею, он прижал ее к себе так, словно хотел раздавить. Он сковал ее, она чуть не задохнулась, сердце у нее судорожно билось, но Сара ощутила, что в ней пробуждаются неведомые ей чувства. Никто еще не целовал ее так грубо, так по-взрослому, так зло, и все же, пока он держал ее вот так, она чутьем угадала, что помимо воли его отношение к ней меняется.

Рука, которая все еще стискивала ее руку, вдруг ослабела, скользнула по ее плечу к шее и, раздвинув ворот блузки, проскользнула внутрь. Сара пыталась слабо сопротивляться, когда его пальцы ласкали ее голые плечи, и, когда расстегнулись пуговицы, она оторвалась от его губ.

— Нет…

— Нет? — передразнил он ее, наклонился и лизнул языком ее кожу. — Хм-м, а ты вкусная. — Его голос стал жестче. — И ты без бюстгальтера. Думаешь, я не заметил? — Глаза его были полузакрыты. — Я сразу заметил. И ты такая красивая… красивая.

В это время его рука захватила грудь и гладила ее ласкающими, оценивающими пальцами, трогала набухающий сосок, будя в Саре желание.

— Вы… вы не должны, — протестовала она и подняла руки, чтобы остановить его, но вместо этого обняла. Как только он почувствовал ее слабость, его нежность вдруг пропала.

Он грубо запахнул у нее на груди блузку, отвернулся от нее и сказал с ожесточением:

— Я поклялся на могиле брата, что заставлю тебя отплатить за то, что ты ему сделала! Господи, откуда я мог знать, что тебе будет приятно.