По-прежнему ничего не объясняя, капитан госбезопасности уселся рядом с водителем. Алексей, тоже не задавая лишних вопросов, забросил в кузов вещмешок и, оттолкнувшись ногой от колеса, лихо сиганул через борт, устроившись на жесткой лавке позади кабины. Скрежетнув передачей, полуторка тронулась, неспешно покатив по узкой улочке в сторону одного из расположенных за городской чертой полевых аэродромов.
Успели вовремя, как и рассчитывал Шохин — транспортный Ли-2 еще только начинал прогревать моторы, готовясь к вылету. Неподалеку стояла пара истребителей прикрытия, пилоты которых еще даже не успели занять кабины, вместе с техниками добивая «крайние» перед стартом папиросы. Коротко переговорив с командиром экипажа (тот лишь пожал плечами, мол, какие проблемы, все одно полупустыми идем, хоть пятерых возьму), Сергей отвел осназовца в сторону.
— Короче так, Леша. Слушай внимательно и запоминай, повторять не стану. Когда приземлитесь на «Чкаловском», найдешь любую машину и двинешь в Москву, сразу на площадь Дзержинского. Объяснять, куда конкретно, надеюсь, не нужно? Вот и хорошо. С той бумагой, что я дал, тебя везде пропустят и во всем помогут. Никому ничего не объяснять, груз ни при каких обстоятельствах досматривать не позволять, за целостность печатей отвечаешь лично. Как именно обеспечить безопасность пакета — на твое усмотрение. Разрешаю любые действия, вплоть до применения личного оружия. Добиваться личной встречи с товарищем народным комиссаром или его заместителем. Но лучше первое, так оно надежней выйдет. Вскрыть пакет имеют право только они — и больше никто! Ну, за исключением товарища Сталина, понятно, — Сергей улыбнулся, давая понять, что последняя фраза — все-таки шутка.
— Да кто ж меня к самому пустит?! — вот теперь осназовец, наконец, удивился по-настоящему. Настолько, что аж челюсть откровенно отвесил.
— Пустят, — криво усмехнулся Шохин. — Я же сказал, все, что нужно, в документе есть. Кому следует — поймут. А если сами не поймут, вызовут тех, кто окажется в курсе. А уж те разберутся.
— Что ж это за груз-то такой волшебный, что его аж самому товарищу наркому надобно лично в руки передать? — с тоской буркнул лейтенант, только сейчас осознав, во что его, так или иначе, втравил контрразведчик.
— Знать, что в этом пакете, тебе не нужно, Леша, — мягко ответил Шохин, пристально взглянув бойцу в глаза. Взгляд тот, понятно, выдержал. — Поскольку себе дороже. Твое дело маленькое, доставить и передать. Но есть одно «но». У тебя, насколько понимаю, гранаты имеются?
— Так точно, сами ж распорядились по-боевому экипироваться.
— Тогда слушай последний приказ. В случае угрозы захвата противником, пакет необходимо уничтожить. Любой ценой, даже ценой собственной жизни или жизней товарищей летчиков! Взорвать, сжечь — не важно, главное уничтожить. Если самолет начнет падать, и ты не будешь твердо уверен, что уцелеешь при аварийной посадке, уничтожь пакет! Или убедись, что он наверняка уничтожен! Понятно?
— Так точно, понятно, — решительно кивнул осназовец. — Не беспокойтесь, тарщ капитан, сделаю.
Поколебавшись, Шохин все-таки добавил:
— Хочу, чтобы ты понял: если эти документы попадут к врагу, мы можем проиграть войну. Вот так, не меньше, и не больше. Ну, осознал?
— О…осознал, — хрипло выдавил боец. — Вот так, ни… себе…
— Ну, так а я о чем? — невесело хмыкнул контрразведчик. — Такие уж игры пошли. Рад, что ты меня понял. Все, держи пакет, и дуй к самолету, а то товарищ пилот уже рукой машет. Удачи!
Глядя, как захлопнулась за осназовцем овальная бортовая дверка, и самолет, покачивая плоскостями, покатил, постепенно ускоряясь, по выстланной дырчатыми металлическими плитами взлетке, Сергей с какой-то особенной остротой осознал, что вот теперь — все. Вообще — все. Если лейтенант благополучно доберется до Москвы (и пусть только попробует не добраться!), обратной дороги уже не будет. Ни у самого Шохина, ни у Алексеева.
Но и поступить иначе он тоже не мог. Просто права такого не имел, иначе поступить…
А дальше? Тут уж как в той старой, дореволюционной еще, поговорке: «или грудь в крестах, или голова в кустах». В том смысле, что или поверят, или нет. Если поверят — хорошо, если же нет? Ну, плохо, понятно. Хотя поставленное задание он, как ни крути, выполнил: все связанные со старлеем странности разъяснил, и отнюдь не его вина, что ответ оказался абсолютно не таким, какой предполагался. Накажут? Как, собственно говоря? Понизят в звании, на передовую отправят? Так до той передовой всего несколько часов на катере, да и бывал он там уже, даже по немецким тылам пробежался. Морпеха же подобное и вовсе «не колышет», как он сам выражается — только и думает, как бы поскорее обратно на фронт сдернуть. Поскольку, когда пачку исписанных листов Сергею передавал, так прямо и заявил, что в тылу, мол, отсиживаться не намерен, а должен дальше воевать. Выглядел старлей при этом… плохо, короче, выглядел. Краше в гроб кладут, одним словом. Больше десяти часов кряду бумагу марать — тяжкий труд, кто б спорил. Глаза совсем дурные стали, осоловевшие аж до самой последней крайности. Потому и отправил его Шохин спать, заставив перед тем высосать полнехонький стакан водки из той самой бутылки — для снятия стресса и ради крепкого сна, ага…
Проснувшись, Алексеев еще несколько минут повалялся в блаженном ничегонеделанье на скрипучей пружинной кровати, после чего решил, что хорошего, как говорится, понемногу. Хотя вставать и не хотелось совершенно, да и холодно, если честно: лишившееся доброй трети окон здание успело порядком выстыть. Подозрительно прислушавшись к организму, старлей признал, что чувствует себя не столь уж и плохо. По крайней мере, куда лучше, нежели можно ожидать после почти десяти часов бесконечной писанины. И не просто писанины, поскольку не лекцию в училище конспектировал, а можно сказать, делился с предками тем самым хрестоматийным «послезнанием». Потому буквально каждую строчку приходилось обдумывать перед тем, как перенести на бумагу. Это ж не компьютер, блин, одним нажатием пальца неудачную фразу не сотрешь, не перепишешь! Хорошо, еще особист печатную машинку не притащил — с этим чудом местной технической мысли он бы, пожалуй, еще дольше провозился. Однозначно дурацкая идея была, что уж тут говорить. И расход бумаги больше — быстросохнущих корректоров в этом времени еще не изобрели, угу. Так что пришлось бы или от руки править, или заново текст набивать…
Короче, пока приноровился — ну, не писатель он, не писатель! — кучу этой самой бумаги почем зря извел. Контрразведчика от столь варварского расхода дефицитного ресурса, поди, едва кондратий не хватил. Но ближе к полуночи дело пошло лучше, даже фразы, вроде бы, стали выходить не столь дубово-канцелярскими, как поначалу. Так что сорок пятый и все послевоенные события описывал уже вполне литературно… ну, хотелось бы на это надеяться. А событий тех хватало — один только атомный проект чего стоил! Да и про баллистические ракеты стоило максимально подробно написать, с фамилиями и датами, как говорится. Иначе снова пиндосы большую часть фрицевской ракетной программы себе присвоят, вместе с Вернером фон Брауном. И про мирный космос не позабыть, понятно, тема нужная. Глядишь, и на Луне первыми будем… ну, если оно нам, конечно, вообще нужно. Пока еще не открытые месторождения нефти, алмазов, урановых руд. Хрущев с его сомнительными «реформами», в особенности военной и политической — ну, как попаданцу без упоминания Никиты свет Сергеича-то обойтись? Корейская война, едва не приведший к ядерному апокалипсису Карибский кризис, Вьетнам, прочие «горячие точки», в которых СССР, так или иначе, поучаствовал. Афганистан, опять же. Про Калашникова особенно подробно расписывать не стал: Михаил Тимофеевич и без его помощи уж как-нибудь справится, поскольку гений. Да и на календаре уже сорок третий год, так что нет никакого смысла вмешиваться в естественный ход событий. Упомянул только, что его автомат — однозначно лучший и самый распространенный за всю историю существования стрелкового оружия. Умному — достаточно, как говорится…
