То, что они находились в этом уединенном месте, придавало их отношениям оттенок чего-то очень личного. Но голос у Мартины звучал напряженно, и она постоянно отходила от Доминика, как только тот приближался к ней. Получалось так, что, когда он ставил одну картину и брал другую, ей приходилось заполнять паузы. И она говорила что-то незначительное, порой даже не имеющее отношения к искусству.

Доминик ставил последнее полотно к стене, когда Мартина пошла к возвышению в дальнем конце комнаты, поднялась на него и сняла покрывало с картины на мольберте. В следующее мгновение покрывало выпало из ее рук: на портрете была изображена одна из самых красивых женщин, которых она когда-либо видела.

На ней было платье нежного голубого цвета, подчеркивающее изящную белую шею и плечи, выступающие, как из морской волны. Небольшая бриллиантовая тиара украшала освещенные солнцем белокурые волосы, волнами спадавшие на плечи. На шее и в ушах сверкали бриллианты и изумруды. Выражение лица, живое, кокетливое, тем не менее оставалось загадочным. Очаровательный нос, небольшой подбородок, своенравный рот и зеленые глаза, опушенные густыми темными ресницами, приятной формы брови. Мартина с удовольствием смотрела на эту красоту, но вдруг у нее возникло какое-то странное чувство. Она знала, даже если бы и не хотела, что эти загадочные зеленые глаза сознают силу своей привлекательности и что их хозяйка, без сомнения, в любой нужный момент пользуется ими.

Неожиданно Мартина обратила внимание на нечто страшно знакомое. Эти мелкие черты лица, определенный наклон головы и… У нее было чувство, что ее окатили холодной водой. Марко… Конечно же, от отца он унаследовал только темный цвет кожи.

Не поворачиваясь, она чувствовала у себя за спиной Доминика, знала, что он тоже смотрит на портрет. У нее появилось безотчетное желание закрыть рукой его глаза, чтобы он не видел женщину, так явно похожую на Марко.

— Узнаете? — негромко спросил он, не отрывая глаз от портрета.

— Да, — ответила она, чувствуя свинцовую тяжесть на сердце. — Мать Марко, синьора Вортолини. Если синьор Лука Августа до сих пор неизвестен, этот портрет поможет ему.

Ей казалось, что голос ее звучит ровно. Спокойствие, к которому она постоянно призывала себя, защитные барьеры, которые она воздвигала между ним и собой, — все было сметено сильным душевным волнением, поднявшимся внутри. Ей хотелось вдохнуть свежего воздуха, как-то собрать разметавшиеся мысли. О Доминике она забыла, хотя он стоял рядом.

Как слепая, она повернулась, забыв, что под нею помост, и оступилась. В следующее мгновение она упала ничком на пол, который под ее хрупкой фигуркой зазвучал, как гонг. И тут же сильные руки нежно подхватили ее, поставили на ноги. Доминик прижал ее к своей груди.

— Этот ужасный помост! — взорвался он. — Ругаю себя за то, что не включил свет. Это же как прыжок с трамплина!

Его голос доносился до Мартины откуда-то издалека, его руки гладили ее по голове, прижимали к себе. На какой-то момент она поборола в себе чувство слабости, и жуткая тошнота подступила к горлу. На висках появилась испарина. Она была благодарна, что ее поддержали, но ей так хотелось, чтобы это был кто-нибудь другой, а не Доминик.

— Мне лучше сесть, — задыхаясь, произнесла она, чувствуя, что силы отказывают ей. Сделав героическое усилие, она попыталась справиться. — Через минуту мне будет лучше.

Загорелые пальцы приподняли ее подбородок. Он изучающе посмотрел на нее с озабоченным видом. Затем, подавив восклицание, взял ее на руки, перенес через комнату и осторожно положил на диван, взбив подушку под головой.

— Лежите спокойно, — приказал он, выходя из комнаты.

Лежа на спине, Мартина старалась дышать как можно глубже. Постепенно она начала приходить в себя. Когда Доминик вернулся, дурнота уже прошла. Он пристально посмотрел на нее.

— Это невкусно, — сказал он, — но вы должны выпить.

Присев рядом на край дивана, он приподнял ее. От его нежности комок подступил у Мартины к горлу, но она попыталась убедить себя, что его всего лишь мучают угрызения совести и он ругает себя за случившееся. Думая так, она поспешила взять стаканчик дрожащими руками. К счастью, в нем было всего несколько чайных ложек, которые она быстро проглотила, а он при этом помогал ей держать стаканчик. Мартину передернуло: она терпеть не могла это лекарство, но готова была выпить все, что угодно, чтобы покончить с этой неприятной ситуацией.

Лежа на подушках, она смотрела, как он выходил из комнаты, унося пустой стакан. Когда же он вернулся, у него в руках было что-то небольшое белого цвета.

— Бумажные салфетки, смоченные холодной водой, — пояснил он, кладя их на лоб Мартине. — Полежите немного спокойно. Хотите, я включу свет?

Пошевелившись под его взглядом, она ответила:

— Нет, спасибо, — и снова почувствовала тяжесть на сердце. — Мне уже лучше.

Некоторое время он смотрел на нее, прищурившись.

— Лежите, пока вам не станет совсем хорошо. — Неожиданно он улыбнулся. — Или я снесу вас вниз на руках. Вы ведь не сможете спуститься сами. — Он нежно, но твердо взял ее руку в свою. — У вас холодные руки. Вам тепло?

Она кивнула головой, безуспешно пытаясь освободить свою руку. Постепенно Мартина почувствовала, как его энергия переходит в нее. Она закрыла глаза, чтобы не видеть, как близко он к ней, и заснула.

Проснувшись через несколько минут, она какое-то время соображала, где она.

Доминик, высокий, широкоплечий, молча стоял, освещаемый лунным светом. Он смотрел в окно, и Мартине показалось, что он продолжает думать о портрете Майи. Но боль внутри походила больше на отчаяние, чем на ревность. В мире никто не мог соперничать с Майей Вортолини. Это было так же глупо, как мечтать о Доминике Бернетте ди Равенелли.

Она чувствовала слабость и все еще дрожала. Боль пронизала все ее тело, но она решила, что должна вести себя так, как будто все нормально. Доминик, должно быть догадываясь, что она уже проснулась, направился к ней.

Чувствуя себя в отчаянном положении, она произнесла:

— Мне немного лучше теперь, я могу спуститься вниз, если вы не возражаете.

— Конечно, я не буду против, но я должен осмотреть вас. . Подойдя к выключателю рядом с диваном, он включил свет. Наклонясь над нею, он приподнял ее подбородок.

— Цвет лица лучше. Как вы себя чувствуете? Ничего не сломано? — Он тщательно осмотрел ее лицо, затем опустил руку.

Чувствуя себя под его взглядом бабочкой, наколотой на булавку, Мартина видела, как он весь напрягся, засунув руки в карманы.

— Нет. Мне действительно лучше. Это падение было таким неожиданным. — Она с трудом шевельнулась. — Там, внизу, наверное, спрашивают о нас. Вы им все рассказали?

— Нет, только Лука знает, что мы здесь. Он, правда, может подумать, что мы специально прячемся. — В его глазах появился огонек. — Вы очень привлекательная молодая женщина, я — мужчина, мы оба свободны.

Она покраснела и с болью произнесла:

— Вряд ли я отношусь к вашему типу женщин. Приподняв бровь, он слегка улыбнулся.

— В самом деле? А какой же тип женщин, по-вашему, мой?

— Кто-нибудь вроде… синьоры Майи Вортолини. У него был удивленный вид.

— Почему вы так думаете? — спросил он, не отводя от нее взгляда.

— Потому что… потому что она принадлежит вашему кругу.

— В самом деле? — Он настороженно посмотрел на нее. — То есть вы считаете, что мужчина может иметь связь только с тем, кто входит в окружающую его толпу? Как вы ошибаетесь! Когда любишь, отношения должны быть чем-то необычным, свежим.

— Любой, кто находится за вашим кругом, будет брошен вами без сожалений. Может быть, это плохо, но я считаю такие связи дешевыми и недостойными.

Слова прозвучали прежде, чем Мартина поняла, что сказала. Как он воспринял это? Конечно, он ни о ком не думает, кроме Майи. Она видела блеск в его глазах, восприняла это как насмешку и, рассерженная, спустила ноги с дивана с противоположной стороны, повернувшись к нему худенькой спиной. Несмотря на слабость, Мартина чувствовала накаленность атмосферы.