— Майлин, — сообщил я по контрасту как бы криком, — беда… Берегись!

Жди… Дай нам знать, где ты.

— Здесь, — мысль прозвучала громче, и это было сигналом для нас выскочить из кустов и травы.

Она появилась в лунном свете на своем верховом казе. После сумрачного дня ночь была ясной, три кольца горели во всем своем великолепии. На Майлин был плащ, голова скрыта капюшоном, так что видели мы не женщину, а всего лишь темную фигуру на казе. Я прыжками бросился к ней.

— Майлин, беда!

— Что? — ее мысленный вопрос снова опустился до шепота, будто вся сила ушла из нее, и она держалась только усилием воли. Меня щипнул страх.

— Майлин, что случилось? Ты не ранена?

— Нет. Что произошло? — ее вопрос прозвучал громче, тело выпрямилось.

— Люди Озокана напали на лагерь.

— А Малик? А маленький народ?

— Малик… — я заколебался, не находя способа выразиться лучше. Малик умер. Остальные здесь, со мной. Мы ждали тебя. В лагере засада.

— Так! — это слово прозвучало, как удар хлыста. Ее усталости как ни бывало. — Сколько их там?

— Человек двенадцать. Озокан ранен, командование принял другой.

В моей злобе присутствовала ненависть и что-то обжигающее, а в той волне эмоций, которая исходила от Майлин и теперь коснулась меня, был только холод, холод и смерть. Это была настоящая бездна, и я невольно подался назад, как будто увертывался от удара.

Лунный свет заискрился серебром на ее жезле, и из него тоже полился свет, когда она подняла его перед моими глазами. У меня закружилась голова. А Майлин запела, сначала низким бормотанием, которое входило в душу, пульсировало в венах, нервах, мускулах. Пение становилось все громче, западало в голову, изгнало все, кроме стремления к цели, к которой она призывала нас, и делало из нас единое оружие, державшееся в ее руке крепче, чем меч в руках жителей равнин.

Я увидел, как серебряный жезл двинулся, и послушно пошел за ним, как и вся остальная мохнатая группа. Майлин и ее присягнувшие-на-мече выступили в поход.

Я ничего не помню из этого путешествия с холмов, потому что я, как и те, что шли со мной, был полон только одним стремлением утолить жажду, вызванную во мне песнью Майлин, — жажду крови.

И вот мы тайно подползли к лагерю. Он выглядел пустынным, только казы били копытами и кричали в своих загонах. Но мы чуяли, что те, на кого мы охотимся, еще здесь.

Майлин снова запела — а может быть, во мне все еще звучало эхо ее прежней песни, — пошла вниз по склону, покачивая жезлом. Ночью жезл горел в лунном свете, и теперь, когда уже светало, он все еще сверкал, и из его верхушки капал огонь.

Я услышал в лагере крик, и мы кинулись туда.

Эти люди обычно имели дело с животными, которых считали низшими существами: охотились на них, убивали, приручали. Но животные, которые не боялись человека, которые объединились, чтобы убивать людей, — такого просто не могло быть, это противоречило природе, люди это знали, и необычность нашего нападения с самого начала выбила их из колеи. Майлин продолжала петь. Для нас ее песня были призывом, поощрением, а чем она казалась изгоям — не знаю, но помню, как двое людей в конце концов бросили оружие и катились по земле, зажимая руками уши и издавая бессмысленные вопли. Так что расправиться с ними было нетрудно. Конечно, не всем нам повезло, но мы узнали об этом только после того, как песня кончилась. Мы остались в лагере и подсчитывали потери.

Я как бы проснулся после яркого страшного сна. Увидел мертвецов, и одна часть меня знала, что мы сделали, но другая проснулась и отогнала все воспоминания.

Майлин стояла тут, но не глядя на тела, а уставившись куда-то вдаль, как будто боялась смотреть на хаос, возникший вокруг нее. Ее руки безвольно повисли, в одной из них был жезл, но он более не мерцал живым светом, а был тусклым и мертвым. Ее лицо было пепельно-серым, глаза смотрели в себя. Я услышал жалобный крик.

К Майлин ползла Симла, на ее заду была большая кровоточащая рана.

Затем послышались крики и визг других раненых животных, пытающихся добраться до своей хозяйки. Но она не видела их, глядя в пространство.

— Майлин!

Страх закрался в мой мозг. Не было ли то, что стояло здесь, не обращая внимания ни на что, лишь пустой оболочкой женщины Тэсса?

— Майлин! — снова мысленно закричал я, собрав все силы.

Симла застонала, подползла к ногам Майлин и положила голову на ее пыльную обувь.

— Майлин!

Она шевельнулась, почти неохотно, словно не хотела возвращаться из небытия, державшего ее. Пальцы ее разжались, и жезл покатился в кровавую грязь, к мертвецам. Затем ее глаза ожили и взглянули на Симлу. С отчаянным криком Майлин опустилась на колени и положила руку на голову венессы. Я понял, что она снова вернулась к нам. Теперь надо было перевязать раненых, посмотреть, что можно сделать для оставшихся в живых. Из людей не выжил никто. Я нашел ведро и принес воды, потом еще и еще: Майлин варила питье для раненых. Во время третьего такого похода мой нос, освободившийся, наконец, от захватившего его зловония, сказал мне об опасности.

Человеческий запах, сильный, свежий, уходил в кусты. Я бросил ведро и обнюхал след, но дальше не пошел, потому что пришел мысленный оклик, приглашающий меня вернуться.

По-моему, лучше всего было бы как можно скорее идти по этому следу, но я все-таки вернулся. Видимо, кто-то спрятался от битвы в фургонах, а даже один человек может залечь над склоном и перестрелять нас из боевого лука. Полный этими мыслями, я прибежал в лагерь. Прежде чем я успел сказать о своем открытии, Майлин обратилась ко мне:

— Я должна сказать тебе…

— Майлин, там… — хотел я прервать ее.

Почти величественно она отказалась слушать меня и продолжала:

— Крип Ворланд, я привезла из Ырджара плохие новости.

В первый раз за эти часы я вспомнил о Крипе Ворланде и его бедах, и меня испугала болезненность возвращения от Джорта к Крипу.

— Капитан «Лидиса» обратился к Закону Ярмарки, когда тебя увезли люди Озокана, а твоего товарища ударили и бросили, считая мертвым. Его нашли, и он рассказал о том, что произошло, опознал клан похитителей. Дело дошло до Верховного Правосудия, и был предъявлен иск Осколду, на земле которого нашли твое тело. Тело привезли в Ырджар и решили, что твой мозг разрушен пытками Осколда. Врач «Лидиса» сказал, что оказать тебе помощь можно только дома. И вот… — Майлин сделала паузу, ее глаза встретились с моими, но ничего не выражали, потому что она смотрела мимо меня, на что-то большее, чем Крип Ворланд или Джорт. — И вот, — начала она снова, «Лидис» ушел с Йиктора с твоим телом на борту. Вот и все, что я смогла узнать, потому что в городе творится что-то страшное и тревожное.

Что-то подсказывало мне, что она говорит правду. Она говорила что-то еще, но все это уже не имело значения, и я не слышал, будто она говорила на другом языке.

Нет тела! Эта мысль билась в моей голове, звучала громче и громче, пока я не завизжал в том же ритме. Это были только удары, и я ничего не понимал. Теперь Майлин смотрела не в пространство, а на меня и, мне кажется, пыталась добраться сквозь этот грохот до моего мозга. Но ничто не действовало. Я не Крип Ворланд и никогда не буду им снова, я Джорт!

Я слышал звуки, я видел Майлин сквозь красный туман, ее большие глаза, шевелящиеся губы. Ее команды доносились откуда-то издалека, заглушаемые грохотом. Я был Джортом, я был смертью, я охотник…

Затем я шел по следу, что нашел в кустах у реки. Свежий сильный запах наполнил мои ноздри. Убить… Только ради убийства стоит еще немного пожить. Нельзя быть беспечным, барск коварен… барск…

Зверь с вековой хитростью овладел моим мозгом. Пусть Джорт будет полностью Джортом. Я отогнал, спрятал, как ненужные остатки, то, что когда-то было человеком, и следил за выходом зверя на его извечное дело охоту. Я различал три разных запаха, смешанные вместе. Не казы — эти люди шли пешком. И вокруг одного был тошнотворный запах, говорящий о повреждении тела. Трое направлялись к холмам. Их можно выследить, но для этого потребуется хитрость. Туда носом, сюда носом, следить издали за всем, что может оказаться засадой. Возможно, человеческая хитрость все еще сочеталась во мне со звериной.