Он вспоминал, что, по словам Залмана, они обретут, имея драгоценности. Лошадей и дома, счастье и новую жизнь. Девять дней Даниил смотрел, как дождь сеется на стекло иллюминатора, и размышлял, как далеко им придется отправиться, чтобы обрести так много.

В долгом путешествии есть нечто схожее со сновидением. Вереница дней и ночей длилась, казалось, до бесконечности. Даниилу чудилось, что время остановилось, и когда путешествие окончилось, ему представилось, что он пробудился дважды, ото сна и своего наваждения. Он поднял веки и услышал за скрипом подвесных коек скрип льда. Залман все еще спал рядом. Даниил поднялся один и оказался в белом воздухе Лондона.

Его окутал туман. От холода у Даниила заломило лицо. Дышал он неуверенно. Воздух был уже не темным и не светлым, а только тусклым. «Скейлби» шел сквозь него под спущенными парусами. С носа сквозь туман доносился монотонный стук барабанов.

Глаза Даниила привыкли к этому освещению. Теперь он видел очертания множества мачт и труб, корпуса каменных складов и портовых сооружений, судовые огни. Смог разил канализацией и уксусом, противным сладковатым запахом промышленного города.

— С добрым утром. Один из месопотамцев, не так ли?

Макиннес уверенно подошел к нему в полумраке.

Даниил различал позади него других людей. Священник поднял в знак приветствия руку, он был предусмотрительно одет в старую каракулевую шубу. Даниил содрогнулся.

— Даниил Леви, сэр.

— Так и есть, высокий. Ну что ж. Для вас это наверняка потрясающее зрелище — причалы Ост-Индской компании. Потрясающее. Величайший на свете город. Наверное, рады, что оказались здесь?

Радость. Даниил попытался вызвать у себя это чувство.

— Я не вижу неба.

— Неба? Это не рай, мистер Леви. Небо не главное. — Судовой казначей холодно улыбнулся. — Я спрашиваю, сэр, что вы скажете о моем городе?

— Красивый.

— Угу. — Макиннес сложил руки на поручне. — Очень рад, что вы так находите. Смердит, будто дерьмо старых торговок рыбой, но все-таки великолепный. В этом конце почти одни болота. Трущобы. Так что поезжайте на Коммершл-роуд, на запад. Кебы там по крайней мере будут. — Судовой казначей подался к нему. Даниил увидел, что руки его покрыты язвами от соленой воды. — Кстати, мистер Леви, я хотел поговорить о плате за проезд.

— Мы уже полностью…

— Прошу прощения, меня интересует форма оплаты, камень. Аметист настоящий, как говорят мои помощники. Нет ли еще таких же?

— Я…

Раздался крик боцмана, и Макиннес отошел прежде, чем Даниил успел ответить. Он молча вздохнул.

До него доносились искаженные туманом звуки: лязг опускаемых цепей крана, непрерывный стук катящихся по пристани бочек, чей-то крик, козье блеяние. Он повернулся, увидел в просвете Залмана, окликнул его и подвинулся, освобождая место у поручня.

— Тигр, вот мы и на месте.

— Это Лондон?

— Макиннес говорит — да.

— И ты ему поверил? — Залман посмотрел через борт. Снизу доносился треск льда, оттесняемого от причала. — Он может высадить нас где угодно, нагрев таким образом руки.

— А чего ты ожидал? Украшенных драгоценными камнями ворот? Гурий верхом на конях, строящих глазки всем прибывшим? Слишком уж ты недоверчив.

Даниил увидел, что брат заулыбался, и обрадовался этому.

— Новая жизнь, Фрат. Даже не верится.

Тот промолчал. Они стояли рядом, глядя на грузовые пристани. За поручнем что-то замаячило, мимо них двигалась какая-то скала, и оба брата невольно отступили. Через секунду Даниил узнал в ней мол. Тяжелогруженое судно по-прежнему сидело глубоко в воде.

Новая жизнь. Залман продолжал бормотать это себе под нос, взбираясь по трапу на Северную набережную. Он ощущал на себе камни. Драгоценности из кувшина, принадлежащие ему, данные в вознаграждение. На его шее висел прозрачный камень, по-прежнему прохладный, ощутимый на горячем теле.

Следом поднялся Даниил. Вода внизу пахла человеческими фекалиями. Он никак не ожидал такого от Лондона. Попытался вспомнить, как описывал его Корнелиус: Пиккадилли в газовом освещении, и город — яркий, холодный, как бриллиант.

Даниил мысленно представил себе этот город. Камни терлись о его кожу. Где-то в белой от тумана дали звонили церковные колокола.

2 декабря 1833 года. Первый понедельник рождественского поста. Братья приехали в холодный год, в холодное время. Вскоре Темза замерзла, и доки, отрезанные от моря, опустели. Дороги на север были непроезжими, и обледеневший Лондон ждал оттепели.

Остановились братья в отеле «Саблонье» на Лестер-сквер. Комната была узкой, с белой лепниной. Газовая лампа шипела и бормотала человеческими голосами. В первую же ночь Даниил очнулся от забытья в темноте, брат прерывисто храпел на соседней кровати. Он встал и подошел к окну, голова гудела, после плавания сон не шел к нему. Снаружи лежала пустая площадь. Тусклая луна в первой четверти висела над крышами домов.

Лондон. Даниилу он казался не красивым, а только долговечным. Смог омывал его и придавал темный цвет тесаному камню и кирпичу. Он подумал о древних иракских городах, о Вавилоне, погребенном под песчаными холмами, покинутом реками. Было непохоже, что Лондон когда-нибудь останется без реки.

Даниил удобно устроился в кресле у окна и стал ждать утра. На другой стороне площади уже стояли кебы, почтальоны клевали носами в клубах пара, идущего от лошадей.

Солнце всходило медленно, незаметно, как движение стрелок часов, навстречу ему поднимался туман.

Снизу донеслось громыхание грузовых телег. В южную сторону, к реке, проехало ландо. В его окошке бросилось в глаза что-то яркое. Одежда молодой женщины, подумал Даниил. Он видел, что они так же редки на лондонских улицах, как и на багдадских. Принялся высматривать их — в фаэтонах, в дверях ветхих домов. Шелка, драгоценности и кожу.

В шесть часов он заснул, прижавшись лбом к стеклу окна. Никто не поднимал к нему взгляда. У Арсенала старухи до полудня продавали горячее вино, руки их были в пятнах от винного осадка. А напротив окна Даниила свет падал на опущенные шторы в окнах сданных напрокат комнат — знак болезни или проституции. Но Даниил еще не понимал лондонских знаков. Пока что ему не было дела ни до чего, кроме драгоценных камней.

6 декабря. Субботнее утро. Владелец отеля, человек с гладкими, как лайковые перчатки, руками, объяснил братьям, как дойти до Бевис-Маркс. Их одежда и волосы пропитались запахами смолы и кардамона, черная ткань была еще жесткой от морской соли. Залман собственноручно распорол кармашки с камнями перед тем, как отдавать халаты в стирку, потом зашил снова.

Когда братья добрались до синагоги, там никого не было. Они ждали, пока она не заполнится — двое чужеземцев с тюрбанами в тени балкона. Сефарды в своей иностранной одежде, негромкие разговоры по-испански и запах импортных сигар, галереи, откуда женщины с впалыми щеками свысока смотрели на чужаков, не имели ничего общего с братьями. Больше Даниил и Залман никогда не посещали службу. Словно были не иудеями, а семитами в самом широком смысле слова. Евреями по крови, но не по вере.

Они шли обратно вместе, не разговаривая о сефардах. На несколько дней Лондон лишил их дара речи. Они словно бы перенеслись в иной век. Не в будущий и не в лучший, Залману так не казалось, просто в иной. Город отличался от того, который Корнелиус описывал Даниилу, а Даниил брату: был более приспособленным для жизни, менее совершенным. Булыжные мостовые в нем сменялись асфальтом, асфальт пустырями. Залмана поражал темп его жизни, бурный размах торговли — от окликавших их проституток до громадных рекламных щитов «Чудесных таблеток из червей Поттера» и «Соусов карри Даббинса», улиц, заполненных торговцами страусовыми перьями, изобретателями нержавеющих зубных коронок, продавцами устриц, выпекающими сдобы пекарями, изготовителями нетупящихся карандашей, производителями имбирного пива, уличными стряпухами, мастерами серебряных и золотых дел, торговцами алмазами и жемчугом.