Здесь портьеры были задернуты, и единственным источником света в комнате служил золотой канделябр на стопе.

Канеде казалось, что она попала в какую-то волшебную сказку.

Теперь герцог, опустившийся в огромное резное кресло, на спинке которого был вышит его герб, виделся ей каким-то нереальным.

Облаченные в причудливые ливреи слуги подавали блюда, восхитительнее которых она ничего не ела за свою жизнь.

Вино и застольная беседа понемногу превратили все происходящее в пьесу со столь искусно закрученным сюжетом, что трудно было догадаться, чем закончится это действие.

Словесная дуэль с герцогом не прекращалась, и каждая фраза обладала double entendre21, что не позволяло им оставить французский язык.

Только когда обед завершился, а слуги покинули комнату, Канеда позволила себе воскликнуть:

— Это самая изысканная трапеза в моей жизни!

— А я надеялся, что вы скажете — одна из наиболее интересных.

— Ну, об этом можно не говорить! Маша беседа доставила мне совершенно неописуемое удовольствие.

— И мне тоже, — сказал герцог. — Откуда у вас такие познания?

— Полагаю, потому, что я получила хорощее образование.

— Едва ли в нем можно видеть истинную причину.

— Тогда в чем вы ее находите?

— Депо в том, что вы думаете. Лишь немногие женщины способны думать о чем-то, не имеющем отношения к ним самим.

— Так утверждает ваш собственный опыт?

— Опыт многих мужчин. Канеда, я хочу сказать, что вы в этом отношении уникальны.

Он впервые назвал ее по имени после начала обеда; только претенциозная дура стала бы настаивать на том, чтобы к ней обращались «мадемуазель», и Канеда смолчала.

Она чуть насмешливо улыбнулась.

— Я благодарна вам за подобную оценку. Мне приятно быть непохожей на всех.

— В это я поверю охотно, ведь вы действительно ни на кого не похожи — так что мне даже трудно описать это.

— Вы могли бы сказать то же самое о себе. Конечно, вы не похожи на других мужчин и знаете об этом! А я думаю — если вы действительно откровенны, — это искусственное различие, как и положение, в котором вы рождены.

— Вы обвиняете меня в том, что я играю какую-то роль?

Канеда пожала плечами.

— Если вам нравится это выражение. На мой взгляд, все мы играем — так или иначе.

— Но некоторые делают это в большей степени, чем другие, как вы сейчас.

— Я не понимаю, почему вы все время повторяете эти слова.

— Потому что они очевидны. Вы играете свою роль очень искусно, но этим меня не обманете!

— Зачем мне это?

— Именно это я и хочу узнать, причем из ваших собственных уст.

Он вновь проявил утонченную восприимчивость, заметила Канеда, посчитавшая подобный поворот событий опасным для себя.

— Давайте вернемся в гостиную, — предложила она. — Мне бы хотелось увидеть то, что вы успели написать по обучению лошадей. Эта тема очень интересует меня.

Ничего не ответив, герцог поднялся следом за ней, и они неторопливо направились в гостиную.

Теперь шторы были задернуты, пламя высоко взмывало над поленьями, комната сделалась уютной и романтичной.

Слуга закрыл за ними дверь, и Канеда шагнула вперед, протянув руки к огню.

— А ночами все еще холодно, — сказала она. — Мне нравятся эти толстые бревна. Я всегда знала, что на луне холодновато.

С улыбкой она повернула голову к герцогу и обнаружила его ближе к себе, чем ожидала… Выражение на его лице заставило ее сердце подпрыгнуть.

Когда она справилась с собой, герцог промолвил — так тихо, что Канеда едва расслышала его:

— Бы так очаровательны… невозможно красивы.

— Мне приятно слышать… что вы так думаете. — Несмотря на все старания говорить непринужденно, она едва выдавила застрявшие в горле слова.

— Я всегда думал, что подобная вам женщина должна найтись в этом мире, — продолжал герцог. — И, должно быть, вы приснились мне, потому что сегодня я понял, что уже где-то видел вас.

Канеда вздрогнула, ощутив укол страха.

Она уже подумывала о том, что у старого герцога мог храниться портрет ее матери; в таком случае именно черты Клементины его сын узнал в лице Канеды.

Она не ответила, и он сказал:

— Что мне делать с вами? Сколько времени вы можете провести у меня… что я почувствую, когда вы покинете замок?

В голосе его послышалась неожиданная серьезность, совершенно не отвечавшая намеченной ему роли. Канеда отступила от него на несколько шагов.

— Я же сказала вам, что я здесь мимолетный метеор. И зачем нам тревожиться о том, что будет завтра?

— Действительно, зачем, когда у нас впереди ночь?

Он подчеркнул последнее слово, и Канеда вдруг испугалась.

Герцог не шевельнулся, но она отгородилась от него руками, словно отражая натиск.

— Пожалуйста, — сказала она. — давайте лучше поговорим о… наших лошадях.

— А я хочу говорить о вас.

— Нет… прошу вас… не надо.

— Почему же?

Он пододвинулся чуть поближе. Канеда хотела еще немного отступить, но наткнулась на кресло, преградившее ей дорогу.

— Если вы будете назойливым, — сказала она, прежде чем герцог успел заговорить, — я пожалею о том, что осталась.

— Я сомневаюсь в этом. — заметил герцог. — За обедом вы наслаждались нашим разговором не меньше меня. А теперь мы одни, и никто не помешает нам.

— Вы… пугаете меня, — негромко сказала Канеда.

— Зачем это мне?

— Я… Я не знаю… Но вы делаете… это. Прошу вас… прошу.

После недолгой паузы герцог промолвил.

— Поглядите на меня! Поглядите и меня, Канеда! Я хочу видеть ваши глаза.

По какой-то причине, неясной даже ей самой, Канеда знала, что не смеет взглянуть ему в глаза.

Она приподняла руки. но он повторил негромко, но настойчиво:

— Поглядите на меня!

Это был приказ, и. подобно Ариэлю, она не смела ослушаться.

Повинуясь, она подняла голову и заглянула ему в глаза.

На мгновение оба они застыли. А потом для Канеды исчезло все: комната, свечи, замок, окружавшие их перспективы.

Остались только его серые глаза, заполнившие собой всю вселенную.

Канеда шевельнулась — или это сделал герцог… она знала лишь, что, удерживая ее взглядом на месте, герцог обнял ее и прикосновением губ завершил плен.

Ощущая все это, каким-то краем сознания она понимала, что не хочет ничего другого и одновременно почему-то страшится — это было буквально каждый момент их знакомства.

Канеду еще никогда не целовали, но именно так она все и представляла себе… герцог привлекал ее к себе все ближе и ближе — и вдруг они как бы соединились.

Она сделалась частью самой луны, а вокруг вдруг высыпали звезды… исчез мир со всеми своими проблемами и жителями… осталось лишь небо и возвышенный экстаз, окутывавший их светом, исходившим не только от них самих, но и от Бога.

Канеду поразила внезапная мысль: значит, это любовь… Такая, какой она всегда и видела ее в мечтах, но никак не могла найти.

Любовь эта требовала, но столь идеальным и совершенным образом, что девушка просто не мота противостоять ей, и спасения не было.

А герцог все целовал ее, и Канеда обо всем позабыла, ощущая лишь извечное чудо.

Когда он поднял голову, она что-то пробормотала и спрятала свое лицо на его груди.

— Теперь вы поняли, что я хотел бы сказать? — спросил он очень скромно.

Герцог говорил по-французски, и ей послышалась дрожь в его голосе, но она не могла доверять слуху…

Ответ никак не получался, какой-то невероятный восторг своими пульсациями наполнял ее тело, запирая гортань.

Он ощущался в каждом биении ее сердца, в каждом вздохе.

Ласковой рукой герцог приподнял её подбородок.

— Все вопросы излишни, — сказал он. — Вы принадлежите мне, и я понял это в тот самый миг, когда увидел вас, когда вы появились словно из моих снов.

Едва не касаясь губами ее уха, он шепнул:

— Канеда, вы — моя, и я хочу вас! Я хочу вас немедленно.