Джоанна и Ричард вернулись к людям, пришедшим на Саграбал за последние сутки — от зари до зари, если называть зарей смену мрака светом. Людмила с Андреем продолжали в излучине реки строить для прибывших поселение, хотя те и сами могли бы справиться с задачей. Йосеф с И.Д.К., решив заняться исследованием планеты с воздуха, сразу же и приступили к выполнению задуманного, а Муса остался на поляне, погруженный в себя, — он продолжал решать задачу, не имевшую в тот момент решения.

И.Д.К. согласился с предложением Йосефа только для того, чтобы чем-то занять мысли и душу, не думать о Дине и не провалиться в трясину страха за нее.

Они поднялись над лесом и увидели сверху лагерь — один из тысячи, — где в зарослях травы-дорожки бродили сотни людей, многие из которых уже вполне освоились и, осознав себя строителями, возводили и уничтожали странные сооружения, ни к чему не приспособленные — разве что служившие доказательством причастности человека к природе этого мира. Среди них бродили и Ричард с Джоанной — старожилы! — объясняя растерявшимся (таких, впрочем, было немного) простые истины Саграбала. Истина первая: этот мир наш, и он нас принял. Истина вторая: в этом мире мы можем все. И третья истина, которая следовала из первых двух: мы еще не знаем своих в этом мире возможностей, и потому нужно быть очень осторожными.

Предостережение казалось излишним — люди были осторожны, в том числе и те, кто на Земле имел характер агрессивный и даже злобный.

Йосеф переместился на сотню километров в сторону поднимавшихся из-за горизонта гор, и И.Д.К. последовал за ним — оба прибегли к телепортации.

Йосеф возник неподалеку, метрах в десяти, и И.Д.К. едва удержался от смеха — очень уж нелепо выглядел Илья Давидович, стоявший в воздухе будто на твердом полу и даже притоптывавший ногой в нетерпении; фалды пиджака болтались, туфли же выглядели полным анахронизмом. Почему-то именно сейчас И.Д.К. пришло в голову, что одежда, которая все еще была на них, стала даже не анахронизмом, а просто бессмыслицей. Стеснялся ли он своего тела? Нет, конечно, так же как ни в малейшей степени не стеснялся своих мыслей, обнаженных по природе своей, не прикрытых с некоторых пор одеждами лжи. Почему, обнажив мысли свои, они до сих пор инстинктивно противились следующему естественному шагу?

И.Д.К. перестал думать об этом, потому что Йосеф сказал, всматриваясь в темное пятно далеко на горизонте:

— Я не вижу деталей.

Бросив себя на высокий холм, где, казалось, и находилось пятно, И.Д.К. обнаружил лишь густые заросли все той же травы— дорожки, которая в растерянности пошла волнами, не понимая, чего хочет И.Д.К., а он и сам не знал этого, но, осмотревшись, увидел все то же темное пятно — на фоне уходившего за горизонт леса. Пятно висело в воздухе и, похоже, едва заметно шевелилось. Это подтвердил и Йосеф, опустившийся рядом. Он предпочел преодолеть расстояние по воздуху и мысленно показал И.Д.К., как пятно изменяло свое положение по мере того, как Йосеф, раскинув руки, удерживал тело Мессии от падения и направлял его по прямой к цели, эфемерность которой стала ему быстро ясна.

Теперь они поменялись ролями — И.Д.К., преодолевая неожиданный и странный приступ боязни высоты, бросил свое тело в воздух, а Йосеф исчез, чтобы в следующее (или — в то же самое?) мгновение возникнуть там, где, как они оба были уверены, находилось пятно.

Пятно мерно, будто бурдюк толстого барана, колыхалось на полпути к горизонту. Примерившись и оценив расстояние (возможно, совершенно неправильно), И.Д.К. нырнул, телепортируясь, и сразу же вынырнул.

Никуда.

У Мусы были свои соображения, которыми он не хотел пока ни с кем делиться. Скрывать свои мысли он не умел — точнее, ему казалось, что, если он старается о чем-то не думать, то окружающие сразу узнают об этом его намерении и из любопытства (а может, и по иным причинам) начинают копаться в глубине — в том, что И.Д.К. называет подсознанием. Ему это не нравилось. Но еще меньше Мусе нравилось, когда на него не обращали внимания, когда его мысли игнорировались; в этом, конечно, заключалось противоречие, и Муса разрешил его стандартным методом, многократно описанным в теории творчества, хотя, естественно, никаких книг подобного рода Муса не читал.

Решение представлялось единственно верным.

Впервые за много дней Мусе захотелось помолиться. Он и в той жизни далеко не всегда совершал намазы, а здесь, на Саграбале, и думать забыл об этом, да и не знал, как это делать — где Мекка, в какую сторону направлять мысленные призывы? Сейчас у него почему-то не возникло сомнений, Муса опустился на колени, собрав траву-дорожку в подобие коврика, повернулся в ту сторону, где, как он знал, И.Д.К. и Дина видели Стену имен, отыскал на этой несуществующей и, возможно, не существовавшей, Стене, имя Аллаха — он сам поместил это имя между землей и облаками так, чтобы удобнее было смотреть, не задирая головы, — сказал «О Аллах, всемилостивейший и всемогущий» и, услышав тихий полувздох— полустон, принял его за ответ. Последние сомнения исчезли. Муса знал теперь, что ему делать.

Он не подумал о том, что решение его противоречит всем законам природы, даже если они созданы были самим Аллахом.

Бросившись будто с обрыва, Дина и оказалась там, куда можно попасть, нырнув в беспросветную глубину.

Темнота. Тишина. И ощущение, будто в уши попала вода. И плывешь куда-то, не различая верха и низа. Невесомость?

— Хаим! — позвала она, но мысль, как в вату, вонзилась в черноту и отразилась от нее, вернулась к своему истоку, и отразилась опять, и мгновение спустя только эта мысль и существовала во всей Вселенной, повторенная бесконечное число раз, свернувшаяся кольцом, кусавшая свой короткий хвост и уже не пытавшаяся вырваться.

— Илюша! — позвала она, и этот призыв, как и предыдущий, обратился в собственную противоположность, никого ни к чему не призывая, и потому Дина поразилась, услышав ответ.

Услышала?

Ответ на свой призыв она ощутила жесткой преградой на пути, ударом о твердую поверхность — эта поверхность и была откликом, она означала:

— Дина! Ты пришла ко мне!

— Господи, Илюша! — возглас Дины тоже был подобен твердой грани, уперевшейся в броню и не способной продавить или разбить преграду. Что могли сделать две твердые поверхности в мире, где нет звуков, а существует лишь смысл, этими звуками передаваемый?

— Илюша! Где ты, что с тобой?

— Где? Я не задаю себе такого вопроса. Что со мной? Я в порядке, Дина, я вывел народ из Египта, а ты с Ильей проведешь людей через Синай.

— Я с Ильей…

— Не пугайся в мыслях своих.

— Я виновата перед тобой, Илюша…

— Не более, чем любой человек перед любым другим, Дина.

— Ты знаешь?..

— Конечно.

— Как? Где ты?

— Дина, ты задаешь этот вопрос вторично. Правильно ли спрашивать, где свет? Где тьма? Где разум? Если ты хочешь знать, скажу: я видел вас всегда. Если ты спросишь — когда именно, то не получишь ответа, потому что «когда» имеет не больше смысла, чем «где».

— Ты меня поражаешь, Илья… Ты другой.

— Дина, я и не подозревал, что в тебе столько предрассудков.

— Во мне? Я…

— Именно в тебе. Йосеф, попав в аналогичную ситуацию, нашел и нужные слова, и нужные мысли. А ты мечешься — мне даже уследить за тобой трудно.

— Я ничего не понимаю, Илюша, объясни. Замечательно, что ты жив и…

— Почему ты решила, что я жив?

— Но…

— Дина, я умер в тот момент, когда тело мое перешло к Йосефу. Я — единственный среди миллиардов людей — не вернусь к жизни, когда настанет час воскрешения. Таков мой удел, и не спрашивай меня, нравится ли мне это. Не спрашивай меня, хорошо ли это. Не спрашивай вообще ни о чем, потому что на большинство вопросов я не смогу ответить.

— Тебя… тебя можно увидеть?

— Разве ты меня не видишь?

— Я… Не глазами.

— А разве Илью ты видишь глазами? Глазами вообще ничего нельзя увидеть — даже поверхность вещи, и ту не целиком.