— Нищий — это я понимаю,— согласился Сережа.— Но почему семнадцать шагов от дуба?

— А почему ты выбрал семнадцать шагов?

— Не знаю. Наверно, чтоб подальше от корней.

— Вот и он не хотел натолкнуться на корни. К тому же есть такое старое наблюдение: когда лгут, чаще всего называют нечетное число.

— Платон Иннокентьевич,— помолчав, спросил Сережа,— а когда кладовщик сказал, что за часть эту к машине, за бендикс, просят семнадцать рублей... вы знали, что он врет?

— Знал, Сережа.

— Почему же вы не сказали этого ему в глаза?

— Ты прав, Сережа. Но иногда очень трудно сказать человеку в глаза, что он лжет. Особенно если ты нуждаешься в его услугах.

А случай с кладом, найденным Васей недалеко от дуба — «памятника природы районного значения», сразу же стал историей, которую начинают словами «у нас в селе».

...В своем прозрачном голубоватом скафандре, в золотистом комбинезоне из какого-то неземного, похожего на мех материала, с многочисленными глазами и шестью руками Ин уже не казался Сереже таким странным и чужим, как вначале.

— Спрашивай,— сказал он голосом Виктора Матвеевича, и в голосе звучала улыбка.— «Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие глаза?»— «Для того, чтобы лучше тебя видеть». Как в вашей сказке о Красной Шапочке.

— Ты знаешь эту сказку? — удивился Сережа.

— Знаю. Я уже много о вас знаю.

Тихий и мелодичный голос Виктора Матвеевича Сережа отличил бы и среди тысячи голосов. Его уже не было, и на сельском кладбище медленно оседала земля на его могиле, а голос его звучал.

— Ты бессмертен? — нерешительно спросил Сережа.— Или вы тоже когда-нибудь умираете? Как мы?

— Умираем,— ответил Ин.— И в этом справедливость природы. Все разумные существа должны обладать совестью. А совесть требует от разумных существ, чтоб они помнили, что им еще предстоит умереть. Чтоб они жили так, словно каждый их день — последний. Перед лицом предстоящей смерти разумные существа не станут кривить душой и постараются жить так, чтобы поменьше жалеть о сделанном плохом и несделанном хорошем.

— И все равно,- возразил Сережа,— в смерти, особенно ранней, есть что-то жестокое, что-то глубоко несправедливое.

— Может быть,— согласился Ин.— Но мы умираем совсем по-другому, чем у вас на Земле. Мы доживаем до полного расцвета. По земным масштабам это примерно лет до семидесяти, а потом идет такое же медленное, как рост, развитие в обратном направлении. Мы становимся все моложе, меньше, пока не превращаемся в ту изначальную клетку, в тот ген, с которого мы начинались. А гены, как ты знаешь, не гибнут. Они передаются.

— Здорово,— уважительно сказал Сережа.— А другие существа, кроме вас, животные какие-нибудь или растения, есть на вашей планете?

— Есть, конечно.

— И они тоже знают, что пройдут такой путь? Что в конце концов превратятся в ген?

— Конечно, знают. Но у нас это никого не пугает, потому что на нашей планете всем известно, в чем состоит цель жизни.

Сережа даже присвистнул:

— Вот так штука...

— А у вас только человек знает, что он неизбежно умрет? Животные этого не знают? — спросил Ин.

— Нет,— ответил Сережа.— Только человек. Животные об этом даже не догадываются. Правда, есть одно странное животное...— нерешительно продолжал он.

— Какое? — быстро спросил Ин.

— Я сам, правда, не видел... Нам Клавдия Захаровна рассказывала. Но ей можно верить. Это человек надежный. Так вот, она говорила, что бурундуки, ну, грызуны такие... они водятся в тайге... маленькие такие животные... они живут в норах. Летом собирают всякие семена, грибы, насекомых, а зиму пережидают в норе. Но если запасы у бурундука пропадут, если их сожрет какое-нибудь другое животное... или если даже бурундуку просто не удастся сделать запасов... ну, неурожай и не соберет он необходимого количества семян кедра, сосны, ели, тогда бурундук находит куст или деревце, у которого ветки расходятся рогаткой, и засовывает в рогатку голову. А проще говоря — вешается. Кончает жизнь самоубийством. Может, он понимает, что лучше сразу со всем покончить, чем еще долго страдать и мучиться от голода?

— Едва ли,— возразил инопланетянин.— Скорее всего, бурундук ничего этого не сознает. Им движет инстинкт.

— Может быть,— неохотно согласился Сережа.— Только странный это какой-то инстинкт... И еще у нас черви. Они вылазят во время дождя из-под земли наружу. И гибнут. По сути, тоже кончают самоубийством. Ты не знаешь, почему они это делают?

— Не знаю,— с сомнением в голосе ответил Ин.— На нашей планете нет дождевых червей.

— Так в чем же цель жизни? — напомнил Сережа.

— Цель? — на минутку задумался Ин.— Так ведь это очень просто. Сейчас я тебе скажу...

И тут вдруг его что-то перебило. Связь прервалась так, словно на кольце из неизвестного серебристого металла замкнулась радиотрансляционная линия. В голове у Сережи зазвучал марш из «Веселых ребят».

Сидя на корточках у костра, Матвей Петрович поковырял пальцем землю, оглянулся, подобрал свой топорик, разрыл лезвием почву, вытащил черную железку, постучал ею по обуху и позвал:

— Смотри, Наташа, осколок. Может, подойдет в музей этот ваш?

Наташа взяла осколок.

— Тяжелый. От чего он?

— Покажи, Наташа,— попросил генерал Кузнецов. Он осмотрел черный, с рваными краями осколок и определил: — Это не от бомбы. От снаряда.

— От нашего? — спросила Наташа.

— Осколки тут все немецкие,— ответил Матвей Петрович.— У нас орудиев не было.

Генерал Кузнецов оглядел поляну так, словно прикидывал про себя, откуда прилетел снаряд.

— Кто отрядом командовал?

— Председатель,— сказал Матвей Петрович.— Он тут с коллективизации главный.

— Хорошее место для базы,— одобрил генерал Кузнецов.— Болота, река. Но это для летнего времени. А как зимой? Когда болота замерзали?

— Зимой что тут делать? — зябко поежился Матвей Петрович. — Зимой подальше в лес забирались. Не приведи господь.

Григорий Иванович подошел к костру, попросил у генерала осколок и потряс его на ладони, словно взвешивая. Лицо его приняло строгое и напряженное выражение.

— Ты, Гриша, маленький был, не помнишь,— сказал Матвей Петрович.

— Почему маленький?.. Пятый год. Анна Васильевна повторила печально:

— Пятый год.— И спросила у Матвея Петровича негромко, со скрытой болью: — Это тогда Виктор ноги отморозил?

— Тогда,— со вздохом ответил Матвей Петрович.— Еле отходили.

Зябко поежился и генерал Кузнецов.

— А в степи зимой,— вспомнил он,— под Котельниковом...

Матвей Петрович взял у Григория Ивановича осколок, для чего-то поцарапал его твердым горбатым ногтем указательного пальца и сказал удивленно:

— Вот интересно мне: Наташа с Витей покойным осколки собирали, патроны трухлявые. Много чего понаходили. Даже наконечники от стрел. Кремневые. Потом музей в школе из этого сделали. Теперь археологи в земле нашей роются. Топоры каменные выкопали. С ними, может, еще на мамонтов охотились. Это ж сколько лет здесь люди живут?.. А ведь болота, лес, глушь. Могли же они выбрать места получше. Где-нибудь у моря теплого, где всякие апельсины растут. Или бананы какие-нибудь. А цеплялись за эту землю. Говорится: рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Видать, неправда это. Человек ищет, где безопаснее.

— Если бы люди искали, где безопаснее,— вмешалась Алла Кондратьевна,— мы бы до сих пор на деревьях сидели. Здесь была их родина. Потому они тут и жили.

— Ну да,— не согласилась Наташа и спросила у своего отца: — Знаешь, почему наше село Бульбами называется? Археолог наш, профессор Платон Иннокентьевич, в каких-то старых грамотах нашел... Сюда крестьяне бежали. С Псковщины. После бунтов картофельных. После петровского указа картошку сажать. И прозвали их тут «бульбами».