Настороженный Кир-Кор почувствовал, что близится некий момент разведки, смутивший Сибура. Момент, из-за которого Сибур пренебрег обычным способом связи – предпочел нащупать пиктургический контакт с эвархом-внимателем.

На пятачке утоптанного снега вдобавок к лунному освещению был сосредоточен свет фар обоих сутов. Низвергнутая в снежный прах голубовато-серая ледяная болванка лоснилась тусклым блеском и чем-то напоминала изваяние опрокинутого на спину дельфина. В том месте «скульптуры», где потрудился лучевой инструмент челнока, отделивший ее от собратьев, через трещину или дыру сочилось какое-то светоносное жидкое вещество бирюзового цвета. Миран, присев на корточки, поймал выскользнувшее из сута прямо ему под руку тонкое щупальце (так ловят за шею ядовитых змей) и сунул прозрачный цилиндрик пробозаборника в устье пылающе-голубой струйки. Не успел цилиндрик наполниться бирюзовым сиянием, как вдруг «скульптура» осела в снегу – словно бы сплющилась – и внезапно рассыпалась сверкающими кубиками льда. Рассыпалась сразу и полностью по всей своей длине – Миран отпрянул, вскочил на ноги.

Всполошились полупрозрачные тени разведчиков. После секундного замешательства – немая сцена. В смысле неподвижности ее участников. Кубики свежерасколотого льда блестели на искристом снегу, как россыпь бриллиантов чистой воды вперемешку с голубыми топазами, образуя сильно вытянутый эллипс драгоценного обрамления чего-то очень похожего на удлиненный овал камеи, вырезанной из бирюзы.

Сначала трудно было понять, что именно изображал горельеф внутри овала этой роскошной, хотя и чересчур крупной геммы. Но постепенно вязкая псевдобирюза разжижалась в вакууме, словно вскипая, тут же воспламенялась переливчатым сиянием и стекала с выпуклостей горельефа огнисто-голубыми струйками в снег. И когда горельеф очистился от вязких напластований, стал ясен замысел создателя этого ювелирного макроизделия – обозначилось нечто вроде скульптуры лежащего навзничь гуманоида…

«Скульптура в скульптуре, – подумалось Кир-Кору. – Голубой гуманоид в чреве ледяного кита. Иона астрального запредела».

Равновесие ментаконтакта с пиктургентами ощутимо поколебалось – Кир-Кор отнес это за счет взбудораженного внимания своих подопечных и просто увеличил расход биоэнергетического запаса. Равновесие восстановилось, но, как говорят грагалы в подобных случаях, «запахло озоном». Нет, надежность собственной биоэнергетики никаких опасений не вызывала, тут все пока в норме. Выдержал бы экзарх. Сохранил бы стройную упорядоченность воспоминаний до финала… Опыт прежних лет подсказывал: надежда есть. У Агафона необычное для землянина сочетание цепкой памяти и железной дисциплины рефлексий на ментальной развертке – матрицу чужой пиктургии он всегда разворачивает строго последовательно, стабильно – без пропусков и рывков и, казалось бы, без особых усилий. Есть надежда, есть…

Голубой гуманоид лежал в голубом овале голубым лицом кверху, и голубые руки его были напряженно вытянуты над головой к вершине овала. Словно бы скульптор ваял своего соплеменника в момент готовности прыгнуть в воду с трамплина. Внезапно голубой нос гуманоида побелел. Побелели щеки, лоб, подбородок… Истонченный слой разжиженной псевдобирюзы, сгорая голубым сиянием, сошел совсем: обнажились голова, грудь, живот, бедра белокаменного тела. «Великая Ампара!..» – подумал Кир-Кор, сопротивляясь ошеломлению.

Гуманоид астрального запредела оказался особью женского пола.

Секунды понадобились Кир-Кору, чтобы прийти к успокоительному выводу: красивые женщины запредела ничем не отличаются от красавиц Земли и Дигеи. Во всяком случае – визуально.

Лицо мраморной статуи показалось ему знакомым. Очень знакомым… «Лицо богини плодородия Цереры», – вспомнил он. Когда-то ему неожиданно посчастливилось увидеть знаменитый бюст Цереры в одном из римских музеев, в зале, где каждую минуту менялся цветовой ток подсветки: нежно-розовый, белый, зеленоватый, золотистый, нежно-голубой. Дивный эффект.

Глаза Цереры, спящей в стране Ледяных Рыб, прикрыты белокаменными веками – только этим ее лицо отличалось от незабываемо женственного обличья бодрствующего в Риме божества.

Последние сполохи голубого сияния начисто стерли псевдобирюзовый овал с россыпи промороженных квазибриллиантов, и теперь вид опрокинутого на ярко освещенную груду ледяных кубиков торса богини-красавицы представлялся кощунством. Во всех деталях, даже самых мелких, статуя была изваяна с редкостным, непревзойденным, недосягаемым мастерством, но ее портила выбранная ваятелем поза Цереры – поза женщины, принужденной зачем-то вытянуться буквально в струну. Кир-Кор отметил этот существенный недостаток скульптуры с досадой и сожалением. Такую напряженную позу можно принять лишь из спортивного интереса – при необходимости увеличить еще хотя бы на миллиметр уже достигнутое максимальное расстояние между кистями рук и ступнями. Логику подчеркнутого ваятелем странного напряжения женского тела трудно было понять. Чисто художественного шарма в творческом замысле было не много. Кир-Кору подумалось: «Вся энергия замысла ушла в струну позвоночника. Определенно здесь что-то не так…» Своим эстетическим ощущениям он доверял.

Миран, ослепительно блистая, словно дух серебряного огня, опустился перед статуей на колени, осторожно провел ладонью по беломраморной груди, слегка коснулся дивного лика – было заметно, с каким благоговением он это делал. И вдруг в его поведении произошла разительная перемена – он быстро и довольно бесцеремонно принялся оглаживать торс Цереры так, будто стирал с него пыльный налет.

Руки Сибура тоже не остались без дела, и вскоре четыре зеркальные конечности очистили мрамор то ли от мелких кристалликов изморози, то ли от снежной пудры. Смысл действий разведчиков прояснился, как только удалось разглядеть, что мрамор статуи облицован тончайшим предохранительным слоем прозрачного вещества, похожего на керамлит, и нежно раскрашен. По крайней мере, грудные соски и губы Цереры были светло-лилового цвета, локоны – золотисто-соломенного, на щеках – едва заметный румянец… Напарник Сибура приник к ее груди своим зеркальным ухом (так делают врачи-терапевты, когда пытаются на слух уловить биение сердца), и в этот момент левая рука статуи неожиданно поднялась, описала полукруг в плечевом суставе и безвольно, как рука манекена, упала Мирану прямо на голову. Зеркально блещущий терапевт вздрогнул, резко выпрямился. Впрочем, с колен не вскочил. Напротив, снова склонился над полуожившей богиней, погладил ее лоб, щеки, шею, помассировал грудь – беломраморные грудные холмы упруго колебались!..

Суровые испытания нервной системы молодого врача-иммортолога на этом, однако, не кончились. Неведомая сила легко – точно ветерок пушинку – перевернула тело Цереры на бок (Кир-Кор мог бы поклясться, что ни Миран, ни Сибур в момент переворота к телу не прикасались). Дальше больше: глянцевито поблескивающее под светом фар прекрасное женское тело приподнялось над россыпью ледяных обломков, будто полностью утратило вес, – и, не меняя позы, неторопливо стало уплывать кверху «с дифферентом на нос» (светловолосая голова ниже бедер). Опомнясь, Миран серебряной молнией вознесся следом в рекордном прыжке, ухватил невольную беглянку за руку.

Ему удалось благополучно вернуться с ней обратно, и несколько секунд новоявленный Пигмалион [33], оскальзываясь, боролся с нарастающей подъемной силой Галатеи-Цереры. Сибур, наверняка ошеломленный происходящим, не делал никаких попыток помочь напарнику овладеть астральной добычей. Внезапно Церера открыла глаза и судорожным движением обняла Мирана за шею. Это была рослая и, очевидно, сильная особа. Парализованный взглядом ее блестящих сапфировых глаз, Миран ослабил хватку охотника за летучими девами и чуточку запоздал с повторным прыжком. Третий его прыжок был направлен уже в обиталь челнока. Бурный старт, выход из сумасшедшего виража – погоня.