Люсьен сначала испугался, потом с облегчением вздохнул.

— Ничего страшного, всего лишь маленькая задержка… Сегодняшний день все равно оказался очень счастливым, ибо я имел удовольствие встретиться с вами и поговорить о своих проблемах.

— И этот разговор не пройдет даром, сударь… — заметила Мэри, вдруг почему-то покраснев. — В моем лице вы приобрели своего горячего сторонника, и я надеюсь, что мы с господином Дарье не менее успешно сумеем убедить папу. А вам придется еще раз прийти завтра.

Люсьен поклонился.

— Тогда до завтра, сударыня.

Мэри быстро встала.

— До завтра… Но мне кажется, что я так и не узнала вашего имени.

— Люсьен Лабру.

— Люсьен Лабру, — повторила Мэри. — Я не забуду вашего имени. Можете считать, господин Лабру, что вы у нас уже почти свой человек.

Люсьен поклонился и вышел из маленькой гостиной; сердце у него буквально прыгало от радости. Дочь Поля Армана пожелала проводить его до дверей, потом, стоя на верхней ступеньке лестницы, она смотрела, как он идет через двор. Перед тем как выйти на улицу, он обернулся и поклонился еще раз. Их взгляды встретились. Госпожа Арман помахала ему рукой и, когда он исчез из виду, вернулась в гостиную.

— Люсьен… Люсьен… — вполголоса повторяла она, — этот протеже делает честь господину Дарье. Лицо у него такое открытое, честное. Я видела его впервые, а такое ощущение, будто он — мой старый друг. Нужно, чтобы он непременно понравился папе… и чтобы папа принял его главным инженером. Я этого хочу, а значит, так и будет!

Поль Арман приехал вечером. Миллионера сразу поразило, до какой степени изменилась дочь за время его отсутствия, и сердце его пронзила щемящая боль. Впервые он остро осознал нависшую над ней опасность, которой до сих пор старался не замечать. И им овладела страшная тревога.

После объятий и приветствий он спросил у Мэри, что нового произошло с тех пор, как он в Бельгии получил от нее последнее письмо. Девушка рассказала обо всех событиях, умолчав лишь о Люсьене Лабру. И это было составной частью намеченного ею плана.

— Меня интересуешь прежде всего ты сама, детка, — сказал Поль Арман, сжимая дочь в объятиях. — Мне кажется, ты чувствуешь себя несколько хуже, чем до моего отъезда.

— Это тебе только кажется, папа… — жизнерадостным тоном ответила Мэри. — Конечно же, время без тебя тянулось очень долго, но никакого фатального воздействия на здоровье моя тоска и скука не произвели. Ничего у меня не болит, на душе весело, и чувствую я себя прекрасно.

К несчастью, именно в этот момент на Мэри, опровергая ее слова, опять напало то самое противное сухое покашливание, и отцовская тревога Жака вспыхнула с новой силой.

Ландо, в котором они ехали с вокзала, доставило их на улицу Мурильо как раз к ужину. Мэри пребывала в прекрасном настроении. Ее веселая болтливость и милая нежность заставили отца в конце концов заулыбаться.

— Ты виделась с Жоржем Дарье? — спросил он.

— Да, он приходил один раз. А о цели его визита я расскажу тебе завтра.

— Почему не сейчас?

— Потому что я так рада тебя видеть, что не хочу сегодня говорить ни о каких делах. Ты завтра рано уходишь?

— Конечно! Меня не было здесь целые три недели, и мне очень нужно посмотреть, как идут дела на стройке. Завтракай без меня… и…

— Неужели ты бросишь меня завтракать в тоске и одиночестве на следующий же день после своего приезда? Нет, лучше мы позавтракаем в десять, а потом ты сразу же уедешь. Ладно, папочка?

— Ну как я могу тебя ослушаться, сокровище мое! — ответил Жак, прикасаясь губами к подставленному для поцелуя лбу дочери. — Но почему тебе этого так хочется?

— Секрет… Поговорим о чем-нибудь другом. Ты доволен своей поездкой?

— Более чем. У меня теперь много работы для мастеров кузнечного дела. А еще нужно как можно скорее подыскать искусных чертежников. Пока строительные работы не закончены, я оборудую прямо здесь, в большой комнате на первом этаже, рядом с библиотекой, временную чертежную мастерскую. Так что служащие всегда будут у меня под рукой.

— Но не можешь же ты одновременно контролировать работу и каменщиков в Курбвуа, и чертежников в Париже…

— Разумеется: не разорваться же мне пополам, — рассмеялся миллионер. — Но, помимо старших мастеров, я найду себе серьезного, умного и образованного парня, способного руководить всем этим и меня заменять.

— Ты уже присмотрел кого-нибудь?

— На данный момент — нет, и найти его будет не так просто, ведь это очень ответственная должность. Но если хорошенько поискать…

— О! Уж ты найдешь.

— Не собираешься ли ты рекомендовать какого-нибудь своего протеже? — рассмеялся миллионер.

— Как знать? — засмеялась в ответ девушка. — Но ты, наверное, смертельно устал… Иди отдыхай, папочка, а поговорим обо всем завтра.

На следующий день с утра пораньше Поль Арман принялся разбирать накопившиеся на рабочем столе бумаги и почту. Среди пришедших за время его отсутствия писем одно было с маркой Соединенных Штатов. Он вскрыл его с тревожной поспешностью, ибо узнал почерк Овида Соливо. Письмо было коротким.

« Дорогой братец.

Жестокие разочарования постигли меня после твоего отъезда. Дела предприятий Джеймса Мортимера и Поля Армана, которыми теперь владею я, идут все хуже и хуже. Твой отъезд нанес заводу роковой удар, и, если это будет продолжаться и дальше, будущее мое представляется не слишком веселым.

Я начинаю не на шутку сожалеть, что не поехал с тобой во Францию, не говоря уже о том, что узы родства сильны и жить без тебя мне, честное слово, трудновато… Кто знает? Может быть, мы увидимся куда раньше, чем нам сейчас кажется…

Как всегда твой, дорогой мой Поль, и, поверь, преданный тебе брат

Овид Соливо».

Читая эти строки, Поль Арман побледнел. А дочитав до конца, в гневе смял письмо.

«Значит, шантажом выманив у меня такое предприятие, — думал он, — ничтожный мерзавец довел его до разорения! Ясно, как день: заводу — крышка. Овид Соливо катится к банкротству. Но как такое могло случиться?… Ха! Как! Он — игрок, и этим объясняется все… Идиот играет и проигрывает. Хватается за карты и с их помощью обращает в прах королевское состояние. Скоро он останется ни с чем. Просадит за ломберным столом целый завод, да не какой-нибудь, а Джеймса Мортимера, одно из самых мощных предприятий в Соединенных Штатах. Только я успокоился, решив, что навсегда избавился от негодяя, как он тут как тут: вот-вот опять свалится мне на голову и снова начнет свой бесстыдный шантаж…»

Швырнув в огонь письмо «братца», лже-Арман вновь взялся за бумаги; но лоб его прорезали глубокие морщины — самые мрачные мысли неотвязно терзали его.

Мэри этим утром поднялась почти так же рано. Быстро, но тщательно, привела себя в порядок и позвонила лакею.

— Помните человека, что приходил вчера утром с письмом от господина Дарье?

— Да, сударыня.

— Он придет сегодня в половине десятого, чтобы повидаться с папой. Проведете его ко мне, в маленькую гостиную.

Мэри отправилась в гостиную. Вместо того чтобы сесть поближе к огню, она встала возле одного из окон, откуда были видны двор, ограда и вход с улицы. Ей казалось, что целая вечность отделяет ее от того момента, когда во двор шагнет, наконец, Люсьен Лабру.

Часы пробили половину десятого. Почти в тот же миг звякнул колокольчик, и Люсьен направился к ступенькам лестницы, ведущей в особняк. Кровь прилила к сердцу Мэри, и она схватилась за грудь. Лакей впустил Люсьена. Мэри сделала над собой отчаянное усилие, стараясь подавить охватившее ее волнение и дышать ровно, но, когда она заговорила, голос ее звучал нетвердо:

— Папа приехал, господин Люсьен, так что я могу тотчас же представить вас.