— Сумимасен, — говорю. — Простите, извините меня. Сумимасен. — Словно протискивающаяся сквозь толпу англичанка. Мужчина стоит, свесив руки. Не машет, прогоняя меня, собственно, никак не реагирует, пока я пытаюсь составить фразу, которую он может понять: — Мурасаки-сан десу ка ? Мурасаки-сан но отаку десу ка?

Я вижу, как он дышит. Лопата все еще у него в руке. Металл блестит от песчаной почвы. На висках у мужчины пот. Одет он в голубую рубашку с короткими рукавами и брюки. Ветер утихает. В тишине дюн до нас доносится детский смех. Где-то пыхтит генератор. Кажется, что дом окружен морем.

Я делаю новую попытку:

— Мурасаки-сан но отаку…

Он смахивает пот и уходит в темноту. Возле угла дома садится на корточки. Голова его опущена, ладони подставлены под струю воды из-под крана. Он оглядывается на меня, и я вижу белки его глаз. Снимает рубашку и начинает вытирать грудь и руки.

Я разглядываю его, полускрытого тьмой. Он выше меня, рост его значительно превышает шесть футов, и сложен как борец, мускулистый. На груди завитки волос, жестких от соли, голова выбрита. Лицо его не просто японское — между монгольскими глазами и скулами орлиный нос. Черты лица, созданные, чтобы рассекать ветер.

— Откуда вы?

Голос доносится из темноты, обладатель его читает мои мысли. По-английски этот человек говорит поразительно. Слова произносит, выговаривая их четко, но не ломано. Грамматика дается без усилий.

— Из Лондона, — отвечаю, и он возвращается ко мне. Пот его пахнет приятно, остро. В одной руке скомканная рубашка. Лопаты нет, и я рада этому.

Он хмурится.

— Нет. Из какой компании?

— Я не работаю в компании.

— Вам здесь нечего делать.

— Я разыскиваю Хикари Мурасаки.

— Кого?

— Он здесь?

Мужчина сутулится, склонив голову набок. Словно прислушивается к чему-то, пропуская мимо ушей вопрос, заданный в ответ на вопрос.

— Я проделала большой путь, чтобы найти его.

— Сюда отовсюду большой путь. — Он надевает поношенную рубашку. Жест неловкости, но в глазах ее нет. — Наша фамилия Мура. Это мой дом. Мы уже давно здесь живем. — Он бросает взгляд мимо меня в сторону детских голосов, словно на часы. — Восемь лет. Я не знаю никакого Мурасаки.

— Вы рыбак?

Он пожимает плечами:

— Время от времени.

— По-английски вы говорите слишком хорошо для рыбака.

Глаза его мерцают.

— Я сэнсей, — говорит он спокойно, неохотно. — Внук иммигрантов. Говорить по-английски научился в семье.

«Мне очень жаль», — едва не произношу я. Он ждет этих слов.

— Знаете, кто здесь жил до вас? — спрашиваю я.

— Какой-то мужчина.

— Как была его фамилия?

Он снова пожимает плечами:

— Это было давно. — Почесывает щетину, густые волосы надо лбом, затем кивает. — Может быть, Мурасаки. Не могу сказать.

«Лжет», — думаю я. Конечно, и мне нужно, чтобы он лгал. Но пока я об этом думаю, меня начинает охватывать ощущение неудачи. Теперь оно приходит быстрее, каналы его стали глубже, словно какая-то часть меня износилась.

— Извините. — Он указывает на крыльцо. В доме темнота. — Мы скоро будем ужинать. Вы, должно быть, устали.

— Я…

Оглядываюсь на дюны. Чувствую слабый запах сосен. Море уносит их аромат от берега во время отлива. Обратно туда долгий путь. Я забралась далеко, как только могла.

— Где ваша машина?

— Я шла пешком.

Он включает свет. Мы входим в дом.

— По прогнозу должны пойти дожди. Дороги иногда заливает. Вам не следует оставаться надолго, с вашей обувью. Пожалуйста, садитесь к огню. Вы остановились в Коти?

— Нет.

Я слишком устала, чтобы лгать. Начинают ощущаться пройденные мили. Комната большая, хорошо освещенная из кухни и камином, лестница и полки отбрасывают тень. Пахнет татами и смолой. Домашняя ящерица зигзагами взбирается по балкам.

— В Тосе есть гостиница. Поужинаем, и я отвезу вас.

Мура высовывается в дверь, выкликивает два имени: «Том. Ирэн». Удовлетворясь тем, что видит, идет мыть руки с мылом к кухонному столу. Вокруг его головы висят половники и кастрюли. Рядом со столом холодильник, газовая плита с баллонами и пароварка для риса. Бывшие когда-то белыми вещи так побиты, словно спасены после кораблекрушения.

Кажется, я дошла до конца света. Молча разглядываю мужчину. Возраст его трудно определить, что-то между сорока и шестьюдесятью. Разумеется, море состарило его. Очертания губ мягкие. Он поднимает крышку пароварки. Открывает холодильник, достает сырую рыбу, лопух, корень лотоса. Берет нож. На столе радиоприемник, он негромко работает на длинных волнах.

— Можете называть меня Сайсеи.

— Кэтрин.

Он сухо кивает. Входят дети, держась за руки. Мальчику восемь-девять лет, девочка вдвое моложе. У них отцовские глаза, волосы не совсем черные и не по-японски мягкие. При виде меня они замирают.

— Это Кэтрин, — говорит мужчина. — Она сегодня ужинает с нами. — И добавляет: — Она говорит по-английски.

Держась на расстоянии от меня, как отец, мальчик, разувается. Но девочка уже идет на татами. В волосах у нее заколки-пряжки в виде бабочек, одна расстегнута. Она стреляет глазами, словно пытается разглядеть что-то в моих.

— Ее зовут Ирэн, — говорит мальчик. Оценивающе смотрит на меня. — Ей всего пять лет. По-английски она говорит неважно, но понимает не хуже вас. Вы из Нью-Йорка?

— Из Англии.

Он сердито смотрит на меня:

— Я не знаю, что это.

— Страна. Откуда пошел английский язык.

— А в Англии есть зебры?

— Есть, только они без полос.

Мальчик отводит взгляд и обдумывает возможность существования неполосатых зебр. Девочка тянется рукой к моему лицу. Ее отец поднимает взгляд от стряпни.

— Том, отведи Ирэн наверх. Вам нужно умыться перед едой.

Ирэн оглядывается, сузив глаза, и хнычет. Брат снова берет ее за руку и уводит. Мужчина кивает мне от разделочной доски.

— Отыскивать людей — это ваша работа?

— Нет.

Он выключает приемник.

— А чем вы занимаетесь?

— Торговлей камнями.

— Какими?

— Это не важно. — Слышу наверху плеск воды и смех. Радость от близости детей исчезает так же быстро, как и возникает. Я смотрю на камин, угли там еле теплятся. — Извините.

— Не за что. Но поскольку вы здесь, мне стало любопытно.

Я поднимаю взгляд. «Слишком много вопросов», — думаю. Почему-то они кажутся надоедливыми. Вновь разглядываю лицо этого человека. Рыбака, японца в третьем поколении. Интересно, проверял ли Павлов его лицензию на лодку?

— Я продаю и покупаю. Драгоценные камни, украшения. Бриллианты, рубины, жемчуг. Вот, собственно, и все.

— Это представляется очень интересным.

— Работа как работа.

Он разделывает тунца, сдирает кожу.

— Работать в одиночку всегда трудно.

— Я не сказала, что работаю в одиночку. Атмосфера комнаты внезапно меняется. Возможно, меня сюда заманили. Дети удалены, мужчина с ножом находится между мной и дверью. Возможно, это самый мягкий из допросов.

— Но вы не служите в компании?

— Нет.

— Почему в поисках камней приехали сюда?

Отвечаю ему вопросом:

— Помните что-то о человеке, который жил здесь?

Мужчина, не поднимая взгляда, качает головой:

— Нет, к сожалению.

Ирэн осторожно спускается с лестницы, следом за ней Том.

— Откуда приехали сюда ваши родные, можно спросить?

— Они были торговцами. Жили в разных странах, много лет назад. — Пускает из крана горячую воду, льет на нож. — Ну вот, пора есть.

Стол немногим повыше циновок татами. Я сижу в неудобной позе, а мужчина подает суп мисо, тушенные с соей овощи, чашку с рисом, поверх которого положены сашими. Рыба такая свежая, что вкуса ее не ощущается. Только сладость, как у замороженных фруктов.

— Вкусно, — говорю и понимаю, что я это произношу всерьез. Мужчина кивает. Ирэн учится есть палочками. Отец наставляет ее, пальцы его медленно раздвигаются и сдвигаются, словно клешни краба. Девочка неловко держит палочки. Том говорит по-японски что-то колкое. Она печально смотрит на него.