Стоп, тут есть загвоздка. Ты можешь думать о своей статье все что угодно. Ее могут расхваливать на летучке и в стенгазете «Вечное перо». Ты получил за нее премию — вот какая она хорошая, эта статья. Но подожди радоваться: на нее никто не откликнулся. Ни одного письма. Поливанов давно уже знает: пусть лучше читатель с тобой не согласен, пускай ругает тебя последними словами, все лучше, чем молчание. Если читатель молчит, значит, ты его не задел. Значит, твоя работа впустую, что бы ни говорили на летучке.

И еще: он сразу понял, что нельзя разговаривать с людьми с блокнотом в руках. Они замерзают, каменеют, завидев в твоих руках блокнот и ручку. А тех, что говорят специально для твоего блокнота, распускают павлиний хвост и даже указывают: «Это обязательно запишите», — тех можно слушать вполуха. Это мысли и слова напоказ, за ними ничего не стоит. А бывает… Эх, до чего же хочется записать, как хорошо рассказывает эта старуха! А нельзя. Потом, когда она уйдет, хватай блокнот, скорей записывай, а пока она говорит запоминай, прячь поглубже, храни в памяти каждое слово. И память пришла на помощь: она заглатывала все — печку в углу, треснутую деревянную ложку на колченогом столе, сухие бабкины руки и слова: «Ах, он вран!»

«Вран» — в ее устах — это и ворон, и лгун, и враг. Как будто в голове мгновенно срабатывает фотографический аппарат. Твое дело потом сообразить, что из этой фотографии важно, что пойдет в статью. Но оно с тобой, все, что увидено и услышано.

И еще он понял: никогда нельзя идти с готовым, заранее составленным решением. Вот перед тобой письмо. Из него непреложно ясно, что мастер Петров на заводе «Красный факел» подлец подлецом. Иди туда, иди поскорее. Но забудь на пороге завода об этом письме. Смотри сам. Погляди на этого мастера. Поговори с ним. Повидай того, кто написал письмо. А если оно анонимное? Ну что ж, постарайся, чтоб автор узнал о твоем приходе. Может, и откроет себя. Потолкайся в цехе, побудь там день, другой, неделю, Столько, сколько надо, чтобы понять. Докопайся до истины, чего бы тебе это ни стоило. Пока не докопаешься — не пиши. Ты уже написал статью о Петрове. Ты согласен, что он ворует детали, а сваливает на рабочих. Но какой-то червячок сомнения гложет тебя. Крошечная, едва уловимая неуверенность. Опять иди на завод. Думай, приглядывайся пока не уверишься — не отдавай в печать.

Конечно, все это знает каждый. Конечно, все это не бог весть какие открытия. Но они были ему дороги. Потому наверно, что он дошел до них своим умом.

Он хочет писать. И печататься. Журналист должен печататься. Он не может все время писать в корзину, в корзину, в корзину!

У Кати завелась тайна. Самая настоящая. Анюта и Женя думают, у них одних тайны. Если бы они знали, что знает Катя! Ах, как иногда хочется рассказать! Но Катя молчит. Если у тебя тайна — молчи. Однажды она не вытерпела, сказала маме. Мама ответила плохо. Она ответила: «Не выдумывай». Катя обиделась. Ничего она не выдумывала.

А тайна вот какая: у Леши и Татьяны Сергеевны — любовь. Подумать только! Даже страшно: любовь.

Один раз Катя выходит после уроков, видит: на школьном дворе Леша.

— Леша, ты пришел за мной? Как хорошо! Пошли!

— Пошли! — говорит Леша, а сам не идет.

— Леша, пошли!

— Давай подождем Татьяну Сергеевну, — отвечает Леша. — Я хочу расспросить, как ты там себя ведешь.

Выходит Татьяна Сергеевна, улыбается, машет рукой. Идут все вместе. Втроем. И вдруг Катя поняла: ее час настал. Она сказала:

— Леша, купи мне, пожалуйста, мороженое.

И Леша купил. Ей и Татьяне Сергеевне. Но Татьяна Сергеевна не захотела, и Катя получила два вафельных стаканчика вместо одного.

— Леша, смотри: апельсины.

И Леша купил много апельсинов — большие такие, желтые, почти красные. Твердые такие, в пупырышках.

— Леша, ландыши!

И Леша купил два букетика ландышей.

— Леша! Леша! Шары!

И все получили по шару. Катя — красный, Татьяна Сергеевна — синий, а у Леши был зеленый шар. Они шли с шарами, а потом взяли да отпустили, и шары полетели наверх, и все шли и смотрели и говорили:

— Ах, посмотрите! Ах, как красиво!

Потом Леша сказал:

— Татьяна Сергеевна, я обещал Кате сегодня сводить ее в кино, на «Первоклассницу». Не составите ли нам компанию?

Уж если врать, так спросил бы ее сначала. А он сразу: «Я обещал Кате». А Татьяна Сергеевна, конечно, удивляется:

— Так мы же всем классом смотрели эту картину. Катя, разве тебя в тот день не было?

— Не было, — говорит Катя. Соврала. А что было делать?

— Это, говорят, отличная картина. Может быть, вы посмотрите с нами второй раз?

— Может быть, — отвечает Татьяна Сергеевна.

Но Катю мама не пустила, и Леша не очень маму уговаривал. И в общем Катя про все про это забыла. А потом вдруг увидела Татьяну Сергеевну с Лешей в Тимирязевском парке и побежала к ним.

Леша сказал:

— А, Катерина! Рад тебя видеть.

Но сам был не рад. Посмотрел вбок: «Рад тебя видеть». Так не радуются. Катя очень сильно обиделась, но еще ничего не подумала, как вдруг услышала, что Леша сказал «Таня». Не «Татьяна Сергеевна», а «Таня». Это было прямо невозможно: Татьяна Сергеевна — и вдруг «Таня»! Катя прямо обмерла. А Татьяна Сергеевна ничего — не рассердилась.

На уроках Катя стала смотреть на Татьяну Сергеевну во все глаза. Она хотела понять — как можно назвать учительницу «Таня». А потом она с Татьяной Сергеевной поссорилась. Вот как это было. В Катином классе есть парта лентяев. Она стоит в углу. Если кто разговаривает или смеется, Татьяна Сергеевна говорит:

— Поди-ка, дружок, на парту лентяев, посиди там, подумай.

И вот один раз Катина соседка, девочка Валя, стала ужасно озорничать на уроке: толкнула Катю, ущипнула ее и пролила ей на тетрадь чернила. Тогда Татьяна Сергеевна сказала:

— Валя Стрелкова, поди сядь на парту лентяев!

Валя, потеряв всякую веселость, в слезах пошла к злосчастной парте. А Катя засмеялась и сказала:

— Так тебе и надо!

— Валя, — сказала Татьяна Сергеевна, — вернись на свое место, а Катя Поливанова пойдет и посидит за партой лентяев.

Катя в школе крепилась, но по дороге домой разливалась в три ручья. Катя плакала и говорила:

— Я думала, Татьяна Сергеевна добрая, а она вот какая.

И тогда Женя сказал:

— Она и есть добрая. Она хотела тебя научить, чтобы ты не была злорадная.

— Я думала, она меня любит, а она…

— Если бы она тебя не любила, — говорит Аня, — она б на тебя наплевала. А она хочет, чтоб ты человеком была. Она тебя любит, поэтому и наказала, ясно?

Но самое ужасное было вечером, когда пришел Леша. Он выслушал Катю и сказал:

— Так тебе и надо.

Катя хотела снова заплакать, но не заплакала. Она читала в одной книжке, что надо развивать волю. И когда утром ей не хочется вставать, она вспоминает, что надо развивать волю, и раз-два — быстро встает. Тут ей захотелось заплакать, но она не заплакала и сказала:

— А я все знаю про тебя и Татьяну Сергеевну.

Леша шлепнул ее по губам. Она повторила:

— А я все знаю.

И тогда он сказал очень печально:

— Было б что знать.

И ей стало его ужасно жалко. Она его сразу простила, когда он так сказал. Но ведь не может быть, чтоб Татьяна Сергеевна не полюбила Лешу? И Катя решила не сердиться на нее и вести себя в школе очень хорошо, чтоб ничего Леше не напортить. Тем более что Татьяна Сергеевна сказала Леше:

— Давайте возьмем Катю и поедем в воскресенье в Загорск.

И вот они взяли ее с собой. Леша, не дожидаясь Катиных просьб, сразу все покупает — мороженое, ландыши, апельсины, воздушные шары, все, что попадается на глаза. Это очень хорошо, когда не надо ни о чем просить.

Одно было плохо: они почти не разговаривали с Катей, они говорили между собой о каких-то взрослых вещах.

— Конечно, — говорит Леша, — если закрыть глаза — покойнее. Но я хочу жить с открытыми глазами.