Я потащил мышку по грязному коврику; она вдруг показалась тяжелой и неповоротливой. Компьютерные часы показывали 16:44. По моему мнению, соседи хохотали последние три с половиной минуты. «Уааа-ха-ха-ха-ха», – вновь завыли за стеной. Нет, они не помешают мне работать, им не удастся меня отвлечь. Вот только добавлю в чай капельку молока.

– Что? Что такое? – крикнул я, входя в гостиную.

– Играем в «Угадай мелодию», – отозвался Джим.

Это была любимая игра в нашем доме – она заключалась в том, что включали начальные такты какой-нибудь старой песни, а все остальные начинали пыжиться, пытаясь угадать название. Я провел много вечеров в этой квартире, выкрикивая «Женщины из кабака», услышав одинокий звук коровьего колокольчика, или «Танцевальный блицкриг» – при звуке сирены.

Странно, что банальная «Угадай мелодию» могла вызвать такое веселье.

– Тут Пол застрял на одной мелодии, – объяснил Джим.

– Это явно какая-то новая песня, – уныло сказал Пол.

– Может, ты ее узнаешь, Майкл.

С подозрительным блеском в глазах Джим включил проигрыватель, и я тотчас узнал свою лучшую песню, записанную на гибком диске.

– Это не "Бабушка "? – с надеждой спросил Пол, а Саймон с Джимом снова загоготали.

– Ну нет, "Бабушка " – высший класс, – возразил Джим.

– Может, «Мини-попс»? – спросил Пол.

– Нет, – с негодованием сказал я. – Это «Жар городского металла» Микки А. Эту песню трижды прокрутили на «Долине Темзы». И для своего времени музыка была весьма новаторской.

Стараясь не слишком явно показывать обиду, я вложил в конверт свой бесценный гибкий диск и отправился на кухню за молоком.

Когда я на обратном пути проходил через гостиную, Джим уже ставил новую композицию. Музыка еще не зазвучала, и я замедлил шаг – из чистой любознательности. Нежно забренчала гитара; один такт до-мажорного аккорда, затем один такт ми-минорного, эта последовательность повторялась раз за разом, я мигом узнал песню. Это знаменитое вступление всякий узнал бы сразу. Потому-то я и вышел из себя, что не сразу вспомнил название.

– Так это же… это…. боже, ну… Семидесятые годы… «Роллинг стоунз» или что-то вроде того, так?

– Может быть, да, – садистски сказал Джим, – а может, и нет.

– Включи-ка еще раз, – попросил я, выставив одну ногу в дверной проем и убеждая себя, что на самом деле меня здесь уже нет.

Джим ткнул дистанционным пультом, и я понимающе кивнул, когда опять пошло знакомое вступление: игла в моем черепе сновала по дорожкам мозга, пытаясь отыскать место, где хранится остальная часть песни. Господи, в этой квартире царит такая расхлябанность, ничего найти нельзя.

– Это же так очевидно, – без всякой нужды сказал Саймон.

– Ну же, – подбодрил Пол.

Они уже распознали мелодию, так что этот раунд был устроен исключительно ради меня.

До-мажор, до-мажор, до-мажор, до-мажор, ми-минор, ми-минор, ми-минор, ми-минор прозвучало вновь, и вот, когда я мучительно близко подошел к ответу, Джим выключил музыку.

– Знаю, знаю, – обратился я к своим инквизиторам умоляющим голосом. – Это кто-то типа Нила Янга, так?

Троица глумливо захохотала. Будучи крупным специалистом в области человеческой психологии, я сделал вывод, что это не Нил Янг и, если на то пошло, не «Кросби, Стиллз и Нэш»[31].

– Ну, подскажите, а?

Они переглянулись, кивнули друг другу, и Саймон соблаговолил:

– Это первая песня, которой удалось возглавить хит-парад после повторного выпуска.

Слишком конкретная подсказка, а потому толку чуть. Подобные факты хранятся у меня в совершенно другом месте – не там, где мелодии. Вообще-то, эти факты хранятся на противоположных концах города, и без пересадки от одного до другого места не доберешься. Теперь я находился еще дальше от разгадки, чем прежде, поскольку отвлекся, пытаясь вспомнить абсолютно несвязанный с мелодиями факт. Я уже почти вспомнил концовку вступления, а теперь единственными словами, которые ложились на эту музыку, оказался навязчивый куплет:

"Это первая песня,

которой удалось

возглавить хит-парад

после повторного

выпуска".

Я ничего не мог вспомнить.

– Боже, ужас какой. Невероятно! Я так хорошо знаю эту песню, – застенал я.

Я уже сидел на стуле, обхватив голову руками и позабыв о работе.

Тум-та-тум-та-тум тум тум тум та-тум-та-тум-та-тум, – снова и снова повторял я про себя.

Но каждый раз, взбираясь по музыкальной лестнице, ощущал под ногами пустоту.

– Существует продолжение этой песни, записанное спустя одиннадцать лет после оригинала, – оно тоже заняло первое место, – сказал Саймон.

– Тсс. Я почти вспомнил. Название почти уже всплыло в памяти, а теперь опять растаяло. Фу ты!

И тут до меня дошли слова Саймона.

– Продолжение? Песни? Боже, что же это такое?

– И она взята с одноименного альбома.

– Дебютного альбома, – прочирикал Пол, и я почувствовал, как разгадка вновь ускользает от меня.

Я дергался на леске, словно лосось, заглотнувший наживку; они подцепили меня на крючок и теперь наслаждались игрой. Осознав это, я решил напрячь все силы и освободиться. Встал и заявил:

– Глупость какая, мне вообще на это наплевать, – и устремился по коридору к себе в студию, чтобы забыть обо всем этом.

Спустя три с половиной секунды я снова стоял в гостиной.

– Ладно. Поставьте еще раз.

«Меня зовут Майкл Адамс, и я зациклен на викторинах. Иногда я убиваю на викторины целый день, но мне дьявольски трудно устоять перед желанием дать правильный ответ на вопрос».

В моей воображаемой группе психологической взаимопомощи викториноголики сидят кружком, кивают и сочувственно улыбаются. А я рассказываю им о своем печальном опыте.

"Ничто не вызывает такого возбуждения, как викторина. Это наслаждение для ума, маленький интеллектуальный оргазм. Но я знаю, что одного вопроса всегда недостаточно, я не могу остановиться, сколько ни стараюсь. Не успеешь оглянуться, как все деньги спущены на справочник поп-музыки, а все друзья отвернулись, потому что я устроил безобразный скандал из-за корректности одного из вопросов. Я хочу избавиться от пагубного пристрастия, искренне хочу, но это так нелегко – ведь на каждой улице есть паб. Я захожу в паб с твердым намерением ответить на один-единственный малюсенький вопросик, и зависаю там на всю ночь. И поэтому теперь я вынужден сидеть целыми днями дома, но по телевизору показывают бесчисленные викторины, а я никак не могу поверить, что участник очередной викторины не знает, какая линия Лондонского метро выкрашена на схеме в розовый цвет.

– «Хаммерсмит»! – выпаливает один из викториноголиков, и его лечение продлевается еще на шесть месяцев".

Один вопрос в дурацкой игре «Угадай мелодию» превратился в затяжное заседание до глубокой ночи. Разумеется, в конце концов, я угадал, что то была за песня. После того как перебрал тысячу различных замочных скважин, мелодия наконец открыла ту самую дверцу, за которой хранилась начальные такты.

– «Космическая диковина» Дэвида Боуи, – утомленно вздохнул я под снисходительные аплодисменты соседей.

Но поиск ответа оказался столь длительным, а предчувствие скорой разгадки столь сильным, что я испытал лишь смутное чувство опустошенности и разочарования. И вылечиться от этого мог единственным образом – угадать следующую песню.

Только через несколько часов я вернулся в студию, а с работой покончил лишь к часу ночи. Выключил компьютер, посмотрел на часы и понял, что опоздал на последний поезд метро. Если бы у меня были деньги, я вызвал бы такси, но я уже и так допустил перерасход, заплатив посыльному за пиццу. Я отправил сообщение на мобильник Катерины, завершив его грустной рожицей, состряпанной из запятых и точек. И тут же сбросил на ее телефон еще одно письмо, давая понять, что предыдущее было ироническим – я обычно не опускаюсь до таких пошлостей, как грустные и веселые рожицы. За то время, что потребовалось на манипуляции с письмами и дебильными рожами, я мог, наверное, доковылять до Кентиш-тауна пешком.