С тоской в сердце отворила дверь в спальню и вступила в нее, как будто ничего не случилось. Каждый миг в стенах Рагби-холла был ей хуже пытки.

Они увидели Клиффорда только за обедом. Он был в смокинге, вел себя сдержанно — джентльмен до корней волос. За обедом он был безукоризненно учтив, поддерживал вежливый, ничего не значащий разговор; и одновременно на всем, что он делал и говорил, лежал отпечаток безумия.

— Что известно слугам? — спросила Конни, когда миссис Болтон вышла из комнаты.

— О твоем намерении? Ровным счетом ничего.

— Миссис Болтон знает.

Клиффорд изменился в лице.

— Я не причисляю миссис Болтон к прислуге, — сказал он.

— Да я ведь не возражаю.

Напряжение не ослабело и во время кофепития. После кофе Хильда сказала, что поднимается к себе.

После ее ухода Клиффорд и Конни какое-то время сидели молча. Ни один не решался заговорить. Конни была рада, что он не распустил перед ней нюни. Уж лучше пусть держит себя с высокомерной заносчивостью. Она сидела молча, разглядывая свои руки.

— Я полагаю, — наконец начал он, — ты без всякого угрызения совести нарушила данное слово.

— Я в этом меньше всего виновата.

— Кто же виноват?

— Никто, наверное.

Он окинул ее холодным, полным ярости взглядом. Он так привык к ней. Он даже включил ее в завещание. Как смела она предать его, разрушить канву их каждодневного существования? Как смела устроить в его душе такой погром?

— И ради чего же ты изволила так все взять и бросить?

— Ради любви.

Пожалуй, самое лучшее — пойти с этой карты.

— Ради любви к Дункану Форбсу? Но вспомни, когда мы познакомились, чаша весов перетянула в мою сторону. И ты хочешь меня убедить теперь, что любишь его больше всего на свете?

— Люди меняются.

— Возможно! Возможно, это твоя прихоть. Но тебе еще придется доказать мне необходимость столь крутых перемен. Я просто не верю в твою любовь к Дункану Форбсу.

— При чем здесь «верю — не верю»? От тебя требуется одно — дать мне развод. Какое отношение имеет к этому искренность моих чувств?

— А почему, в сущности, я должен дать тебе развод?

— Потому что я не хочу больше здесь жить. Да и ты не хочешь, чтобы мы были вместе.

— Ну уж извини меня. Мои чувства неизменны. К тому же ты — моя жена. И я хочу, чтобы ты жила под моей крышей достойно и покойно. Если отбросить чувства, а мне это, уверяю тебя, нелегко, то перспектива потухшего семейного очага представляется мне страшнее смерти. И ради чего? Ради твоего каприза?

Подумав немного, Конни ответила:

— Ничего не поделаешь. Мы должны расстаться. У меня, наверное, будет ребенок.

Он тоже задумался.

— И ты хочешь уйти отсюда из-за ребенка? — наконец сказал он.

Она кивнула.

— Почему? Неужели Дункан Форбс так уж озабочен судьбой своего потомства?

— Гораздо больше, чем был бы ты.

— Ты так полагаешь? Но я не хочу расставаться с женой. И я не вижу причин, почему я должен отпустить ее. Она может растить ребенка под моей крышей, если, конечно, все будет в рамках приличия. Ты хочешь меня убедить, что Дункан Форбс мил тебе больше, чем я? Никогда этому не поверю!

Опять воцарилось молчание.

— Ну неужели ты не можешь понять, — прервала молчание Конни, — я хочу уйти от тебя, чтобы жить с человеком, которого люблю.

— Не понимаю. Я за твою любовь не дам и ломаного гроша. Вместе с человеком, которого ты любишь. Это все ханжество и ложь.

— У меня на этот счет иное мнение.

— Иное? Моя дорогая жена! Уверяю тебя, ты сама не веришь в любовь к Дункану Форбсу. Ты для такой любви слишком умна. Поверь мне, даже сейчас ты питаешь ко мне большую симпатию. И ты ожидаешь, что я клюну на эту глупость?

Конни понимала, что он прав. И больше не могла ломать комедию.

— Дело в том, что люблю я не Дункана, — Конни твердо посмотрела ему в глаза. — Мы назвали Дункана, чтобы пощадить твои чувства.

— Пощадить мои чувства?

— Да. Потому что на самом деле я люблю другого человека. Узнав, кто он, ты возненавидишь меня. Это мистер Меллорс, он был здесь егерем.

Если бы он мог соскочить со своего стула, он бы соскочил. Его лицо пошло желтыми пятнами, глаза выпучились, в них она прочитала — полный крах всему.

Он откинулся на спинку стула и, тяжело дыша, воззрился в потолок. В конце концов сел прямо.

— Ты хочешь сказать, что на этот раз не обманываешь меня? — сказал он, ненавидяще глядя на нее.

— Ты и сам знаешь, что это правда.

— И когда у вас с ним началось?

— Весной.

Он молчал затравленно, как попавший в капкан зверь.

— Все-таки это ты была у него в спальне?

Значит, в глубине души он все знал.

— Да, я!

— Боже правый! Тебя мало стереть с лица земли.

— За что? — едва слышно прошептала она.

Но он, казалось, не слышал ее.

— Этот мерзавец! Это ничтожество! Этот возомнивший о себе мужик! И ты! Жила здесь и все это время путалась, с ним, с одним из моих слуг. Боже мой! Боже мой! Есть ли предел женской низости!

Он был вне себя от гнева, возмущения, ярости. Она ничего другого и не ожидала.

— И ты говоришь, что хочешь ребенка от этой мерзости?

— Да, хочу. И он у меня будет.

— Будет? Значит, ты уверена? Когда ты это поняла?

— В июне.

Он замолчал, и в его лице опять появилось странное, детское выражение непричастности.

— Диву даешься, — наконец выговорил он, — как подобных людей земля носит.

— Каких людей?

Он дико посмотрел на нее, не удостаивая ответом. Было очевидно, он просто не в состоянии даже помыслить о малейшей связи между существованием Меллорса и собственной жизнью. Это была чистая, огромная и бессильная ненависть.

— И ты говоришь, что хочешь выйти за него замуж? Носить это подлое имя?

— Хочу.

И опять его точно громом ударило.

— Да, — наконец обрел он дар речи. — Это только доказывает, что я никогда не заблуждался на твой счет: ты ненормальна, не в своем уме. Ты одна из тех полоумных, с патологическим отклонением женщин, которых влечет порок, nostalgic de la boue[28].

Неожиданно в нем проснулся обличитель, бичующий современную порчу нравов. Он сам — воплощение всех добродетелей. Она, Меллорс и иже с ними — олицетворение зла, грязи. Вещая, он как бы стал утрачивать плотность, а вокруг головы почти засветился нимб.

— Теперь ты видишь, самое лучшее развестись со мной и на этом поставить точку, — резюмировала Конни.

— Ну уж нет! Ты можешь убираться куда угодно, но развода я тебе не дам, — с идиотской непоследовательностью заявил он.

— Почему?

Он молчал, одержимый тупым упрямством.

— Ты предпочитаешь, чтобы ребенок считался твоим законным сыном и наследником?

— До ребенка мне дела нет.

— Но если родится мальчик, он будет согласно закону твоим сыном и унаследует твой титул и поместье.

— Мне все равно.

— Но ты должен подумать об этом. Я, конечно, сделаю все, чтобы ребенок юридически не считался твоим. Пусть он будет незаконнорожденным, если не может носить имя родного отца.

— Поступай, как сочтешь нужным.

Он был неумолим.

— Так ты не дашь мне развода? Причиной может служить Дункан. Он не возражает. А настоящее имя может вообще не фигурировать.

— Я никогда с тобой не разведусь, — сказал, как вогнал последний гвоздь.

— Почему? Потому что я этого хочу?

— Потому что я всегда действовал по собственному разумению. И сейчас мне представляется самым разумным не разводиться.

Спорить с ним было бесполезно, Конни пошла наверх, рассказала Хильде.

— Завтра едем обратно, — решила та. — Надо дать ему время опамятоваться.

Полночи Конни упаковывала личные, ей принадлежавшие вещи. Утром отправила чемоданы на станцию, не сказав Клиффорду. Они увидятся перед самым завтраком, только чтобы проститься. А вот с миссис Болтон надо перед расставанием поговорить.