Здесь мы имеем дело с почти дьявольским извращением ги-беллинской идеи, в чем, однако, следует признать своего рода реакцию на нападки Церкви на гибеллинов. Само христианское правило «Кесарю — кесарево», хотя и не оправдывало политического неповиновения, тем не менее уже опиралось на упадочное и обмирщенное представление о Кесаре, чуждое древнеримской теологии государства. Это низводило идею верности престолу до простого молчаливого подчинения, низводя христианина, живущего в Империи, до положения жены, которая исправно исполняет свои супружеские обязанности, не испытывая душевной привязанности к своему мужу. Со времен позднего Средневековья католическая Церковь ради обеспечения своего исключительного права в вопросах сверхъестественного все упорнее лишала политическую идею всякого духовного характера, истолковывая идею власти исключительно в понятиях «естественного права» и пытаясь тем самым превратить государство в свое орудие, в верного блюстителя католической морали. Именно из этих соображений она после контрреформации поддержала абсолютизм королей, которые, несмотря на свое «божественное право», стали чуть ли не атеистами, напичканными просветительскими идеями, что привело к Французской революции. Даже в период Священного Союза положение изменилось незначительно. Так называемый "союз престола и алтаря" как с одной, так и с другой стороны был заключен из чисто тактических соображений, что также сыграло на руку антитрадиционным, националистическим и революционным силам.

Но обмирщенное государство, предоставив Церкви полную свободу в духовных вопросах, неизбежно должно было занять по отношению к католичеству агрессивную позицию, никак не сравнимую с оппозицией гибеллинов. Действительно, стоит повторить, что гибеллины не пытались поставить духовное владычество на службу мирской власти, но, напротив, вопреки притязаниям Церкви на духовную монополию, пытались отстоять за государством более высокие ценность и право, чем те, которые свойственны организации чисто человеческого и материального характера.

Таким образом, речь идет о двух совершенно различных позициях по отношению к Церкви, и вполне очевидно, что говорить о «гибеллинстве» (как это принято сегодня) в рамках чисто политической полемики либерально-светской и антиклерикальной направленности просто неуместно. Подлинное возвращение к ги-беллинству равнозначно возвращению к проблеме высшего основания принципа верховной власти в его отношениях с католичеством в целом. Однако, учитывая общие исторические условия, это сегодня представляется маловероятным. Для понимания же основного направления вполне достаточно будет следующих замечаний.

Прежде всего, необходимо твердо стоять на том, что светское государство во всех его разновидностях, включая и так называемое «этическое государство», противоречит высшему политическому идеалу; однако столь же неприемлемо в этом смысле и клерикальное государство.

Религиозный фактор в его героическом измерении неотъемлем от мировоззрения, которое могло бы способствовать образованию созидательного движения. В целом необходимо признать как очевидное существование высшей жизни по ту сторону жизни земной, поскольку лишь человек, проникнутый подобным ощущением, обладает несокрушимой и непоколебимой силой и готов в случае необходимости к активному самопожертвованию и абсолютному порыву. В ином случае эта готовность к самопожертвованию пробуждается лишь в моменты исступления или внезапного прорыва иррациональных сил, что лишает поступок того высшего смысла, который придают ему доктрины, устремленные по ту сторону индивидуального. Впрочем, мы уже говорили об этом ранее (см. гл. III): без прямого обращения к высшей по отношению к человеку реальности не остается другого решения, кроме предлагаемого утилитаристской социологией, основанной на теории общественного договора, и столь же невозможно создать атмосферу высокого политического напряжения.

Однако в этом вопросе то или иное конкретное вероисповедание, учитывая его возможное пробуждающее воздействие, может самое большое послужить лишь опорой, между тем как по поводу католичества следует сделать четкие оговорки. Что касается непосредственно политики, то если бы католическая Церковь, как в лучшие времена Крестовых походов, предчувствуя наступление последних времен, нашла бы в себе силы решительно отказаться ото всяких конъюнктурных уступок и, став на путь высокой аскезы, без колебаний сделала бы свою веру душой сплоченного и непреклонного воинства, готового вступить в бой с силами хаоса, разложения, крамолы и политического материализма, действующими в современном мире, то она заслуживала бы самой высокой оценки. Но в действительности дело обстоит совсем иначе.

Мы уже говорили об относительном характере общего католического положения, согласно которому ни один конкретный политический строй не может считаться соответствующим «воле Божией», и, следовательно, не может рассчитывать и на особое благословение со стороны Церкви. Помимо того, прошли времена ДЕ МЕСТРА, БОНАЛЬДА, Доносо КОРТЕСА и Sillabo; ныне католичество предпочитает всячески избегать высказывания твердой позиции, привыкнув изворачиваться, приспосабливаясь к любым обстоятельствам и пытаясь извлечь из них пользу; при этом Церковь неизбежно скатывается к политической системе демо-либе-рального типа. С другой стороны, уже с давних пор католичество породнилось с пресловутой теорией «естественного права», мало согласующегося с тем положительным и многоступенчатым правом, которое могло бы стать основой сильного иерархического государства. Сегодня мы видим, как с поистине ошеломляющей скоростью католичество отрекается ото всего того, что еще сохраняло в нем ценность, пытаясь идти в ногу со временем, подлаживаясь к «современному миру» и новым «историческим веяниям». Уже воинствующие католики, такие как МАРИТЕН, берут на вооружение формулировку БЕРГСОНА, гласящую, что «демократия имеет евангельскую сущность», пытаясь доказать, что стремление к демократии в истории является мирским проявлением подлинного христианского и католического духа. Но и этого им недостаточно. В атмосфере пресловутого «открытого диалога с левыми», похоже уже не только отдельные интеллектуалы, но и высшие лица католической Церкви готовы признать даже марксизм и «вступить в диалог» с коммунистами, лишь бы не позволить последним опередить их в битве за людские души. Остались в далеком прошлом те времена, когда Церковь решительно осуждала модернизм и прогрессизм. Почти уже реабилитированы ТЕЙЯР ДЕ ШАРДЕН с его католичеством, подогнанным под сциентизм и эволюционизм, Е. БОНАЮТИ, апостол чисто гражданской концепции католичества, и МУНЬЕ, который, несмотря на желание противостоять равно как капитализму, так и марксизму, не сумел скрыть симпатий к последнему и сожалел о том, что Церковь не пошла по пути пролетарской коммунистической революции (подобные воззрения разделяет и МАРИТЕН). Когда видишь современного католика, отрекающегося от «средневековых пережитков» своей традиции, когда вспоминаешь Второй и позднейшие Ватиканские Соборы с их разрушительными призывами к «обновлению», когда слышишь, как римский Папа указывает на ООН, эту смехотворную, вырожденческую организацию, как чуть ли не на прообраз грядущего христианского царства, — не остается никаких сомнений ни относительно того направления, в котором движется ныне Церковь, ни относительно ее способности стать опорой для консервативно-революционного и традиционного движения. Скорее можно согласиться, что Церковь в некотором роде возвращается к своим корням, к духу изначального христианства, которому действительно были присущи крайне «современные» черты — социалистические и общегражданские, свойственные так называемому «белому коммунизму», — что может помочь современным католикам легко подстроить свой шаг к «поступи Истории» (как величают это подрывные силы), отмежевавшись ото всяких «реакционных» или, как принято теперь говорить, «унитарных» сил.

Слушая уверения в том, что это отклонение современного католичества надо оценивать как тактическое намерение с целью привлечь на свою сторону и впитать в себя левые движения, следовало бы задуматься о странной близорукости тех, кто по идее должен быть просветлен Святым Духом, в которого они веруют. Ведь подобная тактика имела бы смысл, лишь если бы левые движения имели чисто общественно-экономический характер, тогда как на самом деле в своем глубинном измерении они опираются на определенную религию, причем религию извращенную. Между тем история учит, что нельзя вступать в союз с подрывными силами: всякий, кто облегчает им путь, надеясь использовать в своих целях, рано или поздно оказывается их жертвой. Состояние современного мира таково, что лишь безответственные люди могут решиться на подобные эксперименты, — даже исходя из чисто тактических соображений, — хотя на самом деле сегодня более уместно говорить о безропотном отступлении.