«Ванда… мм… Говорит Джим Маккиби. Я коммивояжер по продаже торговых автоматов. Так и не допер, зачем тебе это, но… короче, теперь ты знаешь. Счастливо оставаться!»

Я сидела на барной стойке в кухне Уолтера, с его телефоном возле уха, принимая со своего домашнего оставленные сообщения – между прочим, их оказалась ровным счетом дюжина. Два из них, правда, были по делу: одно от миссис Форини, консьержки, которая согласилась забирать для меня корреспонденцию и вообще поглядывать, не происходит ли чего подозрительного; второе от Дженнифер из «Хейстингс дейли репортер», насчет того, что мне компенсировали ущерб, вернув на счет уплаченную за объявление сумму. Это несколько примиряло с остальными десятью посланиями болванов, которым, как видно, было совсем уж нечем заняться.

«Приветик! Это… хи-хи, хи-хи, хи-хи-хи… это наверняка просто розыгрыш, но я все равно решила позвонить. Розыгрыш, ведь правда? Ну да, что же еще! Хи-хи, хи-хи-хи! Но все равно, вот она я, Александра. Если хочешь, позвони».

Я чуть было не обратилась к небесам насчет того, что готова поменять эту лавину идиотизма на непрерывную музыку в голове, но вовремя опомнилась. Недаром говорят: «Будьте осторожны с желаниями, они могут исполниться». Отшвырнув блокнот, в который предполагалось записывать потенциально любопытные номера, я хотела уже зашвырнуть куда подальше и телефон, но вспомнила, что он не мой, а Уолтера, и со вздохом вернулась к сообщениям.

«Алло, говорит Элизабет. Должна сказать, что я… мм… словом, я заинтригована вашим объявлением. Хотелось бы знать, что заставляет людей помещать подобное. Ведь это же магнит для дураков! Уверена, на вас уже вывалили тонну всякой бессмысленной всячины». Смех. «Вы, конечно, думаете, что я и сама дура, раз уж звоню. Вообще-то я психоаналитик, но одно другому не мешает». Вздох. «Мой монолог, по-моему, быстро катится к такой-то матери, но дело сделано, я на связи, так почему хотя бы не попробовать? Если вы решили, что со мной ничего не поймаешь, учтите, я не в обиде (ведь и правда, это нездорово – навязываться человеку совсем незнакомому). Но, так-растак, все-таки позвоните, если придет охота и если не собираетесь уговаривать меня что-то купить».

Я спрыгнула со стойки и полезла под стол, куда улетел отброшенный блокнот. Этот номер стоил того, чтобы его записать. Потом я прослушала сообщение еще раз, и еще, пытаясь разобраться, в самом ли деле оно такое, как мне показалось, то есть потенциально любопытное. Оно было таковым. Элизабет стоила звонка. Не только по той причине, что успела вставить в короткий монолог пару нехороших выражений, хотя и это уже заслуживало всяческих похвал. Просто роскошно, что она заподозрила во мне ловкого агента по продаже – ведь я и сама усмотрела бы в таком объявлении попытку ловли «на живца». Но главное, она была психоаналитиком, и хотя при обычных обстоятельствах я сторонюсь этой ненасытной братии, согласитесь, глупо отмахиваться от той же возможности, когда она даровая.

Не то чтобы я нуждалась в услугах психоаналитика. Разумеется, нет. Но у меня была уйма времени, которое требовалось чем-то заполнить.

Сказано – сделано: я набрала записанный номер. Трубку сняли после четырех долгих гудков.

– Алло, – сказал женский голос.

– Привет! Это Ванда, – бодро представилась я. – Мне нужна Элизабет. Надеюсь, она хотя бы где-то поблизости.

– Это она и есть.

«Это она и есть». Оригинальная манера изложения. Такая мобилизует. Я невольно расправила плечи.

– А я Ванда.

Наступила короткая пауза, в которой мне почудилось едва слышное «хм».

– Прошу прощения, но кто такая Ванда?

– Ванда из объявления в «Хейстингс дейли репортер». Вы как будто мне звонили… или я ошибаюсь?

Собственный жалобный, неуверенный тон заставил меня содрогнуться от стыда. Во что я превратилась! Я, у которой в школе было полным-полно подружек. Которая в колледже была на короткой ноге чуть ли не с каждым. Докатилась до того, что рада-радешенька пообщаться со священником или психоаналитиком!

– Ах та Ванда! – засмеялись в трубке, и мне стало немного легче. – Которая требует ответа.

– Она самая, – подтвердила я мрачно, потому что бодрость перед лицом такой нелепости была уж абсолютно ни к чему. – Вы правы, объявление было ужасной ошибкой.

– Вы не должны так думать, – сказала Элизабет (тон ее разительно изменился, превратившись из дружелюбного в приторно-сладкий, с заметной ноткой снисходительного сочувствия). – Если, помещая его, вы надеялись выразить свои скрытые устремления и, так сказать, свои глубочайшие чувства…

– Какие, к черту, устремления! – грубо перебила я, чтобы поскорее прервать затруднительный момент. – Это ошибка не в переносном, а в буквальном смысле. Газетчики сваляли дурака. Объявление было адресовано конкретной особе и… в общем, это все не важно!

– Ах так. – Послышался вздох откровенного облегчения. – Вот дерьмо-то! Ради Бога, извините, что начала перед вами вот так распинаться. Есть у меня такая дурная привычка.

– Какая именно?

– Заранее смотреть на людей сверху вниз. Терпеть себя за это не могу, но снова и снова так поступаю. Это, знаете ли, сильнее меня – просто вторая натура. Когда пациент делает паузу, это обычно означает, что моя очередь говорить и нужно быстренько прийти к блестящему заключению, но мои заключения все исходят из предпосылки, что людям надо поменьше ныть и побольше заниматься делом. Короче, я начинаю не говорить, а вещать, сыплю готовыми цитатами из учебника.

– Какой ужас! – искренне посочувствовала я. – По-моему, вам нужно в корне менять подход.

– Согласна на любой, который позволит быть дома ко времени возвращения детей из школы. Предлагайте – беру не глядя! А пациенты, я уверена, будут вам только благодарны. – Элизабет засмеялась. Это был открытый, искренний смех, который сразу пришелся мне по душе.

– Пожалуй, я вас разочарую. Не только не предложу ничего такого, что сэкономит время, а, наоборот, отниму его у вас. Хотелось бы кое-что обсудить.

– Понимаю. – Приторно-сладкий тон снова пришел на смену простому человеческому дружелюбию. – Какой разговор! Конечно, вы можете поделиться своими проблемами. В конце концов, инициатива исходила от меня.

– Знаете что? Я постараюсь не искажать истину, а вы постарайтесь не снисходить до моих проблем, а просто слушать. А потом честно скажете, что вы об этом думаете, а я в ответ выскажу свое мнение о вашем диагнозе. Если решите, что я спятила, так и говорите. Если я решу, что ваш подход – дерьмо, тоже не стану скрывать. Договорились?

– Слово «спятила» кажется мне чересчур… – начала Элизабет.

– Дерьмо! – отрезала я.

– Возможно, поэтому большинство пациентов подолгу у меня не задерживаются, – задумчиво заметила она.

– Возможно.

– Вот дерьмо-то! – Она снова засмеялась, и приторная сладость исчезла из ее голоса. – Так что у вас за проблемы?

– Это сложный вопрос. Куда сложнее, чем вам кажется. Я тут на днях смотрела телевизор и попала на репортаж о ловле крабов на Аляске.

– Это когда целая шхуна затонула вместе с рыбаками?

Послышался приглушенный стук ножа по разделочной доске. Отличная идея. Я открыла холодильник и устроила ревизию содержимого.

– Дело в том, что мой бывший муж в последнее время обретается на Аляске и как раз недавно остался без работы. На этом… мм… крабопромысле ведь все время требуются рабочие руки, верно? Пока смотрела, я все мечтала: хорошо бы он нанялся на ту шхуну незадолго до того, как она пошла ко дну.

Приглушенный стук прекратился. Я представила себе, как Элизабет шарахнулась от разделочной доски.

– Это плохо говорит обо мне, да? – прямо спросила я, вываливая на стол молодую морковь.

– Я ничего на это не скажу. – Стук возобновился.

– Почему?

– Потому что есть большая разница между тем, что я должна сказать, и тем, что на самом деле думаю.

– В самом деле большая?

– Огромная. Я должна бы сказать, что нет смысла четко делить что бы то ни было на хорошее и плохое. Затем спросить, какие ощущения у вас самой вызывают мечты о том, чтобы ваш бывший муж отправился ко дну.