— Тогда подземелье отпадает… Земля тоже, по воздуху может уйти только Дже. Что нам остается?

— Из стихий — вода и огонь, — заметил Зепп.

— Не вижу, как нам может помочь огонь. Разве что пустить этот город по ветру. Мятеж, что ли поднять…

Ади задумался глубоко. Вероятно, он что-то понимал в деле поднятия мятежей.

— Это не наш метод, — заметил я.

— Не наш… — согласился Анно. — Но все же…

— Есть еще вода… — заметил Анно. Я читал в одной книжке, что как-то одни герои оказались в подобном положении и бежали из города, спрятавшись в бочках.

Что-то подобное читал и я, но там положение было совсем другим. Так я и сказал остальным:

— Верно — там был бурная река, здесь же течение — в час по чайной ложке. Там сплавляли тысячи бочек, тут в глаза бросится и одна. К тому же то ведь сказка была…

— Ага, вот и я говорю… — подхватил Ади. — Подобный случай был на севере, там каторжане лес рубили. Двое собрались вот так бежать, сделали коробку, запихнули ее под бревна. Короче, когда через неделю их выловили, в ящике в том было два трупа. Как раз в гробу — взять и закопать. И дух там был смрадный и спертый.

— Ну, это ясно — в шахтах народ вот так часто гибнет, когда воздух заканчивается.

Я посмотрел в окно, в небо карабкалась луна — она была молодой и прибавляла в весе каждую ночь.

— Еще и луна… Озеро гладкое — видно нас будет далеко…

— Я вот что скажу, — заметил Анно, — Надо подводную лодку строить, чтоб мы, значит, в ней по дну озера переплыли. А что тут того озера — две мили. За ночь как нечего делать…

— Басни это, — заявил я. — Подводная лодка это та лодка, которая утонула. Я других не знаю!

— А вот и бывает! Я читал описания таковых у Требля…

— И кто это такой?.. Отчего я не слышал?

— А он молодым пропал без вести… Вероятно утонул.

— Час от часу не легче… — вздохнул я. — А у нас точно нет другого выхода?

Ответом мне была тишина.

Другого выхода не было…

-

Я часто вспоминаю тот портрет в витрине.

Он был выставлен в одном магазинчике на центральной улице Тиира. На нем был изображен действующий деспот. Он был небольшим. Портрет — разумеется, поскольку с Деспотом я так и не увиделся. На нем глава провинции был изображен по пояс на фоне флага этой местности, в льстивом масштабе чуть более чем один к одному.

Изображен он был довольно качественно — но не более. То есть без какой-то тени таланта — просто поделка под искусство.

Пока мы находились в городе, я проходил мимо него никак не менее дюжины раз — никто к нему не приценивался.

На то была веская причина — его цена. Стоил он как две марки золотого песка. То есть для какой-то мазни, которую лет через десять можно выбросить многовато.

Конечно, в случае бы победы этот портрет кто-то бы тут же купил как выражение своей лояльности, но сейчас лояльность с лихвой уравновешивала скупость и осторожность: а вдруг все же проиграет?

Я часто себя спрашиваю — а что стало с тем портретом? Была ли у него иная судьба кроме как сгореть в камине особенно холодной ночью — рано или поздно? И если его не сожгли… Если не выбрали другую подобную же участь — то что с ним? Какую дырку в каком ковре чьего жилища он закрывает? Что стало с хозяином магазина — неужели он не знал, что торгует блестящей, но все же рухлядью?.. Прогорел ли он? Сколько отдал художнику за эту мазню? И дал ли вообще хоть что-то?

Или пройдет еще немного времени и в какой-нибудь лавке антиквара — старьевщика я вновь увижу этот портрет. Какой он будет — с потускневшими красками, засиженный мухами? Что под ним будет написано? Может: «Конец прошлого века. Портрет неизвестного»?

Кто-нибудь знает ответ?

-

Иногда под окнами наших комнат грохотали сапоги с подковами — то стража спешила по одному или другому доносу.

Мы не стали съезжать к озеру — посчитали это небезопасным для нас всех. Да и зачем? В курятнике было холодно и сыро, вдобавок постоянно гудели комары.

Зато Анно как-то остался у нас ночевать — засиделся допоздна, когда по улицам ходить подозрительно. Он лег спать на полу, и ушел рано утром по черной лестнице, даже не разбудив нас.

Прождав его всю ночь, Зепп разнервничался, надумал себе неизвестно что и, ожидая облавы, провел ночь за полмили от их убежища под перевернутой лодкой. За ночь комары изрядно изгрызли ему физиономию, и, вымещая зло, он легко поколотил вернувшегося братца.

Ади купил все те лекарства, которые прописал тот, кто сидел в нем. К моему удивлению, они обошлись недорого и не относились к новомодным патентованным средствам, которые расписывали как чудодейственные. Напротив, они были стары, их разновидностями, вероятно, пользовались мои деды.

И Ади действительно стало легче, но вместе с тем, он стал почти ко всему безразличен. Как я понял, лекарства замедляли в организме все — кровь, движенье мысли, и, среди прочего, течение болезни.

Он часто гулял — все больше сам, или с Анно Гаммом. Я в спутники ему не навязывался, а он и не просил. Возвращался он поздно ночью, часто, когда я уже спал, и тут же открывал форточку.

О том, в котором часу он вернулся, я узнавал уже утром от хозяйки:

— А ваш приятель опять почти в полночь приперся, — жаловалась мне хозяйка, накрывая мне стол. — Вроде и порядочный господин — слова дурного не скажет, платит хорошо, да водится со всякими нищими. И времена-то нынче неспокойные — вон, третьего дня патруль вырезали, оружие забрали.

Я кивнул ей, не прекращая жевать — Ади, пожалуй, запросто мог уложить патруль из двух — трех человек, но вряд ли позарился бы на их оружие даже чтоб замести следы. Да и характер ран от эстока был более чем специфическим.

Мое безразличие успокоило хозяйку.

— Вот и сегодня с утра куда-то ушел. Где он, кстати, ходит?..

— Гуляет…

— Да пусть гуляет — мне-то что! Да похлебка стынет…

— Пусть стынет, — распорядился я. — Ему холодное полезней…

Действие холода было, вероятно, сродни действию остальных лекарств. Говорилось же, что у узников волос и ногти растут медленно.

Самое странное в нашем положении было то, что мы стали обрастать вещами. Ади прикупил обеденный сервиз, чашки, заварной чайник. На марше он мог есть мясо, запеченное на углях, пить воду из лужи, но среди людей считал нужным жить по-человечески.

Мое имя было тоже известно в банках, и я легко снял деньги. Часть из них я тут же спустил на ближайшем рынке в лавке старьевщика, так же именуемого букинистом.

Лавочник, видя, что я беру изрядную кипу, всунул среди прочего книгу с дамским романом. Я расплатился, не вникая, и подкидыша обнаружил лишь на квартире.

Я хотел ее тут же, выбросить, но Ади остановил меня — из всего моих приобретений эта книга, заинтересовала больше всего.

Впрочем, читать он ее тоже не стал:

— Смотри, тут дарственная подпись… «Франси на долгую память от Юмси…» И дата… Почти тридцать лет назад…

— Что за привычка — писать дарственные на книгах… — ответил я, пытаясь сосредоточиться на истории более древней, чем этот город.

— И я о том же. Где вы теперь — Франси и Юмси… Кто вы были для мира и для друг друга. Насколько была долга ваша память?

Ади замолчал, и я ожидал, что вопрос останется риторическим, но Реннер сам ответил на него.

— Думаю, никем и не очень длинна…

— Это почему?..

— Незаметно, чтоб эту книгу кто-то читал. Иначе бы позолота на форзаце вытерлась. Отсюда вывод — книгу дарили лишь бы что-то подарить, да и будь иначе, она бы не попала к старьевщику.

Наконец, он прочел название:

— «Все женщины- ведьмы», — он перелистнул страницу. Ну да, конечно — автор мужчина. Если бы ее написала женщина, она бы называлась: «Все мужчины скоты и хотят только одного».

Не удовлетворившись внешним осмотром, он открыл наугад какую-то страницу.

— Вот, к примеру…«безусый юноша в доспехах воина»… Во сколько ты бриться начал?..

— Лет в шестнадцать… Потом еще пришлось ножницами достригать.