– Никогда, милорд! – прошептала она за мгновение до того, как его губы завладели ее ртом.

Он целовал ее долго, с той требовательной и страстной нежностью, которая говорила о еле сдерживаемом желании, а когда отстранился, Оливия едва держалась на ногах. Испуганная и в то же время восхищенная, она поймала себя на том, что мечтает о новом поцелуе.

Роберт Гилмор распахнул дверь и вошел. Дом его стоял на самой окраине Стоунбриджа. Дверь с таким грохотом захлопнулась за его спиной, что по всему дому жалобно зазвенели стекла.

Он направился к шкафчику, где обычно держал бренди. Вне себя от злобы, он и не вспомнил о бокале. Гилмор поднес бутылку к губам и сделал большой глоток. Тонкая струйка потекла у него по подбородку. Бренди обожгло ему желудок таким же пламенем, какое сейчас полыхало в его душе.

Не прошло и часа, как бутылка почти опустела. Бренди немного притупило его чувства, но только не гнев, сжигавший его изнутри.

– Шлюхи и воры, – пробормотал он. – Все они шлюхи и воры, вот так-то!

Конечно, он думал о той цыганской девке, которая носила под сердцем Доминика Сент-Брайда. Но вспомнил и о другой... О той, которая много лет назад околдовала его отца.

Губы Гилмора скривились. Грязное ругательство сорвалось с них. Он проклинал их всех, но в первую очередь Доминика Сент-Брайда... Гилмор ненавидел его всеми фибрами души, как и всех цыган, одним своим присутствием осквернявших землю. При мысли о таборе, по-прежнему стоявшем неподалеку от деревни, его просто трясло от злости. Уж конечно, эти воры явились сюда из-за Сент-Брайда!

Подойдя к окну, он ухватился за подоконник и уставился в ту сторону, где был Рэвенвуд-Холл. Время от времени он подносил бутылку к губам, делая большой глоток и утирая ладонью рот.

Рэвенвуд-Холл... Подумать только, этот выскочка, этот надменный «цыган» обнаглел настолько, что позволил себе вышвырнуть из дома его, Роберта Гилмора! И наверное, считает, что это сойдет ему с рук! Ну что ж, этот ублюдок убедится, что совершил непоправимую ошибку. Очень скоро высокомерный лорд будет валяться в грязи у его ног, умоляя о пощаде!

Уж он позаботится об этом! В округе ему будут благодарны, а для Доминика Сент-Брайда это станет концом.

Ухмыльнувшись, он опрокинул в горло остатки бренди.

До бала оставались считанные дни, а сделать еще предстояло многое. Бальной залой, той, что в восточном крыле, не пользовались уже очень давно. Она была в плачевном состоянии. Если верить словам Франклина, то последний раз бал был устроен здесь по поводу третьей – и последней – женитьбы старого графа. Залу следовало отмыть и отскрести от пола до потолка, поскольку везде толстым слоем лежала пыль. Сняли даже портьеры, чтобы выстирать их и отгладить. Два дня с утра до ночи Оливия с Шарлоттой и еще одной горничной без устали мыли в зале окна. Каждый вечер Оливия падала в постель почти без сил, и все-таки она нисколько не жалела о том, что дни ее заполнены до поздней ночи: по крайней мере теперь у нее почти не оставалось времени, чтобы думать о Доминике.

И о том, что связывало их...

С того дня у них почти не было случая поговорить. Как-то раз после спасения мальчиков Оливия случайно увидела Доминика в деревне. К ее величайшему изумлению, двое или трое мужчин при виде его почтительно сняли шляпы. Оливия остолбенела. Навстречу ему по улице шли женщины с детьми. Но на этот раз никому из них и в голову не пришло прятать детей от его взгляда. Более того, похоже, одна из них осмелилась даже заговорить с Домиником! Наверное, он ответил шуткой, потому что женщины рассмеялись. «Неужели то, что он бросился спасать мальчиков, помогло растопить лед в сердцах местных жителей?» – гадала Оливия. Хоть бы это было так, взмолилась она про себя.

Вскоре после этого он на неделю уехал в Лондон. Возможно, повидать Морин Миллер, свою бывшую возлюбленную. Или обзавестись новой. Оливия ненавидела себя за подобные мысли. А вдруг он вообще больше не вернется?

С каждым днем тревога ее все росла...

Доминик вернулся в Рэвенвуд лишь накануне бала. Она увидела его в дверях, как только он вошел в дом, и сердце Оливии радостно встрепенулось. Усталый после долгой поездки, с головы до ног покрытый пылью, – для нее он все равно был самым красивым мужчиной в мире. Но Доминик прошел прямо к себе, не проронив ни единого слова, даже не кивнув ей.

Его холодность была для нее оскорбительнее, чем пощечина. Радость Оливии мгновенно угасла. Боже мой, ведь еще недавно он целовал ее... Неужели же теперь она ничего для него не значит? «А ты забыла, – шепнул внутренний голос, – что сама просила его не оказывать тебе никакого предпочтения?»

И вот наконец все было готово. Даже суровая миссис Темплтон не нашла, к чему придраться. Бальная зала сверкала. На натертый до зеркального блеска паркет страшно было ступить. В воздухе разливался нежный аромат свежих цветов, которыми были заполнены стоявшие вдоль стен на полу огромные золоченые вазы.

Большинству горничных, и ей в том числе, велели помочь накрывать на стол. А позже, когда в бальной зале раздались первые звуки музыки, они должны были бесшумно обходить гостей, предлагая им шампанское и закуски. Предполагалось, что бал продлится до глубокой ночи. Те из слуг, кто обычно на ночь возвращался домой, в Стоун-бридж, на этот раз должны были остаться в Рэвенвуде до утра. Оливии не хотелось оставлять Эмили одну на всю ночь, поэтому она договорилась с Эстер, что та побудет с сестрой.

На бал явились почти все, кому были посланы приглашения. Большинство из приехавших Оливия никогда не видела прежде. В основном это были знатные и богатые люди, поместья которых находились по соседству с Рэвенвудом. Оливия слышала, как прислуга перешептывалась между собой, что среди гостей был сам граф Ренфорд, а также какой-то виконт из Лондона. Глория, вторая горничная, даже показала их Оливии. Граф оказался высоким светловолосым, довольно привлекательным мужчиной с приятной улыбкой и немного экстравагантными манерами. Чуть позже он взял с ее подноса бокал с шампанским. Окинув ее взглядом с головы до ног, он лукаво подмигнул, а потом украдкой притянул девушку к себе. Оливия, покраснев до корней волос, вывернулась из его рук, воспользовавшись тем, что кто-то захотел шампанского.

И все это время она ощущала на себе взгляд Доминика. Но когда она, набравшись храбрости, решилась, в свою очередь, посмотреть на него, оказалось, что она ошибается. Оливия с трудом подавила вздох разочарования. Казалось, он уделяет ей не больше внимания, чем всем остальным горничным.

Оливия внезапно размечталась. Как чудесно было бы, думала она, быть приглашенной на бал! Сбросить наконец это опостылевшее черное форменное платье и надеть великолепный наряд! Из груди у нее вырвался вздох. Если бы Эмили могла увидеть этот бал, подумала она. Ведь Эмили всегда так любила цветы! Сердце Оливии заныло. Если бы Эмили могла увидеть...

– Смотри, – возбужденно зашептала Шарлотта, поманив ее к себе, – вон она, Элизабет Бомонт, танцует с графом. Правда, восхитительная пара?

Оливия чуть не задохнулась и обреченно перевела взгляд туда, куда указывала Шарлотта.

Сердце ее болезненно сжалось. Никогда прежде Оливии не доводилось видеть Доминика в вечернем костюме. Господи, как он был хорош! Она не могла винить Элизабет Бомонт в том, что леди решила сделать его своим. Оливия не могла оторвать глаз от этой пары, а они кружились в танце, будто в зале не было никого, кроме них двоих. Оливии пришлось признать, что Элизабет и вправду хороша собой: тоненькая и изящная, но весьма соблазнительная фигурка, а роскошное платье из белого атласа с низким вырезом выгодно подчеркивало восхитительно пышную грудь. Светлые волосы Элизабет, завитые в локоны, были уложены на затылке высокой короной.

Оливия не могла оторвать глаз от этой пары, хотя сердце ее разрывалось от боли. Той ночью, когда они ездили в табор, Доминик говорил, что у него, как у графа Рэвенвуда, есть обязанности: он должен продолжить род и произвести на свет наследника... А для этого необходима жена.