– К маме…

Через несколько дней я уже спокойно разговаривал, хотя шевелился плохо. У меня было повреждено левое предплечье, порваны связки на руке. Всё остальное – разбитая голова, сотрясение мозга, ожоги и синяки по всему телу можно было не принимать во внимание.

– Ты удачно отделался, – сказал Миша во время следующего своего визита.

– А что там произошло? Машина рванула?

– Да, была заложена бомба. Вдрызг разнесло. Трынчев погиб.

И тут у меня похолодело внутри. Я вспомнил горячие пальцы Моники.

– А Моника? Что с ней?

– Она в больнице, – на лице Соколова ничего не отразилось.

– Ранена?

– Да, в тяжёлом состоянии. До сих пор в реанимации. Врачи не могут пока ничего обещать.

– А Павел?

– Его слегка шибануло взрывной волной, но ничего страшного. Он уже дал показания в полиции и улетел в Москву. Скоро и к тебе придут с расспросами…

– Дай мне телефон, Миш, – попросил я. – Надо позвонить Тане…

– Я уже звонил ей, всё рассказал, успокоил.

– Спасибо, но я всё равно хочу позвонить. Ей нельзя волноваться, а я и так уж тут задержался… Дай телефон…

Через неделю меня вывезли в Москву.

Полётов поднялся на ноги довольно скоро. Дней через десять его выписали из больницы, и он даже вознамерился выйти на работу, но врачи категорически запретили. Ему требовалось время для полной реабилитации.

– Целый месяц отдыха, – сказал он Тане, не то удивлённо, не то раздосадовано.

– Ты чем-то не доволен?

– Не знаю. У меня странное чувство, – он сидел на краешке кровати и был похож на испуганного птенца, растрёпанного и насторожившегося.

– Объясни, – она устроилась рядышком, обняв его по-товарищески за шею.

– Будто кто-то даёт мне понять, что этот этап жизни завершён и что пора посвятить себя чему-то другому.

– Посвяти себя книгам, наконец!

Юрий посмотрел на неё. Таня выглядела замечательно. От её болезни не осталось и следа, разве что чуть-чуть стали выделяться отёки под глазами. Но это даже придавало ей особый шарм: усталость прекрасной женщины.

– Танюш, может, мы всё-таки распишемся?

– Не переводи разговор в другое русло, – она строго свела брови. – Я тебе про книги, а ты…

– Почему ты отказываешь мне? – Он поёжился и оглянулся на окно. На улице было темно. – Не понимаю твоего упрямства.

– Может, мне нравится, когда ты просишь меня, – засмеялась она. – Ты ни о чём другом не просишь меня.

– Да, просить я не люблю. Надо что-то… – он поднялся и сунул руки в карманы. – Непривычно мне без дела…

– Займись книгами. Тебе выдалась такая чудесная возможность не думать о твоей проклятой службе. Сядь и пиши! – Она указала на письменный стол.

– Да ты просто тиран, Тань. Я же не могу вот так, по заказу. Оно же должно родиться, созреть. Я не автомат.

Он подошёл к ней и погладил её по голове. Она услышала, как он тяжело вздохнул.

– Что такое, Юр?

– Ничего… Я позвоню, ладно? – Не дождавшись её ответа, он взял трубку телефона и быстро набрал номер. – Алло, Миша? Привет, это Полётов… Да, я опять про Монику хотел узнать… Как? По-прежнему… Ладно, ты сообщи мне, если что изменится…

Он положил трубку на рычаг.

– Ты в Испанию звонил? – Таня пристально смотрела на него.

– Да, Соколову.

– Зачем?

– Беспокоюсь за Монику.

– Почему тебя так волнует её состояние? Скажи мне, наконец, кто она такая?

Полётов присел на подлокотник кресла и сунул сигарету в рот.

– Не кури так много, – попросила Таня.

– Мне нужно. – Он щёлкнул зажигалкой и затянулся, глубоко, громко, как-то даже свирепо. Выпустив дым, он стал говорить: – Мы взяли её в разработку сразу, как только я приехал в Барселону… На будущее. С моей подачи… Помогли ей деньгами, поддержали при поступлении в университет. Официально она не была завербована.

– Но она работала на тебя?

– Да, хотя и не подозревала ни о чём. Мы часто используем людей втёмную. Впрочем, однажды я поручил ей весьма щекотливое дело, даже опасное. Если бы её взяли с поличным, то могло бы кончится тюремной решёткой. Нужно было скачать информацию из компьютера одного высокопоставленного чиновника. Моника справилась, и мы получили такой вал полезной информации, что в Центре руками развели от удивления… Но я не считал её агентом. Просто она была самым близким мне человеком там. Пожалуй, даже единственным другом.

– А твои товарищи по службе?

– Это не друзья, а коллеги. В нашей системе не бывает друзей. – Полётов тяжело вздохнул. – И вот теперь Моника лежит без движений. Молодая девчонка, не имеющая никакого отношения к шпионажу, пострадала из-за наших сраных игр! И при том, что её присутствия в доме Трынчева и не требовалось. Я взял её просто за компанию… Чертовски несправедливо! Не могу смириться с этим! Разве можно допустить, чтобы происходило такое?

– Вот ты и сорвался. Не так давно ты утверждал, что не переживаешь из-за невинных жертв. Но стоило твоему близкому человеку попасть под жернова вашей машины, как в тебе проснулось отчаяние.

Юрий взглянул на Таню мутными глазами.

– Эх, Моника, Моника… Ей только жить и жить…

– Что говорят врачи? – спросила Таня.

– Какие-то важные нервы задеты в тазобедренном суставе. Ходить пока не может. Говорят, что ей повезёт, если она просто хромать будет, а может и до конца дней в инвалидном кресле остаться. Никогда не прощу себе этого!

– Перестань. Ты не должен так.

– А как я должен?

Полётов резко встал и подошёл к шкафу, где стояли бутылки с крепкими напитками.

– Юр, тебе сейчас нельзя пить, – сказала она ему в спину. – Ты же лекарства принимаешь.

– Плевать!

– Юра! Прекрати!

– Сломалось во мне что-то, Танюш, понимаешь? – он остановился перед шкафом и прислонился к дверце лбом. – Я уже после твоей болезни поменялся внутри. Никогда мне моя работа не казалась такой ненужной, как в те дни. Смотрел на тебя и видел всю ничтожность того, чем я занимаюсь. Вот если бы научится избавлять людей от боли и печали. Или хотя бы уметь ставить точный диагноз и излечивать болезни. Всё остальное – мусор… Думал, что с ума сойду, если ты умрёшь…

– Но я же не умерла, – улыбнулась она. – У нас ведь всё в порядке. Видишь, и тебя смерть обошла стороной. Только припугнула чуток нас обоих.

– Не всё у нас нормально.

– Что тебе не нравится?

– Я себе не нравлюсь. Психом стал. В юности тоже психом был, но по-другому, по-мальчишески. Это простительно. А сейчас стариком себя чувствую, конченым неврастеником, разбитым и бесполезным дедом. Потому и срываюсь по каждому поводу. Нет ни любимого дела, ни настоящей семьи.

Таня поднялась и приблизилась к нему. Полётов отворил шкаф и быстро налил себе водки. Вокруг его головы клубился сигаретный дым.

– Юрка, милый мой, я согласна.

– На что?

– Выйти за тебя.

Его рука с рюмкой остановилась возле рта.

– Ты такой смешной, – сказала Таня.

– Пусть смешной, – он просиял. – Зато теперь врать не придётся.

– Врать?

– Я же всем уже давно говорю, что у меня жена есть. Всем говорю, что ты мне жена. И каждый раз сердце сжимается: почему так не на самом деле?

– Теперь будет на самом деле.

Свадьбу они сыграли без шума, никого не пригласили. Уехать в путешествие не получилось, потому что Полётову надо было регулярно показываться докторам. Но всё же на пару дней они вырвались в служебный санаторий и подолгу бродили по лесу вдоль тихого ручейка, возвращаясь в номер лишь под вечер. Стояла осень. Природа понемногу укутывалась в шелестящее золото листвы. На землю легла тишина. Казалось, окружающая среда способствовала тому, чтобы к Юрию пришло умиротворение, но он оставался напряжённым.

Мимолётный отдых не принёс облегчения. Снова и снова Юрий вспоминал о Монике, заводил бесконечные разговоры о том, что служба ему наскучила. Он раздражался с небывалой лёгкостью по любому поводу. А с наступлением темноты, когда со двора начинали нестись пьяные вопли разгулявшейся молодёжи, он буквально терял над собой контроль. Гулкие ритмы музыки, рвавшиеся из распахнутых дверей припарковавшихся автомобилей приводили его в ярость.